***
Она по-мужски протянула ему руку: — Саша. — Саша, то есть Александра? — Саша, то есть Саша, — у нее был сильный немецкий акцент. Эрик раньше её не видел. Саша шла, вертя головой во все стороны, провожала взглядом кэбы, рассматривала прохожих и высокие кирпичные здания. — Я до того только в деревнях работала, — восхищенно пробормотала она вслед пышной багровой юбке дамы и широким рукавам-воланам. Эрику захотелось спросить, до чего «того», но Саша его опередила: — У наставника-Рудгара тут жена, вот он и перевелся, как дали. Видимо, взяв Сашу с собой. Эрику понравилось это по-живому ласковое — «жена». Он редко слышал, чтобы своих партнёров (как значилось в документах — быть может еще один способ дистанцироваться от человеческих эмоций) называли именно так. Партнёрство, конечно, и не было похоже на браки живых — ни алтаря, ни цветов, ни платьев, ни гостей — только заполненный бланк и три подписи: мужчина, женщина, надзиратель, бланк, к слову, дающий возможность не оказаться на разных концах страны по мановению руки высшей инстанции. А может, всё было гораздо проще — и Саша всего-то не знала, как по-другому объясниться на английском. Небо было голубым, ярким-ярким, изредка припорошённым причудливой формы облаками. — А это, прямо как кошка, да, Нэнси? — На затылке девочки мышиным хвостиком болталась косичка, которая вздрагивала каждый раз, когда высокая статная сестра дёргала ту за руку, торопя вверх по улице. Нэнси вздыхала и поджимала губы, Нэнси Гувер суждено было умереть через месяц. — Но это ведь совсем не обязательно? — коротко пробормотала Саша, вглядываясь в бумаги — чтение явно давалось ей с трудом, как, впрочем, и Эрику в первые годы после смерти. — Обязательно, так сказал… — Эрик замялся. Всё-таки Гробовщик — дурацкое прозвище, а регистрационного номера он не помнил. — Мой наставник. — А вот Рудгар считает по-другому, — Саша по-детски гордо вздёрнула нос и продекламировала: — Линии вероятности непредсказуемы, потому всё может измениться прямо в момент смерти, не говоря уже о месяце наблюдения. — Дурак твой Рудгар. Не может всё быть так сложно. Да и вообще, Гробовщик… — Эрик всё-таки называет его так, Саша мимолётно усмехается, — Гробовщик говорил, они всегда умирают, люди на экзамене. Говорил, мы на месяц застряли здесь не для того, чтобы решить, позволить ей умереть или нет, а чтобы привыкнуть. — К чему? — Саша хмурится. Сестра Нэнси, засмотревшись на что-то, спотыкается и едва не плюхается на мостовую, но та успевает её подхватить. — К тому, что они умирают. Как бы сильно ты ни привязывался. Говорил, после легче забирать незнакомцев. — Дурак твой Гробовщик. Саша всё-таки смеется.***
В каждом городе есть улица или несколько домов — те, к которым ты едва ли подойдешь по собственному желанию, которые не заметишь, просто скользнув взглядом. Такова уж их, жнецов, природа. И поодиночке люди их избегают, смотрят сквозь, обходят посреди толпы. А уж когда слуг смерти целая улица — она попросту исчезает с карты, прячется от чужих глаз, словно превращается в отдельный мир. Хотя, чего уж там, «словно». Когда они с Сашей свернули за нужный угол — Эрику как всегда показалось, что небо и вправду посерело, стены домов сомкнулись еще уже, совсем исчезла пробивающаяся из-под брусчатки трава. Иногда у него проскальзывала мысль — проверить, найти ту грань, где мир людей — яркий, живой – окончательно превращается в их бесцветный кусок, этому миру не принадлежащий. Узнать, что будет, поселись он в одиночку: создаст ли он невольно вокруг себя крохи той, привычной реальности, или в конец растворится в мире живых, что так легко удается Гробовщику? На лестничной площадке темно, и Саша не сразу попадает ключом в замочную скважину — так что дверь распахивается изнутри. Соседка Саши хмурится, и взгляд её скользит к Эрику. — Напарник, — радостно объясняет Саша. — Мне дали первую душу! На вид ей за сорок — темные, с седыми проблесками волосы собраны в полурассыпавшийся пучок, она без очков, потому щурится — и вокруг глаз собираются морщины. — Хотите чаю? — ласково спрашивает она. Саша кивает, вцепившись в его рукав. — Тогда чайник на кухне, — кажется, соседка едва удерживается от зевка. — А мне завтра вставать. Они с Сашей допоздна сидят на кухне, склонившись над ворохом записей. — Нет, врёт твой Гробовщик, — она сосредоточенно перелистывает страницы. — Просто дать умереть — это было бы слишком легко. Нельзя же так… Эрику ничего не остаётся кроме как пожать плечами. Наставник вряд ли может ошибаться.***
В похоронное бюро Эрик пришел с утра пораньше, оставив Сашу наблюдать за работой Нэнси — девушка оказалась горничной в среднего достатка доме и как раз была занята разжиганием каминов. Он приоткрыл дверь, стараясь не шуметь — слишком уж блаженная стояла тишина. Наставника нигде не было, даже в приоткрытом гробу у входа — хотя тот и любил так шокировать внезапных посетителей. Нет, Эрик знал, что Гробовщик должен, просто обязан хоть когда-нибудь покидать похоронное бюро, он ведь бывал в департаменте, собирал души, в конце концов. Эрик поймал себя на мысли, что никогда не заставал контору без хозяина. Чем не повод осмотреться? На кухне по полу рассыпались ещё не остывшие печеньки-кости. Над ними склонилась фигура — выпирающие лопатки и позвоночник, темные спутанные волосы. — Эй! — окликнул его Эрик. — Ты здесь откуда? Фигура выпрямилась, как натянутая струна, коротко взглянула Эрику в лицо и снова опустила голову. Парень был в одних обтрепанных брюках, совсем тощий и оттого слишком уж смахивающий на очередное мертвое тело, ждущее своего часа в холодном подвале. Или не только смахивающий… На груди парня алел надрез, аккуратно сшитый нитью — Эрик узнал в нем того самого неживого человека со стола. Что за чертовщина… Глаз парень не поднимал — уставился себе под ноги, разглядывая рассыпавшееся и порядком раскрошенное печенье, а после снова опустился на колени. То ли руки слушались его погано, то ли подводило зрение, а может и всё сразу — парень никак не мог сгрести печенье обратно в миску, промахиваясь мимо рассыпавшихся кусков или выпуская из пальцев в самый неподходящий момент. Об Эрике он, казалось, совсем забыл, полностью погрузившись в свое нехитрое занятие. Эрик с интересом наблюдал, боясь пошевелится. Было в этом что-то медитативное, да и парень выглядел странно сосредоточенным, будто ребенок с новой игрушкой в руках. Эрик опустился рядом с ним: — Помогу. Парень оглянулся на него — сверкнули зеленые глаза. Они собирали печенье в миску, стараясь не пересекаться взглядами и не соприкасаться плечами. Эрику казалось, ничем более странным он не занимался с момента собственной смерти. — Ты здесь живёшь? Он снова не прореагировал на вопрос. Только дрогнула тонкая рука над миской. Скрипнула входная дверь, и парень на мгновение застыл, выронил печенье и ринулся из кухни. Гробовщик появился в дверном проёме минуту спустя: — Хозяйничаешь тут без меня? — Я пришел посоветоваться… — поспешно, наверняка слишком поспешно сказал Эрик, замечая взгляд наставника, направленный на миску. — На счет экзамена.***
Когда Эрик ушел во второй раз, Саша была недовольна. Но ничего не сказала, только нахмурилась и, не отрываясь от блокнота (Эрик не знал, что она там писала, может наблюдения за Нэнси, а может те самые бесконечные письма в родное отделение, где у нее остался кто-то важный — немецкого Эрик не понимал) сказала: — Будешь мне должен. — Буду, — покорно согласился Эрик. — Выдумал же, — она не умолкла. — Всё посмертие будешь к наставнику бегать? На это Эрик не ответил, он уже спешил к похоронному бюро, где встретил того, странного. Он специально подгадал день, когда Гробовщика не будет, все-таки нашел, у кого, выспросил в департаменте посмотреть наставниковы списки. Гробовщик никогда не закрывал двери. Впрочем, это было не принято и среди других жнецов (поначалу это казалось странным, но Эрик быстро привык, он вообще быстро привык к новой жизни), но ведь Гробовщик жил среди людей и это могло быть опасно, особенно, учитывая, что Эрик видел в прошлый раз. Гробовщик никогда не закрывал двери. До сегодняшнего дня. Эрик прошелся вдоль стены, заглядывая в мутные окна лавки: никого, только пустые тонущие в полутьме гробы. Он уже собрался уходить, когда к стеклу приникло чужое лицо, и отшатнулся. Лицо тоже отшатнулось и тонкая фигура, дернувшись, спряталась за подоконник. Эрик замер. Мучительно медленно показалась темная макушка, после два щурящихся зеленых глаза и, наконец, весь тогдашний парень целиком. — Откроешь мне? — громко и раздельно произнес Эрик. Парень уставился на его губы, — Дверь. — уточнил он и для верности указал в сторону входа. Парень проводил его руку взглядом и всё так же полубезумно принялся на него глазеть. Да, так дело не пойдет. Эрик порылся по карманам и вытащил ключ — да, среди жнецов не принято было запирать двери, но ключ от комнаты ему все-таки вручили, чтобы тот на долгие месяцы упокоился в кармане пиджака. Он приложил ключ к окну. Парень протянул руку — пальцы стукнули о стекло. — Мне нужно это. Знаешь, где лежит? Парень снова исчез, скрывшись где-то в глубине комнаты. Эрик приник к стеклу, пытаясь разглядеть получше — бесполезно, слишком уж мешала темень. Эрик даже ему посочувствовал, бедняге, в таком целыми днями сидеть, он конечно не шибко нормальный, но жалко, как ребенка или собачонку. Эрика неловко дернули за рукав, а потом сжали на плечо. Парень стоял рядом, позади распахнулась открытая дверь (а он то думал, что еще придется на пальцах объяснять, как ее отпереть). Нет, быть может и ребенок, но не собачонка, пускай вроде и понимает, а сказать не может, не собачонка. Скорее кто-то в конец запутавшийся и потерянный. Что же все-таки Гробовщик с ним сделал? Помог, приютил юродивого или наоборот изувечил до полной потери человеческого — от Гробовщика можно было ждать чего угодно. А парень уже втащил Эрика внутрь и продолжил пялиться, громадными, как две зеленых пуговицы, глазищами. Становилось не по себе. В этот раз он уже был одет в рубашку с чужого плеча. На рукаве засохли пятна крови, явно стащили с одного из тел. — Как тебя зовут? Парень склонил голову на бок. — Ты меня понимаешь? — понимал, точно, иначе как бы Эрик тут оказался, но он решил удостовериться. Парень приоткрыл рот и беззвучно, одними губами, произнес что-то короткое, в одни слог. А потом еще раз. Эрик понял, это «да». Эрик снова посмотрел на шрам, прикрытый воротником. Рана уже почти затянулась — он точно не был живым трупом. Тут Эрику пришла в голову странная мысль, он снова полез в карман и выудил огрызок карандаша и старый список, перевернул чистой стороной и положил на один из закрытых гробов, за плечи подтолкнул парня к нему и вложил в тонкую руку карандаш. Парень поднял огрызок к лицу и принялся разглядывать, будто пытаясь вспомнить, где уже подобное видел. Он смотрел и смотрел, пару раз ткнул заострённой стороной в собственную ладонь и, когда Эрик уже разочаровался в своей дурацкой идее, опустился к листу. Несколько затяжных, неуверенных движений. «АЛАН» — буквы прыгали и заползали одна на одну, как у Эрика, когда он только учился писать. — Откуда ты здесь, Алан? Он не ответил, только отрицательно помотал головой. — Не помнишь? Кивок. — Это ты тогда лежал на столе? Алан дернул плечами. — Ничего не понимаю. Виноватая улыбка. И карандаш снова, уже увереннее, заплясал по листу: «я умер, а гробовщик меня спас» — Это он тебе так сказал? Снова кивок. «он сказал я был его учеником» Эрик хмыкнул: — Эй, нет. Это я его ученик. Алан нахмурился. «я тебя не знаю» — И я тебя тоже, — Эрик попытался улыбнуться. — Но ты ведь человек? Кивок. В этот раз неуверенный. «ты?» — Нет, не человек. Раньше был, уже нет. И Гробовщик твой тоже. Алан удивленно на него посмотрел. Про жнецов он явно не знал. — Мы служим смерти. Помогаем мертвым уйти на тот свет. «ты тоже делаешь гробы?» Тут Эрик в голос рассмеялся. — Нет, — протянул он. — Это другое. Собираем души, режем связь межу телом и душой, чтобы человек смог уйти. А тебе, я вижу, эту связь не оборвали. Алан положил карандаш и заскользил руками по телу, вероятно, в попытках найти чего ему там порезали или оборвали. Давно Эрик так не веселился. — Это в переносном смысле, — наконец пробормотал Эрик. — Вернее, не в переносном… Но если ты человек, всё равно ничего не увидишь. Кажется, Алан обиделся. Нахмурился и не стремился снова к карандашу и бумаге. — Прости, — сказал Эрик. «странный» — вывел Алан. Бумага кончилась, он перевернул список и принялся строчить среди имен мертвецов. — И кто это мне говорит? Всё, что помнил Алан, укладывалось в пару недель, начавшихся их первой встречей. Он не знал ни кто он, ни зачем здесь, только одно: Гробовщик его спас и он ему обязан. Говорить он не мог, вернее, когда-то мог, но Гробовщик сказал ему, что убили его, вспоров горло, и повредили связки. Он помогал с гробами и старался скрываться от людей, потому что «гробовщик говорит он меня еще не доделал». «приходи еще» — писал Алан, а Эрик думал, что, когда он перестанет быть учеником, поводы зайти в похоронное бюро могу закончиться вместе с наставничеством Гробовщика.***
— Достал уходить, — говорит Саша. — Одна за двоих пашу. Эрик примиряюще вскидывает руки: — Так и быть, на экзамене посидишь в сторонке. Саша фыркает: — Красивая? Эрик смотрит на улицу. С крыши видны макушки, тульи шляп и круги зонтиков. Алан никогда подолгу не бывал на улице, непонятно отчего, но Гробовщик опасался посылать его по мелким поручениям. Но сегодня у того долгая смена, так что отсутствия Алана никто не заметит. — Красивая, а? — Саша болтает ногами в нечищеных ботинках. — Или к кому ты там бегаешь? — Бегаю, — притворно-обреченно повторяет Эрик. — Или отлыниваешь, — продолжает она. — Кому ты такой нужен? — Или отлыниваю. — Идиот, — подводит итог она. — Иди. Но на экзамене я и косу в руки не возьму, будь уверен. Возьмет, Эрик уверен. В обе руки возьмет. Это же Саша. А она любит то, что делает, к тому же, ей только в радость отвязаться от непутевого напарника. В кармане у Эрика очки. Он давно заметил, что со зрением у Алана не все в порядке, уж слишком он щурится и близко подносит бумагу к лицу. Изобразить непутевого стажера, потерявшего свои было проще простого, и стоить ему это будет всего-то выговора от наставника, а, учитывая, что этот самый наставник — Гробовщик, совсем ничего. Алан ждет его, прилипнув к окну, и исступленно-радостно стучит по стеклу, заметив. Он оказался до жути эмоциональным, этот Алан. Таких Эрик еще не встречал. Впрочем, он вообще редко общался с людьми. Алан цепляет очки на нос, и удивленно распахивает глаза. «вот в чем дело» — строчит он и восхищенно (ему даже неловко) смотрит на Эрика: «спасибо» «гробовщик такие тоже надевает иногда. почему он не догадался?» Эрик, кажется, знал почему. Вместе они укрывались и прятались, будто нашкодившие дети. Алан считал, им не стоит попадаться. Эрик охотно верил — по всем рассказам Алана выходило, что Гробовщик, хотя и звал его любимым учеником (прямо как Эрика) едва ли считал умнее уличной собачонки (впрочем, этим грешил и Эрик), а собачонками не нужны очки, даже если они умеют таскать тапки или в случае Алана стругать доски и вбивать гвозди. А еще с ними можно делать, что угодно, всё равно никому не расскажут. Вернее, не должны. Алан же строчил в новом блокноте эрика, строчки вились, наползали друг на друга, а Эрик едва успевал читать. И от каждого нового слова на душе у него холодело. Судя по всему, пока Алан был его единственным удачным образцом и всё, чего хотел Гробовщик, узнать, что именно было тому причиной. Алана резали и снова сшивали, вынимали ленту памяти (Эрик удивился, что он знал, как это называется, будто бы сидел с ним в Академии за одной партой) раскручивали и просматривали сверху донизу, как у мертвеца. Эрик даже не удивлен был заторможенности Алана в их первую встречу — он сам бы наверняка после такого выглядел еще похуже. Алан не просил помочь ему сбежать, хотя, когда Эрик уходил, во взгляде его читалась густая тоска и зависть. Для мира людей Алан был немым калекой. Среди жнецов Эрик ни за что не смог бы его спрятать. Из Алана получился бы неплохой жнец, как минимум не хуже других. Он бы понравился Уильяму — серьезный, внимательный, разве что слишком уж эмоциональный… Впрочем, Грелля же он как-то терпит. Они идут по улице рука об руку, Алан оглядывается, почти как Саша, впервые оказавшаяся в городе — это выглядит забавно и почти мило. Когда они поворачивают в обратную сторону, Алан тянет его за руку в переулок и выуживает из кармана блокнот. «я не хочу возвращаться» Именно этой темы они так старательно избегали. — И куда ты собираешься пойти? «возьми меня с собой буду жнецом» — Им так просто не стать, — покачал головой Эрик. — Нужно умереть. «я умер» — Не так. «как» Эрик смотрит на него. Внимательно. У Алана упрямый взгляд из-под темной челки. Он снова тянется к бумаге и выводит крупно и четко: «КАК УМЕРЕТЬ?» Получился бы неплохой жнец — снова думает Эрик. И осекается. Нельзя. Нельзя вот так. Не Алану. Он не отвечает. Алан держит его за руку мертвой хваткой, а после тянется и целует, совсем коротко и неумело, прижимается всем телом и обнимает, уткнувшись лбом в плечо. Эрик неловко гладит его по спине, пока Алан не протягивает ему лист. На том «КАК УМЕРЕТЬ» жирно обведено. — Ты должен жить, — шепчет Эрик в чужую макушку. — Твое место здесь. Алан беззвучно чертыхается и толкает его в плечо. А после, не встретив сопротивления, лупит с размаху, сбивая очки. Пока Эрик наклоняется за очками, в него летит уже блокнот, а Алан растворятся в толпе.***
— Надеюсь, я тут одна надрываюсь не ради того, чтобы кто-то тебя так разукрасил? — Саша разглядывает наливающийся красным синяк на его щеке. — Надрываешься? — Эрик ловко уворачивается от чужих рук. — То есть это не к тебе тут на неделю приезжала мисс… Или как там по-вашему? Фрау? Саша краснеет. Быстро и ярко. — Да пошел ты, — шепчет она. — Я за тебя волнуюсь, а ты… Только попробуй кому сказать, знаешь, куда косу засуну… Эрик примирительно подымает руки: — Только если учебку. На большее не согласен. Они спешат по улице вслед за Нэнси — той суждено умереть всего через десяток минут. Покачивается в руках какой-то пыльный цветок — подарок от без памяти влюбленного дворового мальчишки. Когда-то он будет посвящать ей (вернее, не ей, а светлому образу из детства) поэмы, пока еще нелепые стишки, спрятанные на обрывках бумаги под матрацем. И она должна умереть. Потому что она неважная — считает Гробовщик. Потому что муза навсегда должна остаться прекрасной и молодой — вздыхает Грелль. Потому что это их экзамен, а он совсем не для того, чтобы решать чужие судьбы. Нэнси падает на землю, и Эрик первым вонзает в нее серп. Саша ловит пальцами ленту памяти. Они действуют слаженно, как единый механизм. И это хорошо. Это правильно. Надо запомнить этот момент — думает Эрик, но почему-то в голову лезет только Алан, распростертый на столе, и лента памяти, вырывающаяся из раны.***
— И кто это тут у нас стал совсем взрослый? — Грелль ерошит ему волосы и мажет помадой по щеке. — Завтра же пойдем выбирать тебе новые очки. И косу. Да Ронни? Ронни энергично кивает, и Эрик почти видит в его горящих глазах бесконечные стеллажи и косы, косы, косы, карманные и ненормально большие, простые и механические (это слово Ронни произносит заговорщицки), из дуба, березы, ясеня, клена, бука… Они решили отпраздновать — собраться тихой компанией на четверых, но Ронни притащил с собой жницу из архивов, а Саша ту самую загадочную подругу — красивую молодую женщину, ни слова не понимающую по-английски. Она вежливо улыбалась, но все-таки не выдержала, и сперва они с Сашей забились в угол, обсуждая что-то свое каркающе-немецкое, а после вообще ушли, ласково за руки. Свою девушку Ронни старательно кадрил у окна. Эрик пил, слушал Грелля и думал об Алане. Вернулся ли он к Гробовщику или до сих пор блуждает по Лондону? Захочет ли его видеть снова? Позволит ли опять поцеловать или Алан просто заметил, как тот на него смотрит, и попытался убедить единственным придуманным тогда способом? Эрик не заметил, как Рон с девушкой ушли, а Грелль оказался совсем близко, и длинные, выкрашенные алым лаком пальцы легли ему на колено. Эрик попытался представить себе руку Алана — узкую кисть, обкусанные ногти и вечные порезы и ссадины. Получилось погано. — А я и не заметил, как мой стажер стал совсем взрослым, — снова сказал Грелль. — Я не ваш стажер. Я Гробовщика. Грелль обиженно фыркнул и убрал руки. Эрик вытер щеку — на пальцах осталась красная помада. Он был уверен, что теперь Грелль его точно выгонит, никак не позволит остаться у себя. И ему придется идти в ночь под мерзко накрапывающим дождем. Но нет, не выгнал — и Эрик провалился на диване в тяжелый муторный сон. Ему снилась Нэнси с раскроенной о брусчатку головой и Алан, почему-то в черной форме жнеца, совсем по-уильямовски поправляющий очки, разглядывающий её ленту памяти и вытирающий окровавленные руки о полы пиджака. А потом всё спуталось, и уже Нэнси сжимала косу, а Алан, со вскрытым горлом и грудной клеткой оказался на земле, лента памяти его рвалась и путалась, и Нэнси совала её Эрику в руки и просила выровнять, склеить и, наконец, проснуться. Грелль тряс его за плечи. За окном уже было давно и безнадежно светло. — За тобой пришли, — зло прошептал Грелль, не переставая его тормошить. — Вставай, сволочь. Я столько для тебя сделал, и Ронни, а ты… Эрик ничего не понимал. Потому что Грелль, конечно же, драматизировал. За дверью молодая жница из управления всего-то хотела немного побеседовать о его теперь уже бывшем наставнике, который… — Который что? — неверяще спросил Эрик. — Отступник, проводивший незаконные эксперименты над жнецами и смертными. Бросил очки, поджёг похоронное бюро и сбежал. Алан. Что с Аланом. — Что нашли при обыске? Жница хмыкнула: — Какой обыск, диспетчер? Говорю же, сгорело всё, сплошные угольки. Если и было там чего, то всё в огне пропало. Пока Эрик натягивал форму, она уже успела привалиться к стене, съесть кусок пирога и завести светскую беседу с Греллем. — Вы и правда, думаете, что он хоть что-то знал? — причитал Грелль и по-матерински ласково косился на Эрика. От вчерашней развязности не осталось и следа. Актриса. — Он ведь всё время со мной, а от этого старика никакой пользы, оно наверно и к лучшему, что… — Я бы не сказала, — жница стряхивает с рук крошки. — Мало ли, не всё… — она запинается. — Не все сгорели. Тут разговор перетекает на академские байки про всякую немертвую дрянь, по которым он еще не успел соскучиться. Эрик выскальзывает за дверь. Он еще никогда не добирался до похоронного бюро так быстро. И правда, не обманула — одни головешки. Черные обуглившиеся стены. Провалившаяся крыша. Зияющие пустые окна. Под ноги попалась чудом уцелевшая вывеска «ГРОБОВЩИК» — вечно непонятно почему сваливавшаяся, которую он по просьбе наставника не раз заново приколачивал у входа. В груди неприятно защемило — если Алан был внутри… Из пепла наверняка не воскресишь, каким бы умелым Гробовщик ни был. Алан такого не заслужил. Он вообще не заслужил ничего, что с ним произошло, и Эрик так и не смог ему помочь, потому что побоялся: взять на себя ответственность, переступить через устав, нарушить правила. Кто-то стиснул его предплечье. Эрик обернулся. Алан рукавом утирал копоть с лица, был взъерошенным и восхитительно живым. Эрик сгреб его в объятия и сжимал, пока Алан не зашипел и не заколотил по спине, дескать, задушишь. От него пахло гарью, несвежими трупами и почему-то чем-то жарено-съедобным. — Идем. Алан удивленно вскинул брови. — Если, конечно, хочешь. Блокнота у Алана при себе не было, потому он просто совсем потеряно улыбнулся и кивнул.***
Алан сидел в ванной, обхватив себя руками. — Полотенце, — сказал Эрик и повесил на крючок чистую тряпку. — Одежда, — на пол легли штаны и рубашка. Велики, но лучше чем ничего. Отросшие волосы (намокшими казавшиеся совсем темными) падали на шею с выделяющимися позвонками. Алан скользил мочалкой по выпирающим рёбрам, смывая копоть и грязь. Раны на груди и шее совсем затянулись, остались только две ярких полосы шрамов. Он был каким-то неуловимо притягательным, изящным что-ли, пускай и общепринято-красивым его было сложно назвать. Алан обернулся и внимательно посмотрел на него из-под мокрых куцых ресниц. Во взгляде читалось: «хватит пялиться», хотя, может Эрику это только показалось. — Уже ухожу, — примиряюще сказал Эрик. Алан улыбнулся и мотнул головой. Он опустился на колени рядом с ванной и тут же почувствовал мокрую руку на своем плече. В этот раз Алан снова поцеловал первым, приник, горячий от воды, и запустил влажные пальцы в волосы. Всё это было как-то… невообразимо правильно, что-ли? И рваные поцелуи, и задранная рубашка, и чужие ладони, скользящие по спине, и даже Алан, внезапно отстранившийся и быстро, слишком быстро укутавшийся в полотенце.***
Эрик уже и забыл, каково это работать с Греллем. Очень зря. Кровь, бесконечные ленты памяти, гудящая бензопила… Этого было мало — Грелль успевал еще и болтать, а Эрик никогда не был поклонником разговоров на работе, да чего уж там, не особо любил поболтать вообще. — Кого это ты к себе водишь? Эрик на мгновение отвлекся, и лента выскользнула из рук, напоследок чиркнув по пальцам сквозь перчатки. Он чертыхнулся и обтер руки о форму. — Милый мальчик, он из архивов? — Грелль показал острые зубы. — Забегал к тебе вчера, милый… — Зачем? — удивился Эрик. — Важно ли зачем… — уклончиво протянул Грелль. — Спрашиваю, из архивов? Есть в нем что-то такое… Архивное, вот. Вежливый, но слишком уж молчаливый, хотя, думаю, тебе подойдет. Будете вдвоём по вечерам молчать. Кровь, наконец, остановилась — слава смерти за регенерацию жнецов. — С чего вы взяли, что он из жнецов? Грелль рассмеялся, ему завторил рокочущий мотор пилы: — Ну, я пока не слепой, знаешь-ли. Или думаешь, я живого от жнеца не отличу? Всё же на виду: глаза, очки, движения — хоть сейчас в руки косу сунь, и запах тоже. — Запах? — Запах смерти. Грелль бесконечно долго наслаждался недоуменным выражением лица Эрика. — Ну не удивляйся ты так, дорогуша, — он ласково потрепал Эрика по плечу, — не учат такому в академии. Вот поживёшь с моё, побегаешь за отступниками, тогда и перестанут тебе всякие архивариусы голову морочить и живыми прикидываться. Где встретились хоть? — В похоронном бюро. — Дай угадаю, невеста умерла, а там «утешь меня, утешь» и завертелось? Эрик угрюмо помотал головой. Внезапно Грелль почти смутился. — Я такого, конечно, никогда не проделывал, но знаешь, бывают ведь всякие, милый, и опыта тебе явно не хватает, но я всегда к твоим услугам, в теории и, — он сделал многозначительную паузу, — в практике.***
Уже целую неделю Эрика дома ждали. Было в этом что-то восхитительно-нужное, будто только этого он и хотел всё свое посмертие, заставляющее с трепетом считать часы до конца рабочего дня. А может быть всё дело в том, что он перестал быть стажёром и лишился всех поблажек. Саша собиралась уезжать. Куда-то далеко, к своей красивой немке. Её бывший наставник Рудгар ходил как по иголкам, злой и нервный, а Саша раздаривала кактусы и свою небольшую библиотеку, купленную и вымененную за время стажерства в Англии. От кактуса Эрик вежливо отказался, но в стопках книжек порылся, выудив Жюля Верна и что-то про цветы, с очень заманчивой обложкой — для Алана. Сам он не был поклонником литературы, как и предыдущий хозяин комнаты, так что пустые и пыльные полки мало могли разнообразить досуг запертого в четырех стенах человека. А человека ли? Он старался не думать о словах Грелля. Легче поверить, что тот ошибся, чем, что Алан не тот, за кого себя выдает. Либо считает себя не тем. Алан коротко его обнял — он вообще был скуп на физические прикосновения, к телу тоже не подпускал, так уж вышло, что в тот раз, в ванной, они оказались ближе всего. Эрик всучил ему книжки с порога и тот радостно вцепился в подарок, зашуршали страницы. А потом Алан удивлённо уставился на форзац, потом на Эрика и снова на лист. Моргнул. И протянул ему «Эмблемы цветов» Филипса. На форзаце было выведено: «Алану Хамфризу, на добрую память. От Н.» — Это твоё? Алан пожал плечами и потянулся за исписанным листом. «кажется да. не знаю» — Кажется? «я раньше ее читал. и тут моё имя. наверное моё» — Но ты не уверен? Алан проигнорировал вопрос. Быстро настрочил: «где ты взял?» — Подарила для тебя одна знакомая. Я спрошу, откуда она у неё, ладно? Алан улыбнулся и кивнул. «спасибо»***
Сашу он сумел поймать только через два дня. Можно сказать, уже практически на вокзале — та тащила чемодан по коридору департамента, а рядом шёл Рудгар что-то ей втолковывающий, то ли ругающий, то ли дающий последние наставления, то ли и то, и другое одновременно. — Уезжаю, сегодня, ночным поездом, — она улыбнулась Эрику. Взгляд у нее был совсем уж нездорово-счастливый. — Спасибо тебе… За всё. Прости, что не зашла попрощаться. Совсем забегалась. У меня в комнату уже въехала стажерка, только из академии, я сказала ей, что может кто зайдет, заберёт ещё что из вещей, так что… — Кстати о вещах, — Эрик ускорил шаг, нагоняя, Рудгар недовольно глянул на него. — Книга… Генри Филипс, «Эмблемы цветов». Откуда она у тебя? Не знаешь, кто такой Алан Хамфриз? Она остановилась. Нахмурилась. — Он умер… Не знаю, или сбежал. Я не уверена. Скорее, сбежал. Жил раньше в том доме, где сейчас Рудгар, потом пропал. Я, конечно, не застала, — Саша пожала плечами. — Но знаешь, слышала разное. Книгу мне Рудгар отдал, — она обернулась на бывшего наставника. Тот только дернул плечами, дескать, может и отдал, кто его разберет. — Когда жнец умирает или ещё чего, вещи обычно разбирают соседи. Это ведь нормально, так принято. Зачем ты спрашиваешь? — Да так… Может мой знакомый. Саша хмыкнула: — Не может быть, ты тогда наверняка ещё в Академии учился. Да и я тоже. Какой там знакомый? Алану он всё пересказал уже вечером. Тот смутился. И опустил глаза на бумагу: «извини. если это жнец то это не я» Тогда-то Эрик и вспомнил недавний разговор с Греллем. Что-то начинало складываться. Но что именно, Эрик пока еще не понимал. — К тебе заходил один мой… — он замялся, не зная как обозвать Грелля. Друг? Наставник? — Коллега. Он сказал, что ты слишком похож на жнеца, чтобы быть человеком. Алан внимательно склонил голову на бок. — Глаза, очки… Может быть и совпадение, а Грелль ошибся, но… Что ты помнишь? «ничего» — Совсем? «помню как проснулся у гробовщика он мне всё объяснил» — А до этого? Снова «ничего». «он сказал из-за того что я умер что-то с мозгом потому не помню» — Что-то с мозгом, говоришь? — тут уже в собственную голову Эрика пришла идея. — Ты ведь знаешь, что такое ленты памяти, верно? Алан кивнул. — На них записаны все твои воспоминания, с самого рождения. Даже если мозг поврежден, и ты не можешь то них добраться, они существуют. Я мог бы, просмотреть их, как делаю это с мертвыми и всё тебе объяснить. Если позволишь. Алан смотрел на него долго, внимательно и не слишком доверчиво. За окном медленно серело тусклое небо. Кто-то уходил на ночную смену, громко хлопая входными дверями. Какая-то парочка подпирала стену серого общежития. Женщина стягивала с веревки серое белье. Алан кивнул и беззвучно проговорил: «Да» Импровизированный «операционный стол» Алан подготовил сам: убрал со стола немытые чашки, наскоро протёр тряпкой, достал бинты и йод. Эрику осталось только достать косу. — Наверное, ты потеряешь сознание, — предупредил Эрик, с сомнением косясь на Алана на кухонном табурете. Пришлось в четыре руки перетаскивать весь нехитрый инструментарий к дивану. Алан с готовностью откинулся на подушки, вопросительно покосился на Эрика. — Я не совсем уверен, как это делается, — признался Эрик. Кажется, руки у него подрагивали. Алан только улыбнулся, ласково скользнул по руке и стиснул его ладонь в своей, вроде «всё нормально, я в тебя верю». Эрик крепче сжал чужие пальцы, поднял косу и резко провел по запястью. Хлынула кровь, Алан вздрогнул, дернулся… И мир остановился. Лента памяти вилась вяло, будто уставши, тянулась к его рукам и ленивыми кольцами опадала на пол. Эрик потянул за кадры, разгадывая самого себя в чужих воспоминаниях. Кажется, через призму восприятия Алана он был намного лучше, чем на самом деле. Кажется, Алан и правда был в него влюблен. К черту, он здесь не за этим. Он потянул дальше, возвращаясь к началу, тем моментам, когда они еще не встретились… …Алан лежал на столе, глотал воздух, как выброшенная на берег рыбина, а Гробовщик методично зашивал его грудную клетку. — Все хорошо, — говорил Гробовщик и гладил его по прикованным к столу рукам. — Тебе нечего боятся. И некуда бежать… А потом лента памяти оборвалась. Кончилась, будто её обрезали. Эрик ни на секунду не сомневался, кто это сделал.***
Алан ничего не сказал до следующего дня. Впрочем, Эрик и не настаивал. Ему самому слишком много нужно было обдумать и переварить. Слишком уж много свалилось на них обоих. Эрик работал в каком-то странном сонном тумане, таком, что, когда самый настоящий влажный туман пополз по улицам Лондона, ему стало не по себе. Он едва видел дальше зубцов косы и ориентировался только благодаря Греллю, знающему каждый поворот, как свои пять пальцев. — Ленты памяти можно уничтожить? — коротко спросил он, когда Грелль, ласково касаясь бока бензопилы, вспарывал очередную жертву. — И кто это у нас плохо учился…? — издевательски протянул тот. — Милый, ну от тебя я такого не ожидал. — Так можно или нет? — А если можно, тогда зачем мы их собираем? Старик явно совсем тобой не занимался. Это как спрашивать, почему небо голубое, а трава зелёная. Эрик пожал плечами. Этого он не знал. Хотя с удовольствием бы послушал, почему там, где селятся жнецы, сереет и то, и другое. — Никак невозможно, дорогуша, — сжалился Грелль. — В огне не горят, в воде не тонут, искромсаешь на мелкие кусочки — будет тебе много коротких воспоминаний. Затем мы их и храним, чтобы никто ненужный не позарился. Едва он успел вернуться домой, Алан уже сунул ему в руки блокнот: «мне нужно в похоронное бюро» — Твоей ленты памяти там нет, — сказал Эрик, чем заслужил очередной недоверчивый взгляд. Алан вырвал блокнот, в задумчивости склонился над ним, будто решаясь, говорить о чем-то или нет. — Вернее, не думаю, что Гробовщик оставил её там. Их трудно хранить, знаешь? Алан конечно не знал. Точнее, не помнил. — Где бы ты спрятал книгу? Алан хмыкнул и вывел: «библиотека?» — Да. Но под другой обложкой, понимаешь? Под другим именем. Алан понял — потянулся за старой эриковой формой, запахивая пиджак, и вцепился в дверную ручку. — Подожди, — Эрик придержал его за руку. — Слишком поздно, в библиотеку уже не попадешь. Алан беззвучно выругался — впрочем, может быть, ему показалось, и остановился. — Тебе нужно поспать, — мягко сказал Эрик, не выпуская его из рук. Алан только помотал головой, но не сопротивлялся, ни когда с него стянули верхнюю одежду вместе с рубашкой, ни когда толкнули на слишком узкую для двоих кровать. «не хочу» — прочел Эрик. — И что же ты тогда хочешь? — он с удивлением понял, что едва не добавил приторное «милый», слишком уж сказывалось общение с Греллем. «тебя» — под одежду тут же скользнула холодная ладонь — по позвоночнику поползли мурашки. Впрочем, уговаривать Эрика не надо было — Алану тут же досталась пара поцелуев в шею и плечи, когда он извернулся и снова потянулся за блокнотом. «думаю тебе надо сказать я раньше этого не делал. наверное» — Я тоже, — Эрик пожал плечами. — В смысле, с кем-то… своего пола. Думаю, переучиться будет не слишком сложно, а? Как другой косой души собирать? Алан засмеялся и позволил опрокинуть себя на матрац. — Не понравиться… стукни меня по лбу что-ли, ладно? Алан совсем развеселился и, вместо того, чтобы поцеловать, отвесил ему щелбан, забравшись сверху. Эрик понял, в любом случае — понравится. Алан оказался внезапно развязным и наглым, целовался, кусался и сунул руки, куда только можно. Вот только ответную ласку принимать совсем не умел, только жмурился, будто прислушиваясь к собственным ощущениям, и цеплялся за Эрика, за пальцы расстегивающие ремень и обхватывающие член. И совсем не стонал — только дышал, громко и часто, и, кажется, беззвучно звал по имени.***
Алан плелся за ним между стеллажей, как на привязи, будто и не сам предложил. Эрик конечно понимал, в чем дело — за ночь весь энтузиазм после удачной догадки улетучился, осталось только неприятно-холодное чувство: а что, если ошиблись, если не найдут? А ведь и правда, искать ленту памяти в библиотеке, как иголку в стоге сена. Чего уж там, в сотне стогов. Они бродили по коридорам, брали книги наобум, перебирали совсем новые и пожелтевшие от времени страницы, рассматривали чужие ленты памяти и никак не находили нужной. Эрик и сам начал сомневаться в затее, он-то думал, что свои воспоминания Алан как-то почувствует, что-ли? Он не разбирался. На деле Алан, как и он, понятия не имел, что делать. Сначала восхищенно рассматривал высокие потолки и лепнину на стенах, после бесцельно заглядывал в книги. На первый взгляд, бесцельно, понял Эрик, когда ему в спину ткнули увесистым томом. Эрик потянул за ленты — в конце умирал молодой парень, задавленный каретой. — Ничего не понимаю, — сказал он. — Что тут не так? Алан облизнул палец и залистал страницы. На последних значилось, что некий Эдвард Смит умер в кругу семьи в возрасте восьмидесяти лет. — С какой полки ты это взял? В четыре руки они открывали тома — тонкие и толстые, скрытые под слоем пыли и совсем недавно оказавшиеся здесь, пока Алан не остановился и не выдохнул, глядя на белые страницы. — Это твое? Алан кивнул. И протянул книгу ему. — Я не буду это смотреть. Алан зажал том локтем и вложил ему в ладонь свежеисписанный лист: «пожалуйста это важно. мне нужно узнать что там перед тем как вернуть их себе» — Хорошо, — согласился Эрик. — Но только последний день. И запустил руку между страниц. Он уже научился — Грелль здорово помог — и почти умел отстраняться во время просмотра лент памяти, воспринимать эмоции отдельно от действий, а происходящее на мелькающий кадрах отдельно от себя. В этот раз всё пошло не так. …Алан стоял на пороге похоронного бюро, не решаясь постучать. Светало. Яркие лучи скользили по табличке «ГРОБОВЩИК» — уже не новой, но все еще целой и не обугленной. Под сердцем коротко предупреждающе кольнуло — у него или у Алана, Эрик уже не понимал, и Алан покрепче стиснул косу — тонкое лезвие на длинной ручке. Прикрыл глаза, успокаиваясь. Это всё от волнения, а ему вредно переживать. Хозяин отозвался не сразу, заскрипели половицы и Гробовщик — точно такой, каким помнил его Эрик — появился в проеме. Засмеялся. Коротко и скрипуче, как пол под ногами. — Мальчик мой, не стойте на пороге. Уильям послал вас за книгами? И Алан не стоял, скользнул вглубь помещения и замер у пустого гроба. — Выбираете? Алан неожиданно легко кивнул: — Выбираю. — Скоро? — В лазарете сказали, не больше года. Но я слышал, вы можете помочь. Слышал, вы делаете всякое… с людьми. Слышал, сможете вырезать шипы. — А слышал про демонов, которые не едят души? А про ангелов, забирающих искупивших вину жнецов на небеса? А про восставших мертвецов? Алан снова кивнул. И Гробовщик опять засмеялся. — Милый доверчивый жнец, — улыбнулся он. — Я тебе помогу, но… — Но? — вскинулся Алан. — Но ты немного подождёшь меня здесь. Всего пару минут. Алан проследил взглядом за растворившимся в темноте Гробовщиком и уставился на собственные руки, пытаясь унять нервную дрожь. Тикали неведомо где спрятанные часы, зияли пастями открытые гробы. К горлу скользнуло что-то холодное и острое. — Что вы…? — выдохнул Алан. — Помогаю. Знаешь, я раньше использовал только людей и каждый раз что-то не получалось. И я подумал, а что если взять кого-то более выносливого…? Закричать Алан не успел. Тонкое лезвие уже разрезало горло… Эрик пришел в себя, кашляя и сжимая собственную шею, Алан придерживал его за плечи и вопросительно глядел в глаза. — Он убил тебя, Ал. Гробовщик, понимаешь? — просипел он, оседая на пол. Алан кивнул. И мягко разжал его пальцы, намертво стиснувшие обложку. «помоги» — Алан писал прямо поверх страниц книги. — Подожди, — пробормотал Эрик. — Сейчас… Но Алан ждать не стал, сам взял его косу и занес над запястьем поверх старого шрама. Приставил к ране край ленты памяти и та поползла внутрь, медленно и лениво, будто змея, заползающая в нору. Прикрыл глаза. Когда всё кончилось, Алан опустился рядом с ним и положил голову ему на плечо. — Ты как? На колени ему снова лег блокнот. «бывало и хуже. например в 52ром» Эрик улыбнулся: — Выходит ты старше меня? Алан поднял брови, дескать, почему это тебя так радует? — Иногда не проходило ощущение, что совращаю ребенка. «ИДИОТ» — Да, — согласился Эрик. — Но Шипы? Их ведь и правда, больше нет? Алан пожал плечами. «не знаю, но я ничего не чувствую» — И что ты теперь собираешься делать? «объяснить уильяму почему прогуливаю уже 50 лет» Эрик поднял голову. Алан улыбался. А потом наклонился ближе и коротко его поцеловал.