Выбегаю из дома и, как от пожара, бегу в театр. На улице ливень, но я забыл зонт. Возвращаться поздно, да и бессмысленно — я уже промок до нитки. Сегодня репетиция в костюмах, а я проспал. Не могу я нормально спать в последнее время и высыпаться. От кашля я просыпаюсь несколько раз за ночь, и так всё чаще и чаще. Нет смысла пытаться заснуть, это доставит лишь боль. Ненужная трата времени. Особенно если мне вновь приснишься ты, Фло…
Я продолжаю бежать, иначе мюзикл пострадает, а этого я себе не прощу. Театр впустил меня и никто не попался на пути, простирая мне путь до гримерки. Как мокрое чудовище я понёсся в гримёрку, надеясь не застать там Мота. Кашель весьма резко остановил меня, так, что пришлось облокотиться о стену. Во внезапных приступах стены становятся лучшими друзьями, что всегда помогут, поддержат. Глупый каламбур. Тихо вокруг, слышу только свой сильный кашель и вижу капли крови на платке.
Я не хочу умирать, но одновременно с этим, хочу узнать, какие же любимые цветы Флорана. Только когда я начну откашливать бутоны или хотя бы листья, я узнаю это. Но тогда мне останется не больше месяца. Я не хочу умирать, даже прорастив в себе букет для тебя, я бы хотел жить с этим кашлем, с этой болезнью. Она не страшна, она — доказательство моей любви. И я хочу иметь это доказательство, пусть даже для самого себя. Я никому это не покажу.
Я открыл дверь в гримёрку, улыбнувшись при виде француза, хотя в груди вновь что-то проросло, или же цветок распустился, и я с трудом сдержал рефлексный кашель. Глупый организм, зачем людей такими создали?
— Локонте, где тебя
такого носило? — Флоран злится, смотрит на меня сверху вниз. Больно, от твоей злости цветы становятся колючими. Может, это кактус внутри меня растёт? Тебе подстать. Лучше не злить тебя, а то меня изнутри порежет на части. Нет, Флоран не станет беспокоиться обо мне. И, черт возьми, как я додумался его полюбить? Полюбить того, кому на меня плевать было, есть и будет.
— Машина обрызгала, задержался, — соврав с интонацией безразличия, я нашёл какую-то старую сценическую одежду и постарался вытереться насколько это возможно, одновременно с этим переодеваясь в костюм Моцарта.
— Вероятнее, ты шёл без зонта, — подметил он уже спокойно.
— Ты провидец. — У меня на лице усмешка проигравшего хищника. Главное не ссориться лишний раз. Для меня это может плохо кончиться. — Я почти успел к началу. Фло, иди к остальным, а то и тебя ждать будут.
— Ты опоздал и намного. Нас все ждут в зале. Я остался здесь, чтобы не закрывать гримёрку, если ты вдруг явишься. — Бросает презрительно Мот, уходя в зрительный зал. В первом акте ему нечего делать, но продюсеры желают его присутствия.
Вечно я всё порчу. А так не хочется быть виноватым. Особенно перед тобой, да и труппой. Как можно быстрее закончив с переодеванием, я бегу в зал, но по пути вновь останавливаюсь и кашляю. Крови стало больше.
Репетиция прошла успешно. По её окончанию я выглядел как настоящий мёртвый Моцарт, но это только казалось. Пока ещё я был жив. Никто из вас не должен был видеть моей боли. Я тщательно скрывал её во время наших сцен с Сальери.
(Прим. автор. Микеле думал, что сделал всё идеально. Он не знал, что давно уже раскрыл себя одному человеку…)
— Микеле, что с тобой?
Я обернулся на голос Мервана. Рим выглядел обеспокоенно, и это настораживало меня. Что он мог заметить? Как отнесётся к этому, если узнает? Нет, не желаю знать ответ.
Мы с Мерваном были коллегами по работе, не более. Точно не друзьями. Алжирец казался мне странным, не повзрослевшим, чересчур открытым человеком. Всё это было не плохо, он мог, например, развлекать Солаля или успокаивать гнев разозлившихся продюсеров: Аттьи и Коэна. Все его достоинства, возможно, были даже выше чем у Флорана, о чём мне думать совестно, но при всём этом мне в любом случае не хочется сближаться с ним даже до уровня друзей. Говорят, противоположности притягиваются. Так и есть, Мот мне приятен, хоть и происходит между нами что-то странное. Любовь есть, и её доказательство у меня внутри.
— Всё хорошо.
— Но этот кашель… — Он уставился на меня меня своими бездонными голубо-серыми глазами, прямо в душу. Я завис на пару секунд, но вскоре дернулся и ответил:
— Не правда, ничего нет.
Мерван осторожно меня обнял. Было противно, что он лезет не в своё дело или, хуже того, думает на себя, что трогает меня, когда, чёрт возьми, меня режет изнутри.
— Кто
этот человек?
— Тебе не нужно знать, и это уж точно не ты. — Я злобно оттолкнул Мервана. Только его отвратительных прикосновений мне сейчас не хватает.
Следующая наша подобная встреча была через две недели. Мерван подошёл ко мне перед премьерой с тем же странным желанием узнать, которое уже предостаточно надоело мне и в прошлый раз.
— Расскажи мне, пожалуйста. — Он взял меня за руку. — Я клянусь, никто больше об этом не узнает. — Жалкие убеждения…
— Нет. Не твоё дело, оставь меня в покое, ч-черт…
Мимо нас прошёл Мот. Я не смог сдержать приступ кашля, несмотря на все усилия. Теперь уже прячась за Римом насколько это возможно, я старался хотя бы не шуметь, не хрипеть и не задыхаться. Что ж, любопытный алжирец, принеси хоть пользу, если уж нестерпимо суёшь нос не в свои дела. Рим, на удивление, понял меня и прикрыл, позволив испачкать его майку в крови, так как иного варианта не нашлось за долю секунды. Крови было слишком много даже для двух рук, она начала капать на пол, лететь в стороны как и от обычного кашля.
Большая жертва — одежда Мервана, по крайней мере, я так считал. Я думал он пошлёт меня к чёрту.
— Прости. Я… могу сейчас застирать в раковине, может, к концу спектакля высохнет. Я надеюсь…
Мерван не смотрел на меня со злостью, и это успокаивало. Пачкать чужие вещи по любому плохо. Как бы не был мне неприятен человек, как бы не раздражало его поведение по отношению ко мне, грань есть.
— Ничего страшного, сам разберусь, — отмахнулся он. — Этот человек — Флоран?
Мне не нравилась решимость в его глазах, не нравился этот почти не вопросительный тон. Он будто уже убедился. Куда торопишься?! Моего согласия спросил?! Ты меня раздражаешь.
— Нет. Просто совпадение.
— Не похоже, — Рим посмотрел мне в глаза с сочувствие. Кому оно сдалось к чёрту? Себе прибереги. Но он продолжил: — Это Флоран. Тебе больно из-за него?..— шёпотом.
— Нет, — я улыбнулся, подтверждая свои слова. Пытаясь подтвердить…
Рим ушёл в свою гримерку, кажется, всё равно не поверив, но оставляя меня в покое. Спасибо и на этом.
Представление имело поразительный успех. Я был счастлив, все были счастливы. Продюсеры были счастливы до слёз. Я тоже готов был заплакать на поклоне, но уже по другой причине. Флоран… Я ненавижу эти цветы, какие бы они ни были. Только бы не розы.
После я направился домой. Пасмурно было уже месяц, дождь лил каждый второй день-третий, включая сегодняшний. Улучшений погоды не наблюдалось. Круглосуточная пасмурность. Обувь в этот раз промокнет точно. У Флорана был зонт; у меня — как обычно нет. И я готов был уже промокнуть, простудиться, ведь всегда в силах был заставить организм собраться и работать дальше. Только в этот раз Мот молчаливо дождался, пока я переоденусь, вышел со мной на улицу и… проводил до дома. До сих пор не верится в это.
Через месяц я уже не мог заснуть ни на минуту. Пришлось пить снотворное, но и оно было не слишком хорошим вариантом, помогающим всего на минут пятнадцать. Я быстро засыпал из-за снотворного, но вновь просыпался из-за кашля. И так много раз. Пока я не поперхнулся кровью и листьями цветов, неуспев сесть, отойти ото сна. Не хочу задохнуться так, раньше времени. Я оставил идею со снотворным, она убьёт меня быстрее, чем отсутствие сна и болезнь. В труппе ничего не замечали; мои синяки под глазами скрывал макияж. То, что я почти не ел, тоже не замечали. Кому это нужно? Хах.
Мерван ещё несколько раз пытался убедить меня признаться в любви Флорану, но я лишь просил его оставить меня в покое. Ты думаешь, есть смысл? Заставлять его любить. Это безумно, это не по-человечески. Он отчасти тоже прав — я не предпринял ни одной попытки сблизиться, пригласить его погулять, но… я не могу. Боюсь не сдержать приступ кашля, боюсь не найти потом объяснения случившегося, боюсь, опять же, что придётся заставить любить, рассказав о ханахаки, так как врать Флорану я не хочу.
Дверь резко открылась в нашу с Флораном гримёрку, что заставило меня вздрогнуть.
— Флоран, нам нужно поговорить.
Я удивлённо уставился на Рима. Мне страшно, мне хочется прогнать его, я догадываюсь зачем он пришел, вижу по его решительному взгляду, но, конечно, я не имею права ничего ему сейчас сказать, ведь пришли не ко мне.
— Снова, наедине? — спросил без особого интереса француз.
— Да.
Флоран вздохнул и вышел, пока я провожал его грустным взглядом. А еще я был ужасно зол на Мервана. Мне не нужна его помощь, и пусть не лезет не в своё дело. Как заставить его отстать?
— Не смей, — вслед им прошипел я. Мерван поймёт к чему. Алжирец закрыл глаза и улыбнулся. Эта его улыбка… Насмешка или что-то иное? Отчаяние? Я не мог понять. Его решимость, его грусть… Да, я понимаю, что неприятно знать, что друг умирает и бездействовать, но я прошу его не лезть. Не заставляйте Флорана любить, нет, не нужно.
Меня оставили одного. Лишь оставалось догадываться, о чём шёл разговор. Когда Флоран вернулся, он был недоволен. Об этом говорили мне цветы внутри меня. Они сжимали сердце и лёгкие стеблями. Я кусал губы, стараясь отвлечься от жуткой боли, не давая слезам пролиться. Флоран, пожалуйста, хватит!
— О чём вы говорили?
— Ни о чём. Не твоё дело, Микеле.
Ответ хоть и был резким и неприятным, но так радовало, если это правда. Если Рим говорил не обо мне, если он хоть немного проявил понимания ко моей просьбе, то я ему благодарен.
— Надеюсь, что это правда… — с улыбкой шептал я. Флоран взглянул на меня подозрительно и даже с опаской. Мерван, что ты сказал ему? Мне проклясть тебя всеми святыми?!
— До завтра, Флоран. — Он ушёл. — До встречи, любимый…
Дома я, словно маленький ребёнок, представил, что все мои беды — стена — и побил её. Стало чуть легче. На час. А после вновь вернулся в жесткую реальность.
***
Розы. Да, розы! Розы — моё проклятие. Моя любовь и мои страдания. Драматизировать ситуацию нельзя, но чувствую, что скоро не смогу петь Je dors sur des roses, ведь я на них не сплю, они во мне. Именно шипы этих роз, алый бутон которых я сейчас держу в руке, растут в моих легких и уже заполонили там явно немало места своими нежными пышными бутонами. Розы живые, яркие, они не рассыпаются по лепесткам. Они выходят целиком. Знал бы кто-нибудь какого это! Я готов был бы уже прислушаться к советам Мервана, готов был бы пойти с Флораном куда угодно и признаться ему. Просто умолять… Но нет, нет, я не позволю себе этого.
Я пошел к продюсерам и честно признался, что это конец, что я ухожу из проекта. Я задыхаюсь на песнях, которые пою, я порчу их. Я не хочу портить рок-оперу. Аттья быстро прервал со мной контракт, понимая ценность рок-оперы в общем, а не меня, как её центра. Так и есть, я не центр мюзикла — мюзикл это все мы. Что бы там ни было, но я был свободен.
Я ушел домой. И там, когда сидел несколько дней почти всегда один, в тишине, я стал понимать: всё же не хочу терять то, что имею. Хочу жить. Хочу остаться в Париже, хочу продолжать видеться с друзьями, подругами. Я не хочу умирать. Но и предать любовь желанию жить я могу. Это цена. И она заслуживает место быть. Флоран её заслуживает, эта жертва не так велика, как спокойная жизнь Флорана Мота.
Мне осталось около трёх недель. За прошедшее время я так увлёкся своей целью, отметая иные варианты, отметая желание подумать еще раз, что вовсе потерял смысл того, что я делаю. А розы, кажется, расти перестали. Не чувствую сильного ухудшения, может, уже перестал замечать? Мерван меня навещал часто, раз или два пришли другие участники труппы. Всем, кроме Флорана, я объяснил, от какой болезни умираю. Флорану же я соврал. Про пневмонию с примесью чего-то неизлечимого…
Признаться, в тот день он правда грустил. Надеялся, что меня ещё можно спасти, что больница всё всё исправит. Моим же аргументом было то, что стал бы я разыгрывать трагедию, стал бы бросать любимый мюзикл просто так?! Или он всерьёз думает, что я от недостатка внимания к себе решил умереть?! Видимо, звучал я убедительно. Флоран крепко обнял меня и сидел так несколько минут, пока я не согнулся пополам от кашля. После я зашелся в смехе, чтобы он не смотрел на меня так убито, но, кажется, это не помогло и Фло остался таким же мрачным.
***
— Признайся ему. Микеле, молчанием ты точно не сделаешь себе легче!
— Видеть тебя не хочу, Мерван, — кашляю… — Говоришь то, от чего только больнее.
— Но каждый раз ты всё равно впускаешь меня в квартиру… — Улыбнулся Рим, обнимая меня. Не хочу, чтобы он.
— Может, впускаю только потому, что ты приносишь сладкий сок. Только поэтому.
— Считаешь это корыстным?
— Считаю, что не заслуживаю даже того, чтобы
ты приходил ко мне. Я подлый.
— Ты не виноват.
— А ты надоел со своими благодеяниями.
Мы сидели с Мерваном допоздна, обнимая друг друга. Как я ему не наскучил? Как ему не наскучило уговаривать меня позвонить Флорану или дать ему разрешение сделать это самому? На кой чёрт, извините, я сдался ему? Я стал предполагать, что алжирец потерял кого-то близкого от этой же болезни — ханахаки. Стоит относиться к нему не так резко, но пересилить себя сложно. Мне больно, это отражается на моём поведении. Мерван со мной проводит дольше всех времени, ему больше всего и достаётся. Что я за истеричка? Пора уже понять: приятен мне Рим, или пусть катится на все четыре стороны. А еще я не могу не злиться, что это ты, а не Флоран. Я должен быть благодарен судьбе, тебе, Мерван, что ты поддерживаешь меня, но при этом хочется отчаянно повторять, что: «Если не Флоран, то лучше никто». И всё же не могу не признаться, что если бы не Мерван. я бы, наверное, сошёл бы с ума.
На утро через несколько дней, было воскресенье, ко мне пришел Флоран. Он был озабочен. Мне не нравилось это. А ещё меня настораживало то, что я почти не чувствую роз. Да, я привык к ним за всё это время, но они росли медленнее, чем ожидалось, а со временем наоборот легче становилось. Всё легче и легче…
— Микеле, я всё знаю.
Флоран стоял в дверях и серьёзно смотрел на меня. И я знаю, что он знает. И даже предполагаю откуда. Предполагаю, что один несерьёзный алжирец наплевал на меня.
— Всё не так, как ты думаешь, Мерван сболтнул какую-то глупость. В его стиле, — выплюнул я всю злобу на него в этих словах.
— Да-да, «сболтнул» он мне её на протяжении всего месяца. А я-то глупец
тебе верил, правда думал, что пневмония. Думал, не станешь лгать tete-a-tete. А потом он сказал, что цветы от меня. Чёрт, Микеле, такого я от тебя не ожидал…
Признаться, мне хотелось Мервана придушить, причём будь он здесь, я бы не сдержался. Теперь Мот всё знает, теперь нечего гордо держаться перед ним. И я зашёлся в рыданиях, словно девчонка. Просто сил на другое уже не было. Я его ненавидел. Разбить бы голову этому алжирцу, да так что б не спасти. Но также это были слёзы радости, что теперь я не умру… Мечта исполнилась, пусть был я на грани. Оно того стоило, я верил во что-то до последнего, и чудо случилось… Хотя мог я умереть в любой момент, если бы Фло хоть раз заплакал по моей вине. Мог умереть страшной смертью, которую пророчат всем, кто обидит свою любовь до слёз. К счастью Флоран не плакса. Не то что я.
— Фло, я люблю тебя. Люблю. Теперь ты всё знаешь из моих уст. — Не знаю, было ли что-то понятно из-за града моих слёз, но сказать я пытался.
Наконец ты одарил меня долгожданным поцелуем. Твои сладкие, мягкие губы со слабым привкусом контраста сладкого шоколада и горьких сигарет. Таким ты мне и нравишься, а я видимо тебе. Сейчас, в эту минуту, ты, казалось, готов мне отдать всю нежность и любовь, чтобы я навсегда забыл всё прошлое, всё, что пережил. И я забуду. Я хочу жить настоящим, хочу быть с тобой до нашей смерти. И, боже, пожалуйста, пусть это будет нашим счастьем. Неужели я мало пережил? Так и захотелось крикнуть в насмешку судьбе: «Могу ещё, если потребуется!»
О том, что Мерван умер сегодня, узнали только на следующий день от продюсеров, а я конкретно от Флорана. На Мерване выросли белые розы, которые так любил я. А ведь такова могла быть и моя страшная смерть. Цветы покрыли всю его грудь и шею. Задушили. Колючими стеблями обвились вокруг шеи, проросли насквозь. Кровь, казалось, свёртывалась, пыталась остановиться. Происходить это могло только пока он жив, пока кровь была живой. После розы проросли и в сердце, умертвляя, даря наконец сладостное забвение, после всего, что сотворилось с его телом.
На его холодное безжизненное тело было больно смотреть. Розы я не считал за живой объект. Они — моя вина. Я будто чувствовал, что он где-то здесь живой, рядом со мной чего-то ждёт. А может и не ждёт. Он слишком бескорыстен, я ведь знаю его. Но я рассказал всем, что сделал Мерван, ведь только мне это было известно. Остаётся только раскаяться, хотя Флоран и пытается успокоить меня.
Мнения слушателей разделились. Были те, кто назвал меня убийцей, но также и те, кто считал, что сам он виноват. Я не считал никак. У меня был каждый день, в каждой встрече я мог заметить его кашель. Он ведь кашлял, правда, если постараться вспомнить. Он совершенно не обращал на это внимания, вот и я не замечал. Сосредоточился только на себе, сделал маленькую замкнутую драму и не видел ничего вокруг! Да, я убийца, но ведь я был слеп...
Прости меня...
Но уже поздно.
Мне больше нечего ему сказать, кроме безмерной благодарности, но она вся выразиться в моих слезах и слезах всей труппы на его похоронах.
