Дорога выбирает идущего

Господи, сделай меня орудием Твоего мира.

В зале суда было затхло и душно. Из узких продолговатых окон под потолком внутрь проникали тени тёмного дождливого неба. Четыре лампы — по одной на каждый стол — едва выхватывали из сумрака фигуры всех присутствующих. От них тянулись друг к другу тусклые жёлтые лучи, но они так и не могли пересечься в центре, чтобы сложиться в отблеск креста. Эта комната, скорее всего, раньше была одной из аудиторий небольшого института палеонтологии, затерянного на окраинах Лондона: в коридоре Мариса заметила медную табличку с затёртым именем и под ним — едва различимые буквы, говорящие о том, что раньше было в этих стенах. Возникшую дилемму хотели разрешить быстро и без лишнего шума — и выбранное место для этого подходило. Только вот за его пределами во всех хотя бы чуточку приличных домах бурлили слухи, состоящие из крупиц правды и чёрной липкой массы лжи и выдумок. Она чувствовала взгляд Азриэла — он пытался вонзить ей в самое сердце свою ненависть, презрение, ярость, отвращение и все остальные эмоции, плескавшиеся в его глазах раскалённым добела металлом. Но сегодня это не сработает. Бессонная неделя крепкого кофе и воды со льдом подарила ей чудесную отчуждённость от реальности и собственного тела. Стоя так, совсем не шевелясь, она становилась лёгкой, почти не существующей. И единственным, что удерживало её в сознании, была не проходящая мигрень. Боль мерцала в густом тумане, поселившемся в её голове. Много лет спустя, вспоминая об этом дне, — дне, когда непобедимый лорд Азриэл проиграл дважды, — она улыбнётся уголками губ, стараясь не обращать внимания на болезненный укол глубоко внутри. Лучше всего Мариса умела понимать, что от неё хотят услышать. Да и другие желания людей было не так уж трудно прочитать. Куда сложнее аккуратно вплести зёрна собственной воли в пьянящую паутину слов и интонаций. Обычно она говорила мягко, но твёрдо — внутренний стержень выделял её из массы слабых несчастных жён и пустоголовых алчных любовниц. Но здесь нужна была другая тактика. Мариса понимает своих судей, не зная их лично. Ещё важнее то, что она понимает, кто за ними стоит. Они всегда опасались Азриэла — в нём всего было слишком по сравнению с остальными. А с его новообретённым богатством и почестями их беспокойство превратилось в страх. Больше всего они хотят наказать его, а она станет сопутствующим ущербом. Нет, здесь и сейчас нельзя демонстрировать даже намека на стойкость и силу. Она должна казаться слабой, сломленной, разбитой, беспомощной — не представляющей значения. Тогда от неё отмахнутся, не видя смысла наносить смертельный удар. Разобьётся она чуть позже. Почти месяц Мариса не покидает дома. Слуги приходят только на несколько часов в день и стараются не попадаться ей на глаза. Это к лучшему — не смогут вылавливать и красочно описывать круги под глазами, нервные жесты и нетвёрдость голоса недавней вдовы. Сегодня состоится пышный вечер в честь прибытия посла из Московии. Её, конечно, никто не приглашал. Но для возвращения в свет этот момент крайне удачный. Мероприятие было на слуху и весьма масштабным, поэтому её не развернут на пороге из-за отсутствия персонального приглашения, и при этом достаточно важным, чтобы там присутствовали все нужные люди. Мариса скрывает пудрой следы усталости и надевает чёрное. Она пытается, правда пытается, и в ход идут все известные ей тактики: умные ремарки в разговорах, очаровывающие улыбки и взгляды, лёгкий смех в ответ на шутки различных чиновников и аристократов, и другие отработанные способы быть приятной. Мариса даже эффектно откинула волосы назад, обнажая бледную шею и часть ключицы, в диалоге с лордом-казначеем, хотя тот всегда был ей крайне противен. Но это не работает, ничего не меняется — то, как на неё смотрят (с презрением и снисхождением); как запинаются, произнося «миссис Колтер»; как стараются незаметно исключить из беседы, игнорируя её комментарии или отделываясь односложными ответами. Слишком чётко и ясно ей обозначили её место. Теперь она не более чем пример падшей женщины, когда-то подававшей надежды на нечто большее. Грязная настолько, что нельзя касаться даже взглядом. Вот, что с людьми делает грех — скверна, оседающая на изгнанных из царства Божьего. Вот, кем можно стать, если ему поддаться. Её вскроют от чрева до лба в центре стола для пиршеств. Сальными пальцами достанут внутренности, будут упиваться чёрной кровью. Не плакать, главное не плакать, слёзы — самый позорный знак поражения. Когда тошнота, подкатывающая к горлу, становится невыносимой, Мариса сбегает, вцепившись до боли ногтями в руку золотого тамарина. Дома холодно и тихо. Хотя нет, здесь — это не «дома». Мариса давно потеряла свой дом. Иногда ей казалось будто он кроется в тех украденных минутах, часах и ночах с Азриэлом. В том, как он любил целовать её округлившийся живот — никто не узнает, всё будет хорошо. Но она была слепа, не увидела в этом очевидного — как и любой мужчина, он не мог вынести мысли о том, что части него не останется в мире. Мариса избавила его от этого страха. А со своими совладать не получалось. В этих стенах остались её боль и пот, воспоминания о той ночи, когда её грех получил физическое воплощение. Она хотела сделать лучше им обеим. Это было бы очень легко — накрыть ладонью заплаканное лицо и дождаться, пока стихнут крики, а белая мышка-деймон рассыпется крошечными частицами. Но страх так сильно сковал ей сердце, что оно казалось ей таким же маленьким как то, что бьётся в груди младенца рядом с ней. Её собственный деймон от этой мысли закричал в ужасе и начал бить её по рукам, стремясь вырвать из них девочку, невзирая на табу. И так Мариса сдалась. В молитвенной комнате не было окон, освещать её должны только свечи. Судя по всему, слуги не только следили в ней за порядком, но и пользовались по назначению. Чета Колтер не нуждалась в приватных попытках достучаться до Властителя и практически не посещала молельню. Мариса медленно открыла дверь и вступила в полумрак. Золотой тамарин шёл за ней с подсвечником. Очень-очень давно, когда она постоянно пыталась дотянуться до полки со «взрослыми» книгами, но не могла, мать водила её каждую неделю в храм неподалеку — мама пахла чернилами и кофе. Под высокими сводами, переливами света витражей, взорами святых и Его Мариса чувствовала себя совсем маленькой. Она исчезала в запахе ладана и церковных напевах, эхом отражавшихся от каменных стен. Сейчас ей хотелось, чтобы от неё ничего не осталось. Но она остаётся. Да и всё почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения. Мариса запускает пальцы в шею тамарина и сжимает изо всех сил. Первая вспышка боли прокатывается грозовым ударом. Она идёт изнутри, из глубины её существа и заполняет всё. Под её кожей взрываются звёзды, не оставляя ни единого следа на теле. Боль изгоняет то, что презирают её мать, Магистериум и сам Властитель. Она освобождает от главного греха Марисы — слабости. Её наказание должно стать путём к нечто большему. Она понимает, как это сделать. Раз выход в свет ей теперь закрыт, придётся действовать в тенях. Там, где её судьи не посмеют поднять руки, она будет вершить дело. Потому что они заперты в жалости к себе и лицемерных оправданиях, а она свободна. Свою кровь она пролила во имя греха. Теперь пришло время пролить кровь во имя искупления.