Переосмысление

      Днем 11 сентября я стояла над свежевскопанной ямой. Размер был под стать ящику, который должен был туда поместиться. Длина ямы составляла 2 метра, ширина 1 метр, глубина 2,2 метра. Рядом со мной стоял Генри, который должен был закопать меня в эту могилу на неопределенный срок.       Вы спросите что привело меня сюда, к этой могиле на кладбище среди сотни настоящих трупов — жизнь. Я раньше мало задумывалась о смерти, ведь в ней ничего нет, кроме пустоты, которую ты оставляешь после себя. Другое дело, если тебя приняли за мертвую по ошибке. Что будет с тобой от одного дня под землей, где тебя никто не услышит.       Генри часто закапывает людей по их просьбе, странная карьера у человека, нелегальная, но востребованная. Люди ищут острых ощущений, ищут возможности испытать себя и вновь ощутить вкус к жизни. А некоторые подчиняются воле других, чтобы сделать им приятно. Как это может кому-то доставлять удовольствие? Но ведь некоторые получают его от наркотиков, унижения или причинения вреда другому, от боли, которую испытывают под его или ее руками. А боль может быть разная, физическая, к которой человек привыкает со временем, и душевная, которая мучает бесконечно.       Так вот, я оказалась здесь благодаря Генри и его другу Кайлу. С Генри мы познакомились лишь несколько дней назад, когда Кайл предложил мне новую забаву. До сих пор он причинял мне лишь физическую боль. Я часто висела на канатах в его подвале, избитая, кровоточащая и уставшая от долгих пыток. Ему нравилось, когда я подчинялась. Он мог попросить меня сделать порез на лодыжке, а потом день за днем ударять по ней плеткой, вновь и вновь вскрывая свежую рану.       Когда мы только познакомились, все начиналось невинно, даже интересно. Мы были скорее любовниками, чем хозяином и рабыней. Тогда он позволял себе лишь слегка душить меня, но доставлять такое удовольствие, что я забывала обо всем, наслаждаясь каждым резким входом в мое влагалище. Затем, он предложил игру, в которой я должна была подчиняться. За повиновение меня ожидали часы оргазма, а за непослушание — изощренное наказание. С каждой ошибкой мое тело покрывалось синяками. Сначала это были шлепки, затем затрещины, после ремни, веревки, плетки, крюки.       Почему я не ушла? Почему не сбежала от этого изверга? Потому что есть в этом психе что-то притягательное. Есть что-то манящее в подчинении другому человеку, беспрекословному. А еще я боялась его, потому что человек, который способен тебя заставить слизывать осколки разбитого стакана, мог сделать все что угодно. Чтобы я подчинилась, он мог бы убить моих родных, а еще хуже, взять их в такой же плен, как и меня. Я не могла допустить, чтобы кто-то еще страдал так же, меня он хотя бы кормил, одевал, над моими ранами всегда сидел врач и аккуратно заштопывал меня. Он любил меня, по-своему, жестоко, но любил.       Пыталась ли я бежать? Пыталась однажды. Тогда он убил мою собаку, которая всю жизнь спала в моей комнате на краю кровати. Утром я проснулась рядом с ее мертвым телом и точно знала, что это его рук дело. В тот день я просто вернулась в его дом и делала все, что он говорил.       Иногда к нам приходили его друзья, в такие дни он был обходителен и мил. Днем его личный врач, мистер Пейк делал последние оздоровительные процедуры, следил за потреблением выписанных таблеток, затем приходила Мила, визажист-стилист, которая замазывала все мои синяки косметикой, создавала из моей зеленой кожи здоровый цвет, рисовала мне стрелки, красила губы, создавала прическу. Затем я одевала подаренные им вещи, например платья или теплые кашемировые свитера. И после с улыбкой выходила к ним, чтобы обслуживать их. Я кормила их привезенной из какого-то ресторана едой, затем развлекала их игрой в карты, шарады, а после прибирала все за ними. Такие дни для него были отдельным наслаждением, ведь после того, как все уходили, он хватал меня на плечо и уносил вниз.       Совсем недавно случилось так, что Кайлу стало мало того, что он причинял мне, ведь я больше не кричала, не стонала, лишь молча терпела, после так же тихо оплакивала свое нежное тело и шла отдыхать, пока была возможность. Несколько дней назад на один из вечеров-посиделок пришел Генри. Замкнутый парень, который все время лишь пялился на меня, словно пытаясь найти изъяны. После ужина он не ушел, а еще долго сидел с Кайлом и что-то обсуждал. Когда я мыла посуду за гостями, они позвали меня. Я уселась к хозяину на колени и принялась внимательно слушать: — Дорогая, Генри рассказывал какой высокий спрос сейчас на закапывание людей в могилы. Не мертвых, а живых, представляешь? Они сами просят его закопать их. Но зачем, объясни мне, дружище? — Для переосмысления жизни, я полагаю. В суете и погоне за деньгами, любовью и другими увлечениями, многие теряют вкус к жизни, не видят в ней смысла. У них совсем нет времени подумать в тишине, поразмышлять о суетности мира, о вечном, прекрасном и поистине важном. Эта процедура меняет людей на психологическом уровне, понимаешь? — парень обратился ко мне, будто меня должно было заинтересовать его предложение. — Давай закопаем Эйлин! — предложил внезапно Кайл.       Улыбка исчезла с моего лица, в глазах появился страх, но я продолжала послушно сидеть на коленях Кайла. Речь шла обо мне. Закопать меня. Закопать заживо в могилу. — А она этого хочет? — Генри снова стал смотреть на меня, мне даже казалось, что он догадывается обо всем, что кружиться в моей голове. — Хочет! — сообщил мой владелец. — Правда же? — Конечно! — улыбнулась я, — позволишь, я домою посуду, пока вы обсуждаете детали?       Меня выпустили из рук, и я умчалась на кухню. Кайл чувствовал страх так же, как его чувствуют бешеные собаки перед броском, он знал, что я испугалась, а значит эта идея не покинет его голову до момента исполнения.       И вот теперь я стояла возле своей могилы. Над ней, то есть надо мной, Генри должен был установить надгробие с надписью: «Эйлин Китроу — любимая и верная рабыня» — Ты уверена? — спросил уже второй раз за последние пять минут Генри.       Он все тараторил о том, что может спрятать меня где-нибудь, а по истечении суток привести меня целую и невредимую обратно, или же вообще сказать, что я погибла, задохнулась под землей, но все это было лишним. Даже могила не могла спасти меня от моего мучителя.       Я шагнула в пустой ящик, который должен был стать моей квартирой, кроватью, туалетом на сутки. Всего лишь сутки в пустом ящике, подумаешь, зато высплюсь наконец. У меня была уникальная возможность целые сутки не быть покалеченной. Побыть одной, в тишине. Не надо было никому прислуживать, никого ублажать, ничего терпеть, никого терпеть. Мне казалось уже это подарком за мои мучения, поэтому я спокойно легла в деревянный гроб и позволила себя закрыть в нем. Через некоторое время, ящик подняли и опустили в яму. Я почувствовала запах мокрой земли. Затем послышались удары — это Генри засыпал меня могильной землей. — Всего сутки! — последнее, что я услышала от него, потом лишь стук камней и земли.       Следом за последним шуршанием с поверхности, я стала слышать только свое дыхание. Мои веки стали опускаться, и я провалилась в сон.       Сколько прошло времени с того момента мне было неизвестно, кругом была все та же темнота, неудобный ящик, в котором я не могла ни повернуться, ни лечь иначе, ни пошевелиться в принципе, только лишь слегка поболтать руками и все. У меня начали затекать ноги, но все, что я могла сделать — подрыгать ими, как бы провибрировать.       Как объяснил Генри, мне нельзя было особо напрягаться, поскольку запас воздуха в ящике ограничен, его должно хватить ровно на сутки, затем наступит удушение. Поэтому расход кислорода должен был быть разумным, но разумно ли его использовать на пение песен?       С каждой секундой мне становилось все скучнее. В доме я всегда была чем-то занята, даже если и ожиданием побоев, но ведь занята. А в этом ящике я могла только лежать и дышать. Поэтому я стала петь. Услышать меня бы никто не услышал, а я своего хриплого неуклюжего голоса не стеснялась. Песня сменялась песней. Я часто забывала слова и начинала заново, судорожно пытаясь вспомнить куплет в точности, как он звучит в песне. Порой я все же вспоминала, а некоторые мой мозг наотрез отказывался воспроизводить. Что ж, хоть что-то. Потом, когда в горле пересохло, я пыталась вспомнить фильмы, которые смотрела в юности. Для того чтобы представить их, мне не надо было закрывать глаза, кругом итак была темнота.       Потом меня вновь сморило, и я задремала. Очнулась я через какое-то время. Мне стало интересно уже утро или еще ночь, а может быть уже день. А может и вовсе прошло лишь несколько часов. Затем меня внезапно охватила паника. Откуда она взялась, мне было неизвестно.       В голове крутились мысли о смерти. О том, что возможно обо мне забудут, и я задохнусь в этом ящике, и тогда мнимая могила станет настоящей с дурацкой табличкой, которая выставляет меня полной идиоткой. Мне страшно захотелось выбраться, выкинуть это надгробие от себя подальше и заменить на что-то вроде: «Эйлин Китроу — великая мученица, стойкая и храбрая женщина».       Я стала стучаться в ящик кулаками, благо габариты позволяли мне это сделать. Я кричала и звала на помощь, скреблась как голодная кошка у запасных дверей ресторана. Потом я молилась. Впервые в жизни я молилась, что если меня вытащат отсюда, я изменю свою жизнь, но мои слова не были услышаны. Все та же тишина. Все та же пустота и тьма. И я.       Паника становилась все сильнее и никак не находила выхода. Биться и кричать было бесполезно, тогда я стала давить на рану в центре ладони, которую не так давно получила в наказание от Кайла за неопрятную косу. Физическая боль заменила психологическую, давая моим нервам хоть немного придти в себя.       Я говорила себе: «соберись», пыталась привести себя в чувство, била себя по щекам, но не проходило и минуты спокойствия, как моя истерика начиналась сначала. Не помню сколько нервных приходов я словила. Была истерика, гнев, агрессия, апатия, боязнь замкнутого пространства, страх за свою жизнь, желание оставаться живой, измениться, изменить мир, потом мысли об убийстве, я думала как убью Кайла, как буду сама истязать его днями, а потом возьму его темноволосую голову и утоплю в воде. Буду держать двумя руками его шею, пока он будет биться в конвульсиях. Потом найду это место и закопаю его на своем месте. В этой могиле. И обязательно поставлю надпись ничуть не лучше собственной.       Что я могла бы написать? Живодер? Хозяин? Мучитель? Или просто трус. Ведь так издеваться над другими могут только трусы, чтобы иметь власть, чтобы не чувствовать себя никем. А так они — боги! Хозяева! Владыки! А на деле просто трусы, спрятавшиеся за плетками, крючками и чужой болью.       Потом снова наступила тишина, мне было жарко в холодной земле, гнев переполнял меня. От постоянных телодвижений, мне становилось еще жарче. Сколько времени то?       Помните раньше в детстве нам говорили, что для того, чтобы уснуть, надо посчитать овечек, перепрыгивающих через забор. Так вот, это не помогает. Я досчитала до шестьсот сорок первой, и мне просто надоело. А еще говорили закатывать глаза наверх, что от этого они устают или им кажется, что организм засыпает. Это тоже не работает. У меня только разболелась голова и глаза. Ноги продолжали затекать, к ним присоединили и руки, не смотря на то, что ими я хоть как-то могла двигать.       И почему время так медленно течет, когда этого не надо. Быть может это еще одна психологическая ловушка человеческого сознания.       Мне хотелось оказаться сейчас под теплыми струями воды в душевой кабине, вдохнуть аромат свежести, но не могильной. Хотелось заварить себе кофе и выпить его с шоколадным печеньем. Укутаться в шерстяной плед, и просидеть перед камином до самого вечера. А может было бы лучше, чтобы сейчас была зима, и я бы пошла на улицу в дурацкой шапке с помпончиком лепить снеговика.       Раз сейчас осень, то наверняка на земле валяются желуди, только-только начавшие желтеть листья. Помню, как раньше собирала из них букеты, или мы с друзьями со двора называли их валютой. За них можно было купить пластиковую бутылку с песком, мелки, разноцветные пули от детских пистолетов, которые мы собирали с земли.       Отмотать бы время назад.       Что случилось с той девчонкой со двора, которая забиралась на деревья, как разведчик. Что с ней произошло? Куда растворилась моя храбрость, мое самоуважение. Неужели страх так сильно изменил меня?       Хотела бы я сейчас осмотреть свое тело. Сколько синяков и ссадин на нем было. А сколько шрамов осталось после крючков, которые холодным железом впивались в мою кожу, раздирая ее до мяса.       С одной стороны я — всего лишь кожаный мешок мяса и костей. А с другой стороны, разумное существо, которое было загнано как скот в загон. Впрочем со скотом наверняка обращаются бережнее.       Думая о животных, мне стало любопытно: если душа человека действительно после смерти могла бы вселиться в тело животного, кем была бы я. Надеюсь, что такой же миролюбивой собакой, как моя Шарлин. Покойся с миром, дорогая.       И снова меня захлестнули воспоминания того дня. Окровавленный пушистый трупик на кровати. И снова охватила паника, ведь я была сейчас не лучше нее, я была заживо закопана в могиле, из которой сама никогда не смогу выбраться. Мне оставалось лишь надеяться, что меня вытащат. Генри же делал это много раз, он точно знает, что он делает. Ведь так?       Он пришел за мной 12 сентября, утром. Как раз в тот момент, когда я вновь билась в истерике и кричала на помощь. Но тогда я услышала шум сверху, шорохи. Я кричала как не в себя, срывая голос, уповая, что меня слышат.       Когда меня откопали, он помог мне подняться и успокоиться. Генри обнял меня и стоял так со мной до тех пор, пока не понял, что стоять, а тем более идти я не могла. Я чувствовала, как меня положили на заднее сидение машины, укрыли пледом и везли. Мне не хотелось возвращаться к Кайлу, да и в яму тоже. Когда озноб и нервы поутихли, я тихим голос попросила не возвращать меня к Кайлу. — Поспи, я разбужу тебя, когда мы доедем, — ответил он, и меня отключило.       Пробудилась я к моменту, когда машина наконец остановилась. Он взял меня на руки, вытащил из машины, и понес по осенней прохладе куда-то. Я смотрела на небо, потом на него. На его небрежно побритую кожу лица, на напряженные мышцы. — Не надо к нему, — шептала я. — Он ведь твой хозяин, помнишь?       От мысли, что он действительно несет меня в тот ужасный дом, у меня внезапно открылось второе дыхание, и я выскочила из его рук, громко ударившись о землю. Наконец я могла осмотреться, но это был другой дом, маленький деревянный, такой, как обычно бывали у бабушек. — Он там? — спросила я.       Он опустился на корточки, посмотрел мне в глаза и сказал: — Нет. Это твой новый дом, не такой роскошный, но там тебя никто не обидит. Я выкупил тебя у Кайла. Мы старые друзья. Я пообещал, что буду таким же хозяином для тебя, как и он, но этому не бывать. Я хочу, чтобы ты могла начать все заново. Идешь? — он протянул мне свою руку.       В тот момент, мне показалось, что мои молитвы все же услышали. Вот та возможность, которую я желала. Новый день, новый лист, новый дом и Генри, странный парень с нелегальной, но интересной профессией.