Побег из гнезда кукушки

День подходит к концу, когда Рик продирает глаза. Всего полчаса до начала его смены, а он враспиздень. Ясное дело, всем похуй — ищи дурака работать в ночную, драить утки за лежачими. Но если он опоздает, дежурный медбрат настучит на него, и главный устроит разнос. А ему ни к чему лишнее внимание. Ещё немного, твердит себе Санчез, глядя в воспалённые глаза своему отражению, плещет в лицо холодной водой, пытаясь прийти в себя. Ещё пара дней, и Птиц утрясёт все дела. Их паспорта уже готовы, ещё немного — и он свалит нахуй из этой злопиздени, свалит нахуй из этой страны. Вёдра и швабры ждут его в подсобке, матерясь сквозь зубы и морщась от головной боли — уик-энд выдался на славу, нечего сказать — Рик напяливает свой старый халат, покрытый пятнами, которые не берёт ни одна химчистка: кровь (пациентов), рвота (в основном их же), пролитые из шприца препараты. — Птиц, дружище, поторопись там, — бормочет Рик, выходя на битву с грязью и больничными микробами. — В рот я ебал всю тутошнюю пиздобратию, поебись оно налево... Ночью в его крыле почти спокойно, даже тихо, если не считать бесконечных стонов больных. Замёрзшие бомжи, трудяги, попавшие под лезвие циркулярной пилы, передравшиеся алконавты, наркоманы с передозой — основной контингент главной городской больницы. Те, кому не посчастливилось работать тут, привыкли к чужому страданию, оно стало для них белым шумом. Боль стучит по башке молотком, и он не сразу обращает внимание на то, что его зовут. Медсестра с ресепшн, симпатичная Молли — вроде бы он ей даже вдул пару раз на каком-то празднике, или то была Конни, санитарка с другого крыла?.. — повторяет слегка раздражённо: — Рик, ты меня слышишь вообще? Помоги там, тяжёлого привезли. — Ой блядь как будто у вас тут лёгкие бывают, — ворчит Рик, отодвигая ведро в угол и туда же пристраивая швабру. Новенький — мальчишка лет шестнадцати, темноволосый и такой бледный, будто всю жизнь сидел в подвале — и вправду тяжёлый. «Попытка суицида... пятый этаж, идиот, только рёбра переломал и ногу... депрессивное расстройство...» — слышит Рик краем уха бухтение дежурного врача, пока на пару со своим заклятым врагом — медбратом по имени Джереми — тащит носилки к реанимации. — Откуда только такие идиоты берутся, — фыркает Джерри, доставая из-за уха сигарету и вертя в руках. — В детстве не пороли, видать. Вовремя надавать по заднице — залог правильного воспитания, я считаю. — У тебя-то, конечно, всё ро́вно с воспитанием, — не удерживается Рик, которого тупость Джерри бесит в принципе, а сейчас, пока это говно валится из его рта — особенно. — Мать жопу с башкой не перепутала случайно? Развернувшись, он уходит, оставив Джерри злобно шипеть в тщетных попытках придумать остроумный ответ. Через час, когда он уже закончил с полами и перешёл к подоконникам, Молли зовёт его снова. Джерри угрюмо молчит, зыркая на него из-под бровей, пока они катят новенького в его новое обиталище — бокс номер четырнадцать. Пацану повезло: ему досталась козырная койка, почти новая, у окна с видом на городской парк... хотя вряд ли он может оценить: состояние, как написано на первой странице его журнала, «стабильно тяжёлое». Мелочно оставив Рика одного дальше разбираться с мальчишкой, Джерри сваливает. В который раз подивившись его сходству со скунсом-вонючкой, Рик тут же забывает о нём. Ему без разницы, протирать пыль с подоконников или тягать пациентов — ведь он скоро свалит. Придурок Джерри может сколько угодно тыкать его носом в дерьмо: ещё день-два — и распутная Европа встретит его зазывной улыбкой, зальёт Маргаритой по гланды, а эта залупонь как торчит тут со своего выпускного, так и останется прозябать на веки вечные. Мальчишка лёгкий, как пёрышко, у Рика даже мускул не напрягается, когда он осторожно перекидывает его, почти сплошняком перешитого, на койку с каталки. Рик придвигает поближе к койке его капельницу, кладёт историю на тумбочку. Зависает на секунду на его лице, расслабленном и по-детски безмятежном во сне — наркоз ещё не отпустил, бледном, со впалыми щеками. Совсем ещё салага. Тёмные ресницы, длинные, как у девки, слегка дрожат. Небось, ещё видит, как летит навстречу асфальту. На внутренней стороне обеих рук — длинные продольные шрамы, белёсые, видать давнишние, а так же куча поперечных, разной степени свежести, некоторые ещё не успели посветлеть. Похоже, у пацана свои какие-то уже давно устоявшиеся отношения со Смертью. Встряхнувшись, Рик отворачивается. Не хватало ещё сочувствовать пациентам, тем более такому никчёмышу. Какой-нибудь блондинке с третьим размером он, может, и посочувствовал бы. Пару раз, ночью, в своей подсобке со швабрами. Мда. Птиц звонит, когда он уже вернулся домой и сидит возле телека, освободив от недельного мусора место на диване для своей тощей задницы. Новости хуёвые: за Птицей следят шестёрки Большого Морти. — Ты знаешь, какой он подозрительный. Вобьёт что себе в голову — не отвяжется, пока не проверит всё. Нужно подождать ещё недельку-другую, Рик. Усыпить бдительность его сторожевых собак, пока они водят вокруг своими длинными обкокаиненными носами. У Рика тут же портится настроение. Он уже был одной ногой в Европе, лежал под огромным зонтом на Лазурном берегу с двумя красотками под боком. Блядина. Большой Морти всегда был блядиной. Те несколько лямов, которые они с Птицем собрались у него спиздить, на самом деле лишь малая часть той суммы, на которую он их наебал за блядские десять лет. Ещё одна грёбаная неделя в обнимку со шваброй. Рик так зол, что за одну смену умудряется поссориться с Молли, чуть не набить морду Джерри и сцепиться с санитарами из инфекционного крыла за единственный стул в курилке. Большого Морти стоило кинуть лишь за эту его навязчивую идею: все его агенты устраивались в качестве прикрытия на не слишком престижную работу, которую легко было бросить в случае переезда. Кем только Рик не работал: сварщиком, мойщиком окон, вышибалой в баре... Эта больница за месяц встала ему поперек горла. Зло сопя себе под нос, Рик яростно шоркает шваброй в отделении выздоравливающих, где куча тел лежит в одном помещении, перегороженном лишь пластиковыми ширмами: целый этаж, как и везде, отдали под ковид, и концентрация народу в больнице еле позволяет дышать. Тяжёлым, после реанимации, пациентам повезло больше: они лежат в крошечных боксах, но в гордом одиночестве. Мистер Голденфольд, уже пятый раз за то время, пока Рик торчит в этом занюханном городишке, попавший с передозой, блеет приветствие и пытается выпросить у Рика «галоперидольчику», но тот шлёт его нахуй — старикан обнаглел вкрай, не иначе — и уходит, гремя ведром. Новенький пацан лежит тихонько, и Рик понимает, что он пришёл в себя, только когда подходит с шваброй вымести пыль из-под его койки. Большие карие глаза распахиваются при его приближении, глядят настороженно, почти с опаской. Рик отводит взгляд, торопится побыстрей закончить: он терпеть не может, когда его вот так внаглую разглядывают. Закончив вытирать пыль, он хватает ведро и двигает на выход, но внезапный слабый голос останавливает его. — Извините... сэр, не могли бы вы помочь мне? Рик останавливается и оборачивается — просто потому, что слишком шокирован словом «сэр», адресованным ему. Какой он ему нахуй сэр?.. — Чего надо? Мальчишка шевелит пересохшим губами, пытаясь начать говорить. — Не могли бы вы... отвести меня в туалет... пожалуйста?.. Ему удается слегка повернуть голову в сторону Рика, Рик восхищён этим несомненным подвигом, но помогать, естественно, не собирается. — Перебьёшься. У тебя под жопой утка, вот туда и ходи. Он снова шагает на выход, но мелкая заноза не унимается. — Ну пожалуйста. Я, я не могу в утку. Не... получается. — Я только что её тебе поменял, малой. И уверяю тебя, до сих пор у тебя очень хорошо всё получалось. — Это потому... что я был в отключке, — еле слышно шепчет пацан, и Рик закатывает глаза. Нашлась принцесса, блядь. — Помогите, пожалуйста... или я расскажу врачу, что вы взяли несколько таблеток из моей бутылочки с антидепрессантами. Чёрт. Вот же зараза. Как только углядел?.. И нахуя оставлять таблетки на тумбочке, неужели, блядь, дежурному невдомёк, что половина персонала тырит лекарства, или ему похуй? Это ж как оставить Винни-пуха охранять горшок мёда и верить, что он не сожрёт. — Да ты и полпути не пройдёшь, малой, на одной ноге-то. Я тебя на руках должен тащить? Пацан страдальчески морщится и отворачивается к стене. — Хотя бы окно откройте, у меня аллергия на хлорку, — бормочет мальчишка. — Ну и неженка, — не удерживается Рик, но выполняет его просьбу: а ну как и впрямь пацан задохнётся, а отвечать ему. Уходя, Рик слышит что-то похожее на всхлип, но разбираться он не намерен. Будто у него нет дел поважнее, чем носиться с привередливыми пиздюками. Например, дать в рот медсестре из инфекционки, намотав на кулак её длинные рыжие волосы в единственной на весь этаж запирающейся туалетной кабинке. В мужском туалете, среди бычков и плевков, но кого это волнует: детка явно любит пожёстче, и кто он такой, чтобы ей отказать? Настроение слегка улучшается, и он назначает ей свидание: завтра, на том же месте. Под утро привозят двоих пациентов: один с ножевым в живот, другой — его собутыльник — с проломленным черепом. Рик, задремавший было в уголке возле кофейного автомата, продирает глаза, отвозит их в операционную, а затем, насвистывая «Плывет, плывёт кораблик...», идёт вытирать кровь, накапавшую на пол по пути следования каталки. Светает; он пересчитывает тряпки, одной не хватает. Нужно идти искать, иначе сделают выговор. Бурча, он проходится по палатам. Тряпка обнаруживается в четырнадцатом боксе — валяется на полу возле койки. Рик забирает тряпку, бросает взгляд в спину мальчишке: дышит еле слышно, будто притворяется спящим. Пузырька с таблетками больше нет на тумбочке. Рик выходит из бокса, насвистывая. Они с Птицем планируют кинуть босса по полной: ограбить его и свалить за границу. Если Большой Морти взбесится на него, то отошлёт его на «каникулы» в какую-нибудь жопу Америки под присмотр своих бешеных псов, и накроется медной пиздою их план. Ему нужно сидеть и не рыпаться, не связываться ни с чем опасным и подозрительным, вроде похищения пациентом-суицидником баночки антидепрессантов. В конце концов, если парень так упорно пытается свести счёты с жизнью, может, у него есть на то причины? Рик убирает швабры и вёдра, стаскивает халат, швыряет его в мешок для грязного белья, маску и перчатки отправляет в мусорный бак. Идёт на выход, сунув руки в карманы своей старой, потёртой кожанки, уже готовясь выбросить эту больницу вместе со всеми, кто в ней находится, из головы, до следующей смены. Подмигивает клюющей носом Молли, аккуратно закрывает за собой дверь. Роется в карманах в поисках сигарет, закуривает, уставившись на дурацкое розовое облако на бледно-сиреневом восточном краю горизонта. Докурив, швыряет окурок в урну и идёт обратно, мимо удивлённо вскинувшей брови Молли. — Забыл кое-что, — бросает он ей и шагает в сторону бокса номер четырнадцать. В животе вдруг поднимается паника: блядь, а если уже поздняк?.. Мальчишка лежит, отвернувшись к стене, тёмные волосы беспорядочно лохматятся по подушке. Рик подходит к койке, осторожно, чтобы не навредить швам, поднимает мальчика, ногой выцепляет мусорное ведро из-под койки, хватает с тумбочки бутылку с водой. — Пей. — Ч-что? — Пей говорю. Парень взирает на него в изумлении, если не сказать — в полнейшем шоке. — За-зачем? — Пей, или я силком волью. Мальчик хватает бутылку и пьёт. Проследив за тем, как он ставит слегка дрожащей рукой наполовину опустевшую бутылку на тумбу, Рик крепко хватает засранца, удерживая его голову над ведром. — Держись, детка. Рик засовывает пальцы недотёпе в рот, нажимает за языком. Не ожидавший подставы пацан не успевает начать сопротивляться, и рвотный спазм сотрясает его тело. Рик внимательно глядит на дно ведра, считая белые таблетки — целёхонькие, хоть обратно в банку засовывай. — Сколько было? — Не помню... — Десять? Двадцать? Мальчишка еле дышит, весь дрожит после рвоты. — Двад...цать, наверное... Рик просто опрокидывает его голову назад и вливает в рот остатки воды, они оба уже мокрые насквозь. Снова наклонив голову мальчишки над ведром, он повторяет процедуру, добившись того, что оставшиеся таблетки присоединяются к своим подружкам, плавающим в ведре. Пацана мелко трясёт, он судорожно сглатывает, вместе они пялятся на этот прекрасный натюрморт. — И нахуй тебе это понадобилось? Пацан молчит, ложится на свою койку. Отворачивается. — Видишь ли, мне-то вроде как похуй, да только вот после меня нормальная девчонка дежурит, не хотелось бы, чтобы ей пришлось разбираться со всем этим дерьмом. Ты, ты вообще понимаешь, что даже если бы у тебя получилось, ты бы прежде чем сдохнуть сперва выблевал всё вот это прямиком на свою постель, потому что некому было бы подать ведёрко, и лежал бы весь такой красивый и, блядь, заблёванный, до морковкина заговенья, то есть пока кто-то не найдёт?.. Мальчишка сопит обиженно и выдаёт: — Умеешь ты утешить. — Обращайся, — Рик хлопает его по плечу и уносит ведро, не желая оставлять милой санитарке Дафне такое наследство. Когда он возвращается с чистым ведром, пацан всё так же лежит мордой в стенку. — Хуй с тобой, пойдём помогу. Секунду-другую дистрофичная спина под простынёй неподвижна, затем пацан поворачивается. — Ч-что?.. — Давай помогу, говорю. Что ты там хотел, до сортира сходить? Малой молча кивает, вылупившись на него как корова на тиктокера. Закатив глаза, Рик протягивает руку, помогает ему встать. Больничная роба распахивается, открывая взгляду тощую цыплячью грудь, переполосованную бинтами, мальчишка смущённо пытается поправить, тут же теряет равновесие. Рик ворчит, подставляя плечо. Тяжело опираясь на него, пацан еле передвигает ноги, весь красный от смущения. Минут через пять они доползают до туалета, который по регламенту расположен в каждом боксе. Перед толчком мальчишка нерешительно останавливается, Рик чуть ли не физически ощущает его беспомощность. — Я подержу под мышками... и не буду смотреть, стручок-то сможешь удержать? Мелкий судорожно кивает, опуская голову от стыда. Рику не впервой — он часто помогает старикам, пытающимся самих себя убедить в том, что на них ещё рано ставить крест. Он всегда уважал в людях это: жажду сохранить достоинство, волю к тому, чтобы победить самих себя. Именно поэтому он помогает мальчишке, который несмотря на отсутствие желания жить не желает становиться комком безвольной плоти. Рик ждёт, когда перестанет журчать, и снова подставляет парню своё плечо. В молчании они возвращаются к койке, мальчик неуклюже ложится, по-прежнему красный, как помидор. Поднимает на него глаза. — С-спасибо, — говорит шёпотом, тихим словно шелест осеннего листочка. Рик машет рукой, имея в виду что-то типа «не стоит благодарности». В дверях он останавливается, кое-что вспомнив. — Как тебя зовут, малой? — М-морти. Морти Смит. — Блядь, да ладно?.. — Ээ, ну да, а-а что?.. Малой — Морти — смотрит смущённо, Рик качает головой, дивясь совпадению. — Прямо как моего босса, ты прикинь. Бывшего то есть, — тут же поправляется он, ругая себя за то, что распустил язык. — Ого, — мальчишка улыбается, кажется, первый раз с тех пор, как Рик с нахуя-то записался ему в сиделки, улыбка его кривая и очень неуверенная, но всё равно довольно милая — и Рик находит чертовски странным то, что ему вообще приходит на ум такое определение. — А чем он занимался? — Ээ, ну типа, как бы это сказать... торговал лекарствами, вот. У него вроде как сеть аптек. В каком-то смысле он даже не врёт: то, чем торгует его босс (и он сам), действительно помогает улучшить самочувствие очень и очень многим людям. — Понятно, — говорит Морти. — А тебя как зовут? — Меня... ну вообще-то мистер Санчез, но ты можешь звать меня Рик. Морти снова вспыхивает улыбкой, робкой и неуверенной, будто его лицо совсем не привыкло улыбаться — что неудивительно с его диагнозом. — Моего дедушку звали Риком, — сообщает Морти. — Он был учёным. Он умер два года назад, — его лицо омрачается. — Он был хорошим. Он один... не орал на меня. Когда, ну... когда у меня портилось настроение, и я не хотел учить уроки... ходить в школу... выходить из дома. — Понятно, — говорит Рик, и некоторое время они молчат, но это не то обиженное молчание, которое было между ними после истории с ведром, а намного более уютное и доверчивое молчание, как между кем-то, кто чуть-чуть ближе друг другу, чем пациент и уборщик. — А у тебя... есть внуки? — спрашивает Морти несмело. Рик вспоминает Диану... был ли у них хоть один шанс, если бы не случилось того, что случилось? Осталась бы она с ним несмотря ни на что — на его прошлое, настоящее и их общее сомнительное будущее? — Да у меня и детей-то нет, — отвечает он, а потом добавляет, сам не зная, зачем: — Жена застукала меня в кровати с нашим общим другом, после такого как-то уже не до того, чтобы заводить детей, сам понимаешь. Морти вспыхивает и отворачивается. Рик посмеивается про себя: опять, видимо, задел его нежную натуру. — Ладно, малой, — говорит Рик, который уже на одного-единственного пиздюка потратил больше времени, чем на всех, с кем общался последние несколько лет — не считая барыжных сделок и ебли, само собой. — Пора мне, а то в животе урчит, как у десятерых бедных африканских детей сразу. — О-окей, Рик, — говорит ему Морти. — Тогда до завтра? — До завтра, пёс, — говорит Рик и только уже выйдя за дверь понимает, что обратился к мальчишке так, будто он был одним из его любимых корешей. Дома его ждёт сюрприз в виде одного из этих самых корешей: старины Сквончера, такого же рыжего и удолбанного, как два дня назад. — Как ты попал в квартиру, чудище? — спрашивает Рик, обнявшись с другом и аккуратно отняв у него косяк — явно из его собственных запасов. Сквончер, снова развалившись на кресле как наглый рыжий кот, лениво отвечает: — Как-как, взломал. У меня же суперспособность превращать зубы в отмычки, забыл? Потому и зубов почти не осталось, — он ржёт, щеря щербатую пасть, зубы в которой искрошились от бухла и мета. Рик качает головой, достаёт из холодильника две бутылки пива и падает на соседнее кресло. — Чё как, с-сученька? — спрашивает Рик, чокаясь с другом, причём тот попадает по его бутылке только с третьего раза. Сквончер выливает в свою глотку полбутылки и только потом отвечает: — Да подумал, может, вечеринку закатим? Выходные так быстро закончились, и мне так грустно. Жизнь так коротка, прикинь, помрём, не успев хорошенько оторваться! — Не выйдет, братан, — Рик качает головой. — Я бы с радостью, но через двенадцать часов мне уёбывать на смену, и если от меня будет нести бухлом и шлюхами, меня оштрафуют или ещё что похуже, а мне лучше не отсвечивать, сам понимаешь. — На смену... оштрафуют... — ноет Сквончер, гримасничая. — Да хуль ты такой душный, бро? Давай, расслабься, отсквончим по полной! — Я тебе отсквончу, — угрожает Санчез, допив свое пиво и, вставая с кресла, выдёргивает из-под рыжей жопы свою подушку. — Пойду поссу и спать, а ты допивай свое пиво и уёбывай, усёк? Он валит спать под разочарованное нытьё котяры. Когда он просыпается по будильнику, засранец всё ещё в квартире — спит в кресле, пуская слюни. Рик качает головой, но оставляет его в покое — в конце концов, на прошлой неделе он поступил точно так же в гостях у Сквонча. На работе какой-то пиздец и светопереставление. После уик-энда с барбекю и митингами народ повально катится в больницу на скорой с температурой и одышкой. Лёгких больных уплотняют — у них оттяпали полэтажа для ковидных — и Рик несколько часов кряду перевозит пациентов из палаты в палату. Лишь под утро он добирается до четырнадцатого бокса — хорошо хоть, малого оставили в покое и не поселили с какими-нибудь упырями-алконавтами. Морти дрыхнет; Рик секунду-другую разглядывает его, спокойно дышащего во сне, и сваливает: пришло время его свидания с вчерашней медсестрой. На этот раз они запираются в его подсобке; девчонка хорошо подмахивает, но при этом чересчур шумно стонет, и он зажимает ей рот рукой. На них падают швабры (по всей видимости приревновав), в чулане довольно тесно, но в целом выходит неплохо: оба остаются довольны собой и друг другом. Медсестра шмыгает на лестницу, но перед этим они на секунду зависают в коридоре, чтобы пососаться и облапать друг друга напоследок. Отцепившись наконец, девчонка уходит, а он, обернувшись, понимает, что они проделали весь этот спектакль на глазах у мелкого Смита — кто-то оставил дверь в бокс открытой, и с его койки прекрасно видать всё, что происходит в коридоре. По крайней мере, пацан уж точно видел, судя по тому, как шокированно расширены его глазёнки. Повертев головой и нахмурившись, Рик шагает к боксу, останавливается на пороге, оперевшись на косяк, что, кажется, вошло у него за эту неделю в привычку. — Чё как, пёс? — Всё хорошо, спасибо, — ворчит Морти и отворачивается; непонятно почему, но Рика это задевает: вроде как они с мелким подружились, и с чего теперь этот игнор? Ну, он не собирается выяснять что не так и почему с ним не разговаривают — много чести, его вон швабра заждалась. Пожав плечами, он снимается с места, думая уйти, но Морти внезапно подаёт голос. — Дай сигарету, пожалуйста. Рик застывает. Что-то новенькое. — Ты здесь курить собрался? — Не знаю, — Морти пожимает плечами с сердитым видом. Рик усмехается. — До курилки твоим шагом минут пятнадцать ходу, чувак, пока будешь тащиться, кто-нибудь точно тебя спалит и вернёт на место. Морти молчит раздосадованно. — А зажигалка у тебя есть? — Нет, — бурчит Морти, и Рику вдруг становится как-то по-идиотски радостно, будто бы он нерадивый подросток в школе, собирающийся выкурить косяк на чёрной лестнице. — Погоди секунду, щас, щас будет кое-что весёлое, Морти. Рик уматывает, замечая краем глаза, что Морти подозрительно следит за ним. Пошпионив по углам, Рик находит свободную каталку, стараясь не греметь, привозит её в бокс. Снова уматывает: на этот раз чтобы пошептаться с Молли. Напиздев ей с три короба и пообещав сводить на нового «Аватара», когда отменят локдаун, Рик добивается желаемого и с победным видом появляется перед Морти. — Ну что, малыш, пришла пора развеяться. С привычной лёгкостью Рик подхватывает мальчишку и укладывает на каталку. Морти слегка испуганно таращится: до сих пор его вывозили из палаты только один раз на УЗИ его сломанных рёбер. Рик подмигивает ему и наслаждается смущённым румянцем, окрасившим бледные щёки. Он привозит каталку к лифтам, и они поднимаются на самый верх. Выход на крышу закрыт, и Рик торжественно вытаскивает из кармана свой трофей — ключ от дверей к свободе. Открыв замок, он выкатывает Морти и снова запирается. Июльское утро ласковое и тёплое: солнце едва успело взойти над домами вокруг. У их больницы всего четыре этажа, но потолки высокие, и вид с крыши довольно хорош. Морти пытается приподняться, чтобы получше всё разглядеть, и Рик помогает ему: поддерживая под спину, усаживает его на каталке, а сам усаживается рядом. Роется в карманах и достаёт пачку сигарет и зажигалку. — Покурим? Увидев протянутую сигарету, Морти расплывается в улыбке. — С-спасибо. Рик прикуривает ему и старается сдержать улыбку, когда малой безуспешно пытается не кашлять. Опасливо глянув на сигарету, Морти отставляет руку с ней в сторону, предоставляя ей дымиться самостоятельно, а сам смущённо косится на Рика. Тот курит и смотрит вперёд. Рассвет действительно стоит внимания. — А... эм... С той девушкой, медсестрой... ты встречаешься? Рик сперва не врубается, о ком речь, потом доходит. — Бля, да я даже не в курсе, как её зовут. Просто дружеский перепих, совместный досуг двоих взрослых людей, сечёшь о чём я? — Ну... так-то нет... — Серьёзно? Не то чтобы Рик удивлён. Девчонкам нравятся парни поактивней, не лезущие за словом в карман... Как он сам, например. Что сейчас, что полвека назад, когда ему было столько же лет, сколько сейчас Морти — у него никогда не было проблем с поебаться. — Ну я вообще-то гей. Но даже если бы не это... Трудно кого-то найти, когда ты то лежишь в больнице, то пытаешься найти силы, чтобы просто высунуть нос из дому и отнести домашнее задание учителю. Сейчас вот поправлюсь, меня сразу отправят обратно в лечебницу. Даже домой заезжать не буду. Предкам плевать на меня, всё, что для меня важно, не имеет для них значения, они даже не слушают, когда я пытаюсь поговорить. Их просто бесит, когда я... создаю проблемы. Морти замолкает, разволновавшись, и старательно смотрит в сторону, а Рик понятия не имеет, что сказать. Он в душе не ебёт, как утешать расстроенных подростков, страдающих от депрессии и отсутствия внимания со стороны родителей. Морти вспоминает про сигарету и тянет её ко рту, но она уже дотлела до фильтра и столбик пепла осыпается ему на коленки. Рик молча протягивает ему ещё одну, и Морти кивает. Затягивается — стараясь на этот раз не набирать особо много дыма. — Спасибо, что привёз меня сюда. Здесь... очень красиво. С тех пор они часто приходят на крышу — Рик тайком сделал слепок Моллиного ключа. Морти рассказывает ему о своей собаке, которая была у него в восемь и умерла, потому что его отец-долбан забыл привить её от бешенства. О своём дедушке, который заботился о нём, возил на экскурсии и привозил всякие странные штуки из командировок, вроде засушенной кобры, миниатюрного вечного двигателя или набора реагентов для красивых химических опытов, которые всё равно у него отбирали родители. О своём детстве, когда у него ещё не началась депрессия, и его родители были почти счастливы. Рик слушал его, не перебивая, иногда задавая вопросы... И ничего не рассказывал о себе, потому что — что он мог рассказать? Как в тринадцать потерял девственность со шлюхой? Как в десять едва унёс ноги от насильника — приятеля отца? В восемь сидел на лестничной площадке и плакал, потому что родители устроили «кислую» вечеринку и не слышали, как он звонил в дверь? Днём, занавешивая шторы и ложась спать, Рик дивится сам себе: нахуй ему всё это? Эти перекуры на крыше, эта сраная подростковая романтика. У него же по жизни кредо — никаких привязанностей. Нахуй привязанности. Совместная попойка с случайными друзьями и одноразовый секс — вот его вариант. Нахуй тебя, Морти Смит, думает Рик, снимая в одном знакомом клубе долговязого патлатого парня. Нахуй тебя, рычит он про себя, вдавливая его голову себе в пах. Через неделю — или когда там Птиц наконец решится и переведёт «их» миллиард на общий, недавно открытый счёт — он свалит из страны и думать забудет о всяких пиздюках с глазами брошенного щенка, у которых и без него в жизни хватает говна. Такое говно, как он, ещё поискать. Ещё одни выходные минуют; когда Рик возвращается с них помятый и потрёпанный, Морти уже ходит сам — медленно, с помощью казённого костыля, но самостоятельно, его даже переводят в общую палату. Неделя прошла, а от Птица так и нет вестей. Рик бесится: он ненавидит быть подвешенным в неопределенности. Ночь проходит за шорканьем шваброй и перебрехиванием с постоянными «клиентами», которым в больнице, видите ли, не наливают, и они не могут уснуть. Под утро Молли зовёт его «на чашечку кофе», но он отказывается. На выходных столько этого «кофе» употребил, что аж тошно. Вместо этого он садится на мягкий диванчик и дремлет в ожидании конца смены. Ну и пока Морти проснётся — хотя признаваться себе в этом неохота. — Привет, мистер Санчез, — слышит он и поворачивается. Маленькая забавная старушка в огненно-рыжем кудрявом парике, ожидающая врача в приёмном, машет ему и улыбается, и он скалит зубы в ответ. Это Саммер, которая приходит сюда пару раз в неделю к семи утра на физиотерапию, восстанавливаться после аварии, они с ней типа друзья. — Что-то тебя давно не было видно, — говорит Саммер, когда, получив у Молли свою историю и взяв его за руку, она идёт к кабинету массажа. — Подружился что ли с кем-то наконец? Неожиданно для себя Рик не знает, как отреагировать на такое. Но она и не ждёт ответа, продолжает весело болтать: — Я видела, ты разговаривал с тем мальчиком, который хотел убить себя. Ты молодец, что дружишь с ним, он хороший. Ты тоже хороший, — говорит Саммер — у неё лёгкий Альцгеймер, на улице в машине её ждёт дочь — с наивной непосредственностью и, махнув ему рукой, исчезает за дверью кабинета. Он-то пиздец хороший, что есть то есть. Знала бы Саммер, куда он ездит и с кем встречается по выходным, перед тем как упороться в слюни со Сквончером и другими такими же раздолбанами. Знал бы Морти. Мальчишка, хоть и ходит самостоятельно, всё такой же бледный и тощий, как когда поступил. Улыбается солнечно, роняя искру чего-то неясно уютного и домашнего в дряхлое сердце Санчеза. — Привет, — здоровается смущённо, теребя край застиранной больничной робы. — Пойдёшь со мной гулять? — Подсел на сижки, маленький наркоман? — грубо шутит Рик, и у Морти сияют глаза. Он весь сияет, Рику аж слепит глаза. Ходячим больным разрешают выйти на территорию, и Рик показывает ему старое кривое дерево, на котором удобно сидеть даже вдвоём. — Я скоро уеду, — говорит Рик, потому что пришла пора сказать. Улыбку с мальчишкиного лица тут же будто стирают ластиком. Рику бы порадоваться, что кто-то оказывается будет скучать по нему. — Почему? — спрашивает Морти, ковыряя сланцем землю, отбрасывая камешек. — Нужно переезжать. По работе. — Ты будешь работать в другой больнице? — Морти всё-таки смотрит на него, удивлённый. Рик мысленно кусает себя за язык. — По другой работе. — Понятно, — очень сердито, как маленький обиженный ребёнок, говорит Морти. — Куда? — В Европу, — снова ляпает Рик. Видимо, июльское солнце и вчерашний колумбийский кокс поплавили ему мозги, раз он так легко сливает мальчишке свои планы. — Понятно, — повторяет Морти. Мальчишка дуется, но Рик ничего не делает, чтобы исправить это. Он никому ничего не обещал. Он привык внезапно исчезать, внезапно появляться, он не из тех, кто заводит привязанности. — Ты вернёшься? — спрашивает Морти через пять минут. Рик молча качает головой. Проходит ещё пять минут, а потом Морти говорит: — Хочу, чтобы ты трахнул меня. — Что? Рик уверен, что ослышался. Но паршивец явно решил идти до конца в своей тенденции стать занозой в его заднице: протягивает свою тощую ручонку и кладёт прямиком ему на член. Рик тут же спрыгивает с дерева, хватает его за плечи, пытается заглянуть в глаза — опять что ли таблеток наглотался?.. глаза у Морти блестящие и почти чёрные под сдвинутыми бровями. — Трахни меня, — повторяет упрямый мальчишка. Не только у него, видать, поплыли мозги от жары. И от одиночества — но это только у Морти. Не у него, нет — он-то каждые выходные тусуется с корешами, а про секс и говорить нечего. Он целует мальчишку глубоко и жадно, тот аж теряет дыхание от неожиданности. Пальцами лезет в рот, оглаживает подбородок и горло. Отрывается на секунду, чтобы заглянуть в лицо и убедиться, что он делает всё правильно, и снова набрасывается. Сразу же лезет под рубашку, скользнув пальцами по перевязкам. Вспоминает, что должен быть аккуратен, но мальчишка весь дрожит в его руках и так и льнёт, напрашиваясь, встаёт на носочки, тянется к его лицу, пальцы запутались в воротнике его халата. — Так мечтаешь расстаться с девственностью, что готов лечь под первого встречного? — усмехается Рик, заставив себя сделать передышку. Морти серьёзно смотрит на него снизу, его губы красные и чуть опухшие, взгляд расфокусированный и слегка поплывший, на бледной коже алые пятна румянца — Рик не видел, наверно, в жизни своей ничего горячее. Кого волнует профессионализм опытной бляди, когда есть такое искреннее, неприкрытое желание? — Заткнись, — говорит ему Морти, и они снова целуются, сталкиваясь зубами, Рик чувствует первое неуверенное движение чужого языка у себя во рту и поощряет инициативу, прижимает их рты плотнее, засасывает его язык так, что у мальчишки захватывает дух. — Круто, — выдыхает Морти и широко ухмыляется ему, когда они снова делают паузу и таращатся друг на друга. Если до всей этой лизни Рик ещё мог стопарнуть, сделав вид, что не собирается тратить время на сексуально невоздержанных подростков, то теперь... Теперь всё очень серьёзно. Медленно, удерживая взгляд на Мортином лице — будто держа его на прицеле — Рик опускает руку к поясу его больничных штанов. Пискнув и дернувшись, пацан замирает. — По-взрослому, значит? Мальчишка кивает, завороженно пялясь на его губы. Рик оглядывается: сюда, в дальний угол, заросший деревьями и сорняками, не должен никто зайти. Он стаскивает с себя халат и бросает на траву. Подхватив мальчишку — тот бледнеет, назад хода нет — под затылок, снова присасывается к его губам и тянет вниз, заставляя опуститься на землю. Стаскивает с него штаны, укладывает на спину. Рубашка распахивается, и Рик снова оглаживает его шрамы, его выступающие рёбра. Его грудная клетка ходит ходуном, Рик успокаивающе гладит Морти по щеке, хотя последнее, что он хочет, глядя на него, лежащего навзничь, раскинувшего руки, — быть осторожным с ним. Он хотел бы быть небрежным, как привык. Всем нравится, когда он такой — грубый, ехидный, доминирующий. Он хотел бы, чтобы ему было плевать, понравится ли Морти его первый раз, но ему не плевать. Он не может перестать быть таким по-идиотски нежным, таким по-дебильному заботливым, каким он не был даже со своей женой в их медовый месяц. Рик разглядывает его шрамы — на руках, на внутренней стороне бёдер и самые свежие, от швов, на груди — и ненавидит их, потому что они свидетельство его боли, но также Рик влюблён в них, так же как Морти влюблён в боль — с детства, глубоко и безнадёжно — потому что они делают его похожим на прекрасную, разбитую и бережно склеенную фарфоровую игрушку; потому что они и есть он. Боль, ненависть к себе и одиночество — вот из чего слеплен его Морти, и всё это принадлежит ему — только сейчас, и он не может притвориться, что ему плевать, и просто, как привык, оприходовать чужое тело. Может быть, когда-то мальчишка вырастет и придёт к кому-то, кто сможет дать ему больше боли, попросит её и получит от неё удовольствие — но это будет не он, и он очень старается не ненавидеть это. У него не получается. Когда он старательно собирает всю слюну изо рта, а потом смачно схаркивает её на свою ладонь, они оба краснеют — его секс всегда грязный, но сейчас ему стыдно за это. Он понимает, что из всех вариантов для первого секса он самый худший — просто так вышло, что из вообще всех людей, с которыми Морти знаком, он первый — после его дедушки — отнёсся к нему с добротой. Но Морти выбрал его — и он, как подросток, боится ударить в грязь лицом. — Так будет быстрее, чем тащиться в корпус за смазкой, — оправдывается Рик. — Ес-если бы я знал, что этим утром ты соберёшься запрыгнуть на мой хуй, я-я-я бы лучше подготовился, Морти. Кривенько усмехнувшись, Морти задирает одно бедро к животу, и Рику тут же становится не до шуток. Его руки блядски дрожат, когда он тщательно смазывает и растягивает маленькую розовую дырку. — Если нас поймают, меня посадят, Морти, — говорит он скорее чтобы самому отвлечься от стояка, упирающегося в ширинку — будто вчера не трахался. — Ну так выеби меня скорее, — говорит этот невозможный мальчишка, его личная сингулярность. Рик качает головой, усмехаясь, и наконец-то расстёгивает штаны. Морти больно, как и должно быть по первости, особенно если у одного хер толщиной с руку, а у второго в заднице никогда не было ничего кроме пары пальцев. Морти отворачивается, жмурясь и кусая кулак, Рику прекрасно видны его слёзы, он двигается еле-еле, буквально по миллиметру, и думает, скольких движений будет достаточно для того, чтобы по мнению Морти потеря девственности состоялась. Ему самому было бы достаточно и взаимной дрочки под их кривой яблоней, но поганец захотел «по-взрослому», а Рик не из тех, кто способен найти блядские силы отказаться от того, что само плывёт в руки. Вздохнув, он забирает в руку маленький, уже опавший член, начинает дрочить, сам просто оставаясь внутри, не пытаясь двигаться. Морти поворачивает голову, его губы дрожат, глаза блестят влагой из-под слипшихся ресниц. — П-прости, — он пытается сказать, глотает слова. — Прости меня, я... такой тупой. Это должно было стать очередным приключением, очередной лёгкой интрижкой — кто вообще принимает всерьёз своих первых любовников?.. Какого черта он пялится не на жопу, так сладко сокращающуюся вокруг его члена, а в эти блядские глаза, слишком серьёзные и чуточку напуганные? Какого чёрта он наклоняется над ним и прикасается щекой к его груди, щекочет её губами вместо того, чтобы как обычно куснуть за сосок или провести языком дорожку от него к шее? Чужие пальцы вонзаются в его волосы, легко прочёсывают их, прижимают ближе его голову. — Всё нормально, — бормочет Рик, — ты не должен извиняться. Он поднимается и кладёт ладонь на дрожащее бедро. Начинает медленно выходить. Слёзы катятся из карих глаз с новой силой. — Нет, — говорит Морти, всхлипнув. — Нет, кончи в меня. Глупый мальчишка, думает Рик. Маленький глупый мышонок, связавшийся со старым злым удавом. Но говорит он совсем другое. — Хочешь мою сперму в твоей заднице, да, маленький развратник? Хочешь, чтобы я наполнил тебя целиком, как маленькую грязную шлюшку?.. Морти сжимается вокруг него, смаргивая слёзы, и под конец он теряет контроль, совершив, кажется, парочку неосторожных движений. Секунду-другую он не видит ничего вокруг, потом туман перед глазами рассеивается. Морти улыбается ему, весь красный и гордый тем, что прошёл весь путь до конца. Рик не может сдержать улыбки. — Что, Морти, — говорит он, поигрывая бровью. — Как оно — стать взрослым? — Иди ты, — смущённо говорит Морти. Рик склоняется над ним, чтобы поцеловать, а потом снова обхватывает его член. — Знаешь, чего бы я хотел, — тихо говорит ему Рик, и глаза у Морти распахиваются, а член наконец-то дёргается. — Я, я бы хотел связать тебя. Так, чтобы потом на коже остались следы от верёвок. Я бы связал тебе руки за спиной, поставил тебя на колени и дал бы тебе свой член, прямо в твой маленький грязный рот. Морти задыхается, его член в руке у Рика уже окончательно твёрдый. Рик усмехается и продолжает безжалостно дрочить ему. — Я бы трахнул его, трахнул твой рот, чтобы ты больше не смел говорить мне всякие гадости, заткнул бы его своим хером, Морти. Драл бы твоё горло, пока ты задыхаешься и плачешь, потому что он слишком большой для тебя, не так ли, Морти? Ты ведь убедился в этом, Морти? Он слишком большой для твоего мелкого пиздливого рта и твоей блядски узкой задницы, но ты всё равно готов раздвинуть свои ноги и отдать её мне, как маленькая потаскушка, да, Морти? Вцепившись в траву, Морти кончает ему в кулак с мокрым всхлипом, весь изогнувшись, затем обмякает без сил на его халате, глубоко дышит, задрав подбородок. Рик смотрит на его иссиня-бледное, тонкое горло и думает, как так вышло, что ему так сильно нравится этот заморыш, весь в следах от порезов. Слишком юный для него, слишком наивный и слишком несчастный. Какого чёрта Рик решил, что имеет право на то, что сделал? — Я люблю тебя, — говорит Морти ветке старой яблони, которая колышет над ними своими листьями. Рик разменял восьмой десяток, он старый и страшный, он полжизни барыжил наркотой и упарывался, а теперь он собирается кинуть своего босса и залечь на дно в Европе, и то, что сейчас происходит — этот ребёнок — меньше всего ему нужно. Вот именно сейчас. Когда он в одном, максимум двух шагах от границы. Когда пути назад уже нет, а если Большой Морти поймает их с Птицем, им обоим пиздец. Он не должен был. — Не пори момент, малой, — бормочет Рик, проводя ладонью по узкому бедру. Слезает с мальчишки и укладывается рядом, подсовывает руку ему под голову. Теперь они вместе пялятся наверх, туда, где промеж густой листвы сияет июльское небо. Когда они возвращаются, расцепив руки перед тем, как выйти на открытое пространство, Рик отпускает Морти в его палату, а сам идёт к воротам. Саммер, получившая свой лечебный массаж, как раз садится в машину своей дочери, увидев его, она притормаживает и заговорщически подмигивает ему. Закатив глаза, он качает головой — вот ведь старая кошёлка, одной ногой в маразме, а всё замечает. Старина Сквончер снова зависает в его любимом кресле, Рик даже не пытается его вытурить: со дня на день Птиц должен провернуть свою операцию, и он исчезнет из города. Вряд ли они когда-нибудь увидятся с рыжим котярой, так пусть сидит, пока сидится. Когда Рик просыпается, Сквончер предлагает подвезти его на работу на своём старом, крашенном в хаки пикапе. Рик в шоке от такой неслыханной щедрости, но по пути всё становится ясно: Сквончер канючит всю дорогу, выпрашивая «замутить чего-нибудь веселенького». — Чем отдавать будешь? Натурой? — спрашивает Рик, как обычно восхищаясь готовности кота упарываться сутками напролет. — Работу найди и мути себе сам, упырь. Он еле отвязывается от него и уходит под нытьё, не оглядываясь. Этой ночью на работе как-то слишком тихо, Молли нет на ресепшн, и Рик, повинуясь старому преступному чутью, крадётся к своей подсобке, как кот, тишком, заглядывая по дороге в палаты через замочные скважины. В палате, куда перевели Морти, будто собрался митинг: пациенты сидят по койкам, напротив дверей стоит его мальчишка... А рядом с ним — ублюдошный Джерри и коп. Первый порыв Рика — тут же смотаться, но, услышав своё имя, он остаётся. Коп допрашивает Морти. Спрашивает его, знает ли он что-то про старого санитара. Знает ли о том, чем тот занимается после работы в больнице. О том, собирается ли Санчез в ближайшее время уезжать и куда. Морти на все вопросы мотает головой и говорит «нет», тихим, дрожащим голосом, вид у него крайне дохлый, будто он не завтракал, а до этого не ужинал. — Да он запугал его, говорю вам! — утверждает Джерри, и Рик еле держится, чтобы не ворваться в палату и не въебать ему хорошенько. — Скажи нам правду, Морти, — толстый коп слегка наклоняется к мальчику, старательно делая добрый голос. — Тебе за это ничего не будет, я обещаю. Мы защитим тебя, и он не найдёт... — Да он хороший! — кричит Морти, и Рик закатывает глаза. — Он не делал ничего из этих ужасных вещей, которые вы про него рассказываете! Он... он хорошо относится к пациентам, всегда помогает нам... — Ага, точно, помогает, — поддакивает из угла старикашка Голденфольд — тот самый, для которого Рик пару раз в месяц пиздит галоперидол. — Значит, они любовники, — продолжает напирать Джерри, и Рик жалеет, что не подсыпал ему в кофе критическую дозу снотворного, когда была возможность. — Можете добавить педофилию к его обвинениям, если, конечно, торговли наркотой недостаточно. У Рика на мгновение темнеет в глазах. Вот же ублюдошная сука. — Вы точно уверены? — спрашивает коп. Морти, белый как мел, спотыкается об чью-то тумбочку. — Я сам видел в его вещах, — отвечает Джерри. — Искал... мм... зажигалку и нашёл пакет странных таблеток, таких, знаете, будто вручную сделанных и с рисунком. Придурок копался в его вещах, а потом позвонил в полицию и сдал его копам. Рик точно убьёт его, стоит им остаться вдвоём. Какой же тупой придурок. Теперь точно пора валить. Рик оборачивается и тут же утыкается в высокий, пышный бюст, обтянутый синей форменной тканью. — Попался, голубчик, — говорит ему высокая симпатичная женщина-полицейский — блондинка с ярко накрашенными губами — и наставляет на него пистолет. Не раздумывая, Рик бросается в палату, надеясь, что удар дверью хотя бы слегка оглушит этот танк в юбке. Вытаскивает нож до того, как напарник блондинки успевает достать своё табельное, и приставляет его к горлу мистера Смита, который так неудачно оказался к нему ближе всех. Морти замирает у него в руках, и Рик жмётся к стене, держа нож поперёк его шеи. — Бросай пистолет, а не то ему крышка, — рычит Санчез копу. — Да он блефует, — влезает Джерри, и Рик, крепко прижав к себе мальчишку, как живой щит, слегка надавливает на нож. Пациенты испуганно ахают, кто может — вскакивает с койки. Морти не шевелится, хотя Рик чует запах его крови, чувствует его страх. Может быть, всё обойдётся. Коп уже тянется к кобуре, чтобы отстегнуть её, но его напарница крушит своими дойками и необъятным задом все планы Рика, придя в себя и распахнув дверь палаты. Ствол в её руках дрожит и вихляется, она растрёпана, и так же, видать, растрёпаны её чувства. — Бет, не надо, — говорит второй коп примиряюще, но напарница не слушает, наводит ствол на Санчеза и его жертву. — Отпусти его, слышишь? — шипит женщина и кое-как усмиряет оружие в своих руках. Теперь оно направлено точно Морти в грудь. — Отпусти его, или я вышибу тебе мозги. — Бетти, опусти оружие, — просит её напарник, почти сравнявшийся цветом с Морти от волнения. — Ты же видишь, он настроен серьёзно... — «Серьёзно»? — взвизгивает Бет. — Ты говоришь «серьёзно»? Так же «серьёзно», как был настроен мой отец, когда бросил нас с мамой и... и улетел в Вегас к своим, своим космическим шлюхам?.. этот негодяй должен, должен ответить за всё, что он натворил!.. Никто точно не знает, какого именно из негодяев она имеет в виду, Рик подозревает, что она и сама не очень понимает: запах дешёвого вина, пробивающегося сквозь мятную жвачку, он не спутает ни с чем. — Дайте мне уйти, и я отпущу его, — говорит Рик, подталкивая Морти в сторону двери. — Стой! — истерично кричит Бет. Рик чувствует, как худое тело в его руках вдруг становится тяжелее, будто обмякая: пацана перестают держать ноги, ещё немного, и он свалится в обморок. «Блядина», — шипит Рик, стараясь удержать мальчишку. — Да он его убил! — вопит Бет. — Дорогая, успокойся, — увещевает её напарник. — Мальчик просто в обмороке. — Да отстань ты, Боб! — орёт психопатка, отпихивая коллегу. Наконец-то гремит выстрел. Боб и парочка пациентов кидаются к Бет, в шоке растопырившей руки, отбирают у неё оружие. Бет принимается рыдать, подвывая что-то вроде: «прости меня, сынок». Атмосфера всеобщего пиздеца начинает зашкаливать, и у Рика наконец-то появляется шанс свалить, он пользуется им, не обращая внимания на красные капли, падающие на пол. У него нет времени на осмотр, он просто тащит мальчишку на выход, надеясь, что больше не встретит на своём пути героев. Героев нет, Молли и парочка врачей, встретив обезумевшего санитара с ножом, приставленным к горлу заложника, в панике прижимаются к стенам; зато есть ещё парочка агентов федеральной полиции. Что?! Рик знать не знает размалёванную жопастую девицу, направившую на него ствол. А вот её напарник... — Сдавайся, Рик, — говорит Птиц, разодетый в такую же чёрную форму, как и его подружка, с таким же сияющим значком на груди. — У тебя нет шансов, правда, агент Гутерман? Он с обожанием косится на свою раскрашенную сучку, и у Рика в груди всё клокочет. — Хочешь смерть заложника на себя повесить, Гутерман? — кричит он. — Вперёд, действуй, мне похуй! Пошла бы ты на хуй, похитительница лучших друзей!.. Рик показательно машет рукой с ножом прежде чем снова приставить его к горлу мальчишки. Агент Гутерман кривит лицо в раздражении, но ствол опускает. Рик оглядывается. На территории только две машины: «шевроле» главврача и скорая. Рик видел водителя скорой, пока несся через приёмное; он решает попытать счастья, дёрнув дверь скорой. На этот раз удача на его стороне: дверь открыта, а ключ торчит в замке. Не отпуская мальчишку, он хлопает дверью и садится за руль, заводится, выжимает газ. Рик знает ночные улицы города как свои пять пальцев, но сучка Гутерман и предатель Птиц тоже не пальцем деланы — огни их машины мигают сзади, как бы Рик не изъёбывался. Морти, пристёгнутый им на сиденье рядом, заливает кровью пол, становится всё бледнее с каждой секундой. Фары, вспыхнувшие впереди, на мгновение слепят глаза, пикап цвета хаки огибает Рика и разворачивается сразу за ним. Рик не сбавляет скорости, смотрит в зеркало: тачка федералов на полной скорости врезается в пикап Сквончера. Он не смог бы этому помешать, даже если бы захотел. Старина Сквончер всегда бил себя пяткой в грудь, что должен Рику. Тот вытащил его из бетонной ямы, в которую его посадили за долги, и расплатился с его хозяином. С тех пор Сквончер считал себя его лучшим другом. Последний раз глянув в зеркало — огни мигалки погасли, зато загорелся чей-то капот — Рик сворачивает во дворы. Минут пятнадцать давит на газ изо всей силы, чтобы дать себе форы. И только добравшись до окраины города, останавливается в переулке без фонарей проверить мальчишку. Крови много, но ранение не критичное: Рику вполне под силу справиться с таким. Психопатка-полицейский пробила Морти бедро; он рискует истечь кровью, если сейчас же не оказать необходимую помощь, а полиция задержится. Рик роется в поисках пинцета, антисептиков, игл и бинтов, экстренно вспоминая лекции по специальности фельдшера, которую он получил хуевы полсотни лет назад наряду ещё с десятью с половиной. Укладывает пацана на оставшиеся в машине носилки, осторожно стягивает пропитанные кровью штаны. Морти бледный как смерть и в глубоком обмороке, но он всё равно делает ему укол обезбола, прежде чем вытащить пулю. Закончив шить и туго перевязав рану, он сдирает перчатки с рук и находит баклажку спирта, хорошо прикладывается к ней. Вздрагивает, услышав слабый голос: — Дай мне тоже... пожалуйста. Молча Рик подкладывает ладонь мальчишке под затылок, подносит пузырь к его губам, он делает небольшой глоток, закашливается. — Мне пора, Морти. Малой тускло смотрит на него, явно с трудом держа глаза открытыми. — Тебе помогут. Машину найдут по джи-пи-эс трекеру, копы будут тут с минуты на минуту. Всё будет хорошо, Мор... — Можно мне с тобой? — перебивает глупый мальчишка. Рик от неожиданности секунду-другую молча пялится на него, потом вздыхает. — Морти, ты ведь понимаешь, кто я такой? — Мне всё равно. Слезинка вытекает из светло-карего глаза, стекает к виску. Маленький упрямый засранец. — Ты думаешь, я уезжаю в Европу, чтобы уйти на покой, завести домик с садиком и пятерых собак? — И любовника, который приносил бы тебе кофе в постель каждое грёбаное утро, — говорит Морти тем самым голосом, которым рассказывают самые смешные шутки на свете. Рик снова тянется за пузырём, хорошенько присасывается. Падает рядом на одно колено, хватает за руки. — Я не могу, Морти. Морти просто смотрит на него, и он продолжает. — Тебе нужно к врачу, а мне — срочно покинуть страну, пока федералы не сели на хвост. Я не могу, малыш. Морти закрывает глаза. Рик скользит взглядом по его рукам, по которым змеятся белые шрамы. — Я... я приеду за тобой, хорошо? — Рик гладит его бледные пальцы, не надеясь, что ему поверят. Он бы сам себе не поверил. — Подожди немного, я утрясу дела в Европе и приеду, ладно? Когда он оглядывается перед тем, как закрыть за собой дверь, глаза Морти по-прежнему закрыты. ...Из-за Птица он остался без своих пятисот миллионов. Фонд его жены, помогающий безнадежным больным, остался без подарка на Рождество, но не без обычного взноса от анонимного благотворителя — наверное, это самое малое, что он может сделать для Дианы. Первое время во Франкфурте его дела идут неважно, но через пару месяцев всё налаживается. Его новая подруга, хозяйка подпольной лаборатории, пьёт с ним мартини и отговаривает его от его безумной идеи, уверяя, что Большой Морти ни за что не простит ему его побег. Но Рик не слушает. Он уже всё решил. И это самая дебильная идея в его грёбаной жизни. Первое, что он делает, вернувшись в Америку — ловит ублюдыша Джерри в подворотне и избивает его до кровавых соплей, решив, что жизнь в страхе будет для него худшим наказанием, нежели смерть. И только потом он садится на автобус и едет в клинику, где лечится юный мистер Смит. Рик находит его в библиотеке: задумчивого, бледного, с какой-то книжкой на коленках. Такого тощего, как будто живёт не в лечебнице, а в фашистском концлагере. Увидев его, Морти вскакивает и пялится на него без всякой улыбки, потом они одновременно шагают друг к другу, и Рик наконец-то делает то, что хотел уже так давно: обнимает его, лохматит непослушные волосы. Тощие ручонки — ни одного свежего шрама — обвивают его, нос сопит куда-то в шею. — Ждал меня? — спрашивает Рик, и малой трясёт головой. Рик целует его в макушку, Морти задирает голову. Они не целуются, просто слегка касаются друг друга губами, и ещё раз, и ещё. Полгода назад он заржал бы в лицо любому, кто сказал бы, что ему будет хотеться обнимать кого-то сильнее, чем выебать. Наверное, он уже старый, и идея о домике с садиком не так уж плоха.