Записки пирата

I. Капитан и корабль. Мне не нравился капитан Страйк. Он был высокомерным, жестоким, да просто злым жеребцом. Но одного у него было не отнять: это полного презрения к смерти. Когда вокруг пылало пламя и гремел гром выстрелов, когда палуба «Чёрного Жеребца» сотрясалась под нашими ногами, он всё равно твёрдо стоял на копытах и отдавал приказания. Во время артиллерийского сражения он зачастую отталкивал рулевого и сам вёл «Жеребца» в атаку, а уж когда дело доходило до абордажа, то он мчался в первых рядах атакующих, разя врагов своим коротким, зато быстрым и смертоносным копьём. Как и большинство зебр, он отлично владел телекинезом, управляясь оружием безо всякого рога, а уж если копьё оказывалось в его зубах, то не позавидую я земному пони или пегасу, что окажется против него с холодным оружием! Пули же его полосатую шкуру почти не брали, оставляя лишь полосы выбритой шерсти, а если и врезались в тело, то застревали в шкуре и не наносили серьёзных ран. Магию против капитана применить мог либо глупец, либо самоуверенный болван, потому что те заклятия, что Страйк не мог блокировать, он обычно посылал обратно к отправителю. Вместе со своим табуном в сорок голов и сорок хвостов, капитан Страйк наводил ужас на всех арабийцев, зебр, пони и грифонов в Южном Океане Луны. Благоразумно не приближаясь к берегам материка, он налетал на островные поселения подобно тропическому урагану, оставляя после себя лишь пепел и обломки. А уж на море спасение от него не могли дать ни пушки, ни скорость, ни количество магов на борту. Двенадцать орудий «Жеребца», заряженные чугунными ядрами, сокрушали корпуса вражеских кораблей, наш хорошо смазанный корпус и заколдованные паруса позволяли нам потягаться в скорости с каждым вторым судном в ЮОЛе, а ревущая команда рубила в капусту всех, кто только смел встать на нашем пути. Я попал в эту компанию случайно. Мне нужны были деньги — кому они не нужны? — а мой скудный жизненный опыт не позволил мне сразу понять, в какую компанию я попадаю. Когда же понял, было поздно: на мою кьютимарку наш квартирмейстер нанёс специальное заклинание, которое превратило её в изображение игральной карты-туза с чёрными черепами вместо масти. Повесив мне на шею бочонок с ромом, повязав пышную розовую гриву красным платком и отрезав почти половину чересчур длинного хвоста, канонир-единорог Боу громогласно представил меня капитану, а тот с жуткой улыбкой принял едва достигшего совершеннолетия жеребца членом своей «пороховой команды». Как помощник канонира, а точнее лично самого Боу, я и ходил на борту «Чёрного Жеребца» два бесконечных года, натворив много тёмных дел. II. Зелье обречённых. При желании, я могу снова вызвать в памяти этот момент, представить всё в самых мельчайших подробностях. Ночь. Луна висит над миром, много ниже обычного, словно ведущая её принцесса устала и решила не тратить магию на дальнейший подъём. Мы сидим на песке, собравшись вокруг трещащего костра. За моей спиной шумят широкие листья тропических деревьев, передо мной светится кормовой фонарь «Чёрного Жеребца», отражаясь в волнах океана, но я не слышу и не вижу природы. Всё моё внимание привлекала Гарра — единственный грифон в нашей команде. Она танцует возле костра, её кошачьи лапки почти не касаются песка, хотя крыльями она не взмахивает, лишь подёргивает в такт музыке, создаваемой флейтой и скрипкой, стуком деревянных ложек и барабанным грохотом. - Затягивайся, малец! - Боу толкает меня в бок, протягивая что-то своим телекинезом. Я недоуменно смотрю на странный предмет, висящий в его голубой магии. Он похож на маленькую деревянную чашку, к которой зачем-то приделали тонкую трубку. В «чашку» набита трава, какие-то резанные листья, перемешанные и подожжённые, и от них исходит неприятный резкий запах. Заметив моё замешательство, Боу со смехом берёт деревяшку в рот. Пламя разгорается сильнее, жеребец отводит трубку и выдувает изо рта струйку серого дыма. Курительная трубка, догадываюсь я — такая есть у капитана, только она иной формы, и дым она выпускает другой, с более приятным запахом. Но Боу курит иной сорт трав и листьев, и делится со мной своим собственным запасом, так что отказываться я не могу. Я беру трубку сначала на оба копыта, уравновесив её копытокинезом на левом, подношу ко рту, прижимаю зубами и втягиваю дым. Горло обжигает, на глаза сразу наворачиваются слёзы; выронив трубку, я пытаюсь вдохнуть чистого воздуха, но лишь хриплю, после чего захожусь в кашле и под смех остальных членов команды едва удерживаю подкатывающую к горлу рвоту. Трубка возвращается ко мне, тыкается прямо в нос, и я почти бессознательно беру её снова. Всё внутри меня от пасти и до груди горит, но я делаю вторую затяжку, и хотя снова откашливаюсь, всё-таки чувствую воздействие трав и листьев — в голове словно проясняется, и тело Гарры для меня становится ещё более завлекательным… - Запей, - ухмыляется чья-то зелёная морда, протягивая мне бутылку. Табак, выпивка, кобыла или самка под худой конец — что ещё нужно для счастливой жизни? III. Кровь. Меня ранили в первую «месячнину» плавания. По-моему, даже в тот самый проклятый час, когда я поднялся на борт «Чёрного Жеребца». Мы налетели на врага, трёхмачтовый низкобортный корабль. На нём были грифоны, которые атаковали первыми, перелетев на наш борт. Зря. Гарра не щадила их, она налетела на собратьев адским вихрем, рубя головы, отрубая лапы, вонзая в тела острую саблю. Капитан был впереди нас, он ломал кому-то крыло копытами, при этом удерживая своё металлическое копьё под рёбрами капитана грифонского корабля. Я дерусь рядом с капитаном — сегодня мне не удалось пустить в дело пушки, и я должен защищать свою жизнь не ядром, а саблей, которая уже месяц зря висит на моём рыжем боку. Впервые я даю ей напиться крови. Грифон был больше и сильнее меня, но он тоже был вооружён саблей. И хотел нанести удар сверху вниз. Как и любой земной пони, я бросаюсь вперёд, под ноги врага, стараясь опередить его, и делаю резкое движение головой, снизу вверх. В первый миг я не понимаю, жив ли я или нет, но затем мне на морду льётся кровь и падает что-то розовое, мерзкое… Меня рвёт. Битвы больше нет, есть лишь кровь на моей морде, её вкус в моём рту, есть скрючившийся подо мной грифон и лужа крови, перемешавшейся с блевотиной. В ней скользят мои дрожащие копыта, я едва не падаю, но всё равно не могу остановиться, роняя на палубу уже какую-то слизь, тягучую и гадкую. Рядом стреляют, сверкает магия, что-то свистит у самого уха, но я не могу справиться с собой и падаю на круп, привалившись спиной к борту «Жеребца». Мне кажется, что я умираю, хотя на самом деле это я только что отнял чужую жизнь, сделал то, что пони Эквестрии никогда не должны совершать. Но битва заставляет меня забыть даже о том, что я когда-то был жителем Эквестрии. Всё ещё поскальзываясь, потому что мои копыта мокрые и склизкие, я встаю и снова бросаюсь в бой. Кажется, я спешил на помощь Гарре, и успел — грифон, с которым она сражалась, обернулся ко мне и выпалил мне прямо в морду из пистолета. Выпалил-то в морду, но в этот момент Гарра пронзила его шпагой, а я всё-таки поскользнулся и полетел на палубу, взвыв от боли в левой ноге. Мы одолели врага. Перелетели, перебежали, телепортировались на борт грифонского корабля, после чего принялись таскать к себе всё, что только можно. Убитых и раненных свалили в общую кучу и подожгли, так что ещё долго нас сопровождал запах горелого дерева и мяса, сгорающих перьев и шерсти. Уже после того, как горящий корабль остаётся позади, Гарра берёт меня за ногу, ощупывает мышцы, и внезапно кусает — её клюв лучше всякого пинцета достаёт застрявшую пулю, после чего Гарра перевязывает меня. Мне снова плохо, но зелье Боу успокаивает меня, а вкус рома скоро снимает боль от раны. IV. Прелесть. Три месяца. Шестнадцать кораблей. И вот — порт. Мы бросились в дружелюбное поселение, которое никогда не разграбит Страйк, потому что здесь мы можем смело обменивать товары, напиваться, наедаться и наслаждаться. Наслаждаться — телами кобыл, готовых удовлетворить все наши желания. Гарра всё же недоступна для нас, да и другие кобылы тоже, те самки, что с нами на борту — неприкосновенны до тех пор, пока сами не захотят допустить кого-то из нас до себя. То ли дело те, что ждут нас на берегу… Мы гурьбой заваливаемся в невысокое здание, где разбираем себе кобыл по соответствию с нашими возможностями, нашими желаниями и пухлостью наших кошельков. Но я всегда выбираю одну, помня рассказы Боу о том, что чем больше выбор, тем выше риск. Моя кобыла — тоже риск, но меньший, она работает на клиентов по своему желанию, и редко кого допускает к своим прелестям, если не уверена, что ей не будет причинён вред. Поначалу она так же и со мной обращается: примеривается, осматривается, узнаёт и дразнит. К концу первого визита её копыта опускаются на моё исстрадавшееся тело, поглаживают грудь и бока, и наконец опускаются на живот… Ниже… Ниже… В третий раз она позволяет мне ощутить жар её пастьки. Её язык вытворяет со мной то же, что битва, выпивка и табак одновременно. Я стону, словно от раны, но стон мой сладостен. Моё сердце стучит, но не от страха и ярости, а от противоположных им чувств. В голове кружатся мысли, но одновременно и странное расслабление охватывает тело, когда её язычок совершает свои чудесные движения, а губки захватывают всё больше и больше моей плоти. Не в силах сдерживаться, я прижимаю её копытами к себе, грубо и сильно, но она словно и не сопротивляется… В четвёртый раз мы уже всецело доверились друг другу, и наши тела соединяются той связью, после которой приходится обновлять сложное заклинание, не позволяющее моей кобылке забеременеть. Пятый месяц, шестой… Мы встречаемся в десятый, двенадцатый раз, кувыркаясь на кровати и на полу, кусая друг другу загривки, вылизывая и тычась носиками в горячие тела друг друга, кричим и стонем в унисон, и каждый раз мне кажется, что я не зря выбрал этот путь — путь тьмы, путь зла, путь крови и боли. Это наслаждение Тартара, но чтобы испытать его вновь я был готов на всё. И когда мы приходили на остров, когда я снова бросался в её объятия, мир прекращал для меня существовать, а она забывала про свою участь бордельной кобылы… Однажды на неё положил глаз новый член нашего экипажа, что смешно - пегас без левого глаза. Я не помню, какими словами его назвал и как потом оказался на полу с разбитой мордой. Но я помню, как вскочил, подбежал к пегасу и впечатал свои задние копыта ему в бок. Он не умер, и никто из нашей команды ничего не рассказал капитану, но тот дурак сам полез к Боу жаловаться. Тот сказал, что уладит вопрос. Следующей ночью, когда мы покинули остров и взяли курс в открытое море, пегаса никто не мог найти. С того самого дня из нашей команды никто на мою кобылу не смел претендовать. V. Битва. - Заряжай! - ревёт Боу. - Отойди! Огонь! Мы нарвались. Двадцатипушечный корвет бьёт по нам раз за разом, его ядра оставляют пробоины в нашем корпусе. Никакого абордажа, наша надежда только на пушки. Точный прицел Боу слегка уменьшает преимущество нашего врага: одна из его пушек взлетает в воздух, точнее, в воздух взлетает лишь её ствол, переворачивается и падает в воду. - По готовности стреляйте! - слышится команда Страйка. Наши канониры ведут беспорядочный, но плотный огонь. Я вижу зебр, мечущихся по палубе корвета. У «Жеребца» превосходство в маневренности, и мы пользуемся этим, маневрируя и поливая огнём противника всем бортом, тогда как он использует два-три орудия. Я работаю шомполом как никогда, не чувствую веса ядер, и мои усилия приносят свои плоды. Боу матом подбадривает меня, смеётся и посылает заряженное мною ядро в полёт, и никогда не промахивается. Наконец, очередной выстрел — и вражеский корабль начинает погружаться. Это зрелище… Оно неимоверно притягательно. По сути, мы все подсознательно боимся оказаться на месте наших врагов, и потому с особым трепетом смотрим за гибелью корабля противника. К чувству азарта, к адреналину битвы примешивается некоторое сожаление, жалость и сострадание к врагу, и будь наша воля, мы бы позволили им выплыть из воды. Но такого приказа нет. Мы оставляем стрельбу — Страйк не пощадит врага, но бережёт порох и пули, а единороги без команды не используют магию. Мы просто собираемся все на одном борту и смотрим, как противник погружается в воды взбешенного моря, как вода заливает искорёженные доски, поднимается по наклонившейся палубе, хватая и утаскивая полосатую команду. Кто-то просит о помощи, кое-кто даже направляется к нам, но едва зебра подплывает ближе, Страйк поднимает длинное зебринское ружьё, упирает рогатину-приклад в плечо и ударяет копытом по длинному, просто огромному спусковому крючку. Выстрел верен — голова зебры лопается, красное облачко взмывает над покрасневшей водой, и больше никто не зовёт на помощь. VI. Добыча. Страйк ударом копыт сбивает замок с капитанской каюты и мы врываемся внутрь. Мы — это Страйк, я и Гарра. Я снова оставил орудие, но теперь сражался не на своей палубе, а на палубе вражеского корабля, где экипаж одолевал нас по численности, но уступал в умении. Мы взяли пленников, привязали их к мачте, лишь вытащили из общей кучи кобылу-единорожку: она согласилась вступить в наш экипаж. Страйк не интересовался пленниками, потому что капитан вражеского корабля был разодет в золото и золотом вооружён — и в его каюте было, чем поживиться. Мы убедились в этом. И решили взять корабль на буксир. Пленников в обмен на свободу заставили управляться с парусами, часть нашего экипажа перешла на борт захваченного корабля, а наши командиры устроили настоящую попойку. Я чудом попал в неё: Боу сказал другим, что нужен кто-то, кто будет нам прислуживать, а всех кобыл наши командиры просто отымели бы после первых бутылок. Впрочем, после первых бутылок мои обязанности и закончились: сам Страйк позвал меня на роскошный алый диван капитана и вручил в копыта початую бутылку дорого вина из Эквестрии. Я давно не пил и, главное, давно не испытывал такого. Вкус винограда принёс воспоминания о зелёной траве, о приятном нежном солнце, которое не грозит зажарить тебя под твоей же шкурой, о чудных днях без битв и смерти. Кажется, именно тогда я решил, что хватит с меня такой жизни. И вместо того, чтобы просаживать свои деньги в пьянках и гулянках, стал понемногу копить средства. Скоро мне предоставился шанс, который лишь раз в жизни выпадает пирату. Высокобортный галеон был настолько потрёпан ураганом, что уже не мог маневрировать — и спастись от нас. Словно коршун мы налетели на него, вцепившись своими когтями в его трепещущую плоть. Открыв огонь, Боу и наши канониры изрешетили его нос, после чего принялись сметать картечью экипаж с палубы. Когда кончилась картечь, я бросился в трюм и стал набивать специальную корзину всякой дрянью — гвоздями и стеклом, которое сам бил своими копытами, так что за мной протянулся кровавый след, когда я вернулся к Боу. Мне было плевать на боль. Обстреляв врага, мы подошли как можно ближе и кинулись на абордаж. В бой опять шли все, потому что мы понимали: если это корабль из Гриффостоуна, то он наверняка идёт в Седельную Арабию за шелками и другими товарами. А значит, на нём есть много золота, драгоценностей, магических кристаллов! И мы дрались так яростно, как сражается разъярённый медвежук. Я орудовал саблей, и Гарра была рядом со мной. Боу тем временем захватил одну из пушек, развернул её стволом на корму и дал выстрел. Пушка пролетела мимо меня, размозжив грудь одному из наших матросов, но ядро, пролетевшее через строй лошадей и грифонов, причинило врагу несоразмерный ущерб. Страйк яростно ревел, и его копьё гудело в воздухе, чтобы затем со скрежетом вонзиться в чью-то грудь. Когда мы отошли от боя, когда Боу магией вытащил из моих копыт осколки стекла, а из шкуры — деревянные занозы, когда Гарра навеки закрыла свои глаза, потому что всё её тело было изрешечено пулями — мы наконец-то спустились в трюм. Здесь Страйк упал на слитки золота и серебра, и заревел ещё более страшно и яростно, чем во время боя. Это был чудовищный рык, но его подхватил каждый второй из нашей команды — потому что ровно половина из сорока хвостов и осталась в живых. Добыча стоила того. Боу произвёл честный делёж, и хотя моя сумма была меньше, чем у большинства членов экипажа, её хватило на исполнение моих замыслов. VII. Амнистия. В мирную, спокойную, прекрасную Эквестрию из Южного Океана Луны прибыл корабль. Двухмачтовый, с двенадцатью пушками, он чем-то напоминал «Чёрного Жеребца», но этот торговец не отнимал чужие жизни, не покушался на чужое богатство, но зарабатывал собственное. Точнее, пополнял моё. Мы с моей кобылицей поселились на самом краю прекрасной страны. Принцессы… Они объявили амнистию, и многие пираты воспользовались ей, но я не мог поселиться там, где живут добрые пони. Я совершил много плохих дел, которых не искупить отчислениями в Фонд Сирот или отправкой своего сына на военную службу, для борьбы с негодяями далёких вод. Я не хороший пони, и весь мой маленький мир ограничивается двухэтажным домиком, моей кобылой и моими детьми. «Белая роза», перевозящая товары из Арабии, из Зебраники в Эквестрию, была куплена кровью, причём кровь в большинстве чужая. Но… Но во всём должна быть мораль. «Чёрный Жеребец» нашёл свою погибель. Кажется, его уничтожил фрегат из Эквестрии, а может он просто нарвался на кусок, который не смог проглотить. Боу, оставшийся на его борту, погиб вместе с кораблём, а вот Страйк ушёл раньше. "Жеребец" пережил своего капитана на много лет. Я видел его полосатое тело в день, когда со своей женой садился на корабль, который увозил нас в Эквестрию. Виселица стояла на вершине утёса, и ещё долго болтался пират над ревущим морем, и лишившиеся жизни глаза его смотрели на далёкий горизонт.