wolves (say yes to me)

Хангёль зашел в подсобку с хорошим настроением. Из-за Сынёна оно всегда становится еще лучше, чем было; а уж при виде Сынёна, который задумчиво сидит над своим затасканным блокнотом с логотипом супермена, сердце Хангёля проделывает лишний аксель. За такое тренер бы по голове не погладил, но то ли дело вытворять такое на тренировке — за такое даже Сынён мог бы укусить, если бы в хорошем расположении духа был. Но сердцу не прикажешь, и сколько уже было сделано четверных тулупов, когда Сынён ему своей улыбкой улыбался? Хангёль перестал считать на двести семьдесят восьмом. Он тихонько здоровается и включает их песню. На самом деле, их песен у них вагон и маленькая тележка, но в последние несколько месяцев тренировок и подготовок к чемпионату среди юниоров… есть только одна. Ее Хангёль включает перед тренировками каждый раз, когда приходит, и для Сынёна это знак выйти из своего транса, отвлечься и сосредоточиться на партнере. Ну, насколько это возможно, потому что Сынён не Сынён, если не начнет ворчать прямо при Хангёле, размышлять вслух и вскользь пытаться узнать его мнение о том или этом, выуживая из бедного парня комплименты по поводу своей гениальности. Хангёль на них, правда, не скупится. Ведь он давно уже влюблен. Разве Сынён не знает? - Все ты знаешь, - говорит однажды Сыну, его массажист, - но мучаешь бедного ребенка. - Прошу заметить, - Сынён вспыхивает мгновенно, когда они заводят эту тему на сеансах, черт возьми, массажа, где Сынён по идее должен расслабиться, - я тоже еще ребенок. - Не спорю. Порой Гёль ведет себя старше тебя. - Не называй его Гёлем, - ворчит Сынён в свои сложенные на массажном столе руки, - это могу делать только я. Сыну закатывает глаза и продолжает разминать его лопатки. - Так что ты думаешь об этом? Глаза Хангёля лезут на лоб, а челюсть с характерным звуком (из-за чего Сынён хихикает нервно так) падает на пол, когда он видит эти схемы, корявым почерком выходящие за поля. Им, конечно, пришлось сменить песню и некоторые элементы в кратчайшие сроки, но Сынён решает полностью переделать хореографию, а еще занимается костюмами для обоих, и от этой нагруженности своего будущего парня Хангёль сходит с ума. - Мне кажется, ты перегрелся на солнце. Мы все это не отрепетируем за такое короткое время, Рён. Ладно бы ты просто добавил пару вращений, но ты хочешь несколько тодесов и полностью изменить хорео… Мне уже жаль твою поясницу, ты хоть сеансы массажа не пропускаешь? Даже если Сыну-хён меня бесит. «Он бесит даже меня уже», думает Сынён, но только неопределенно кивает, пожимая плечами. Вот и что это должно значить? Омеги такие странные. - Просто скажи, согласен или нет. Ты же знаешь, у меня куча амбиций. Да и твои глаза горят, когда мы делаем что-то сложное, и у нас получается. Давай попробуем? Мы же молодые. Кто знает, вдруг получим золото. Тогда представляешь, сколько для нас откроется возможностей? Может, даже сможем поучаствовать в гран-при. Хангёль не может не улыбнуться; они оба сейчас думают об одном и том же, наверняка. Вспоминают свои первые тренировки. Хангёль тогда еще беззубым пацаненком с лишним весом был. Сынён, напротив, уже тогда был красивым мальчиком. Ну, или просто влюбленный в него Хангёль сейчас не может быть иного мнения. Сынён был хёном еще каких-то три года назад, пока их не поставили в пару, чтобы посмотреть, получится ли. Они уже три года партнеры, «просто партнеры», а Хангёль все эти три года — красивый юноша, из-за которого сердце Сынёна проделывает очередной тройной тулуп. Знали бы они, что их тулупы с разницей лишь в одно вращение… Не тупили бы, как идиоты. - Ты хочешь обыграть диалог в песне? - вздыхая и соглашаясь наконец, спрашивает Хангёль, листая заметки Сынёна. На это потребуется какое-то время, чтобы хотя бы их расшифровать. - Я много чего хочу, - и мысль о том, что Сынён бы даже поцеловал Хангёля для пущего эффекта страсти и единения их пары, но после этого как-то рандомно краснеет. Хангёль замечает, но черт его знает, что в голове этого Сынёна, - но у нас всего четыре минуты и тридцать секунд. Я попросил своего соседа замиксовать песню под конец, растянуть ее немного и… - Ты хочешь, чтобы мы под конец хотели умереть, я понял. Чо Сынён не ищет легких путей. Сложнейшие элементы в начале не для него. - Ну, мы такое на тренировках вытворяем, не зря же тебе прозвище «тигр» дали. - Зато у тебя прозвище «ворчливый старик Чо». «А еще ты самый прекрасный парень в мире, даже когда ворчишь», думает Хангёль и продолжает листать блокнот Сынёна. В ушах Сынена до сих пор стоит пронзительный крик Хангеля. Не от боли, а от разочарования. «Я подвел тебя», тихим голосом его партнера, и впервые за долгое время губы Сынёна задрожали от подступающих слез. Он был с ним все время, пока скорая ехала в отделение, держал его холодные (всегда теплые) пальцы и ждал, пока подействует обезболивающее, которое утащит Хангёля в сон. Врачи заверили, что операция будет легкой, потому что с переломом парню повезло. Ага, очень. Сынён чуть не обматерил врачей за такую тупую мысль, но хороший медбрат отвел Сынёна в сторону и погладил по голове, предлагая горячий малиновый чай и позвонить родителям Хангёля, если таковые имеются. Имелись, еще как. Святые люди. Сынён еще с детства знал, что на них можно положиться, будучи сиротой — хочется, хоть на кого-то, и Сынён полагался на всех подряд, видя в людях лишь хорошее, но уперто делая вид, что он сам по себе и со всем справится. Сейчас его руки тряслись, и это уже выходит за рамки созданного образа. Прошел час, а родителей Хангёля все не было, да и операция не заканчивалась. А, может быть, Сынён просто пропустил этот момент. Чертовы корейские пробки, подумал Сынён, вытянув ноги в приемном покое. Тут никого не было, и от этого даже как-то тоскливо. Сначала, он думал, что будет обиднее всего за очевидно сорванное выступление. Но когда Хангёль сказал, что подвел его… Даже сейчас, просто вспоминая это, Сынён готов расплакаться. От чего? Да от всего. Начиная глупостью этого мелкого и заканчивая собственной, невероятной глупостью. Об их глупости можно написать книгу, и она станет бестселлером у подростков. Так он подумал, пока рука отца Хангёля не легла на его плечо, заботливо сжимая. Мингю не волновался о сыне, потому что тот сильный и справится, если Рён покажет, что все в порядке. А по Сынёну было видно, что плевать он хотел на совместное выступление — лишь бы его (никто еще не знает, но) любимый поправился. - Чонхан договаривается с персоналом, чтобы Хангёлю дали хорошую палату с увлажнителем воздуха, душем и холодильником. Спорить с персоналом он умеет лучше меня, - улыбаясь сладко и тепло, отец Хангёля вдыхает в Сынёна надежду на то, что однажды у него тоже будет семья, а родители Хангёля станут его родителями, но не потому что его усыновят, а потому что он скажет Хангёлю «да». В один прекрасный день, на башне Намсан, куда Хангёль тайком от Сынёна уже давно повесил замок с их инициалами. Они тогда были вместе, и Сынён якобы отошел купить им напитки, но все время он… знал. Сынён утыкается лбом в плечо Мингю и судорожно, но облегченно выдыхает. Хангёль пришел в себя утром следующего дня. Сынён волновался, но медбрат заверил, что он просто спит и набирается сил. Так оно и было — набравшись сил, Хангёль снова озарял все живое (и неживое тем более) своей улыбкой и был готов бесить Сынёна с новым запалом. Вот только беситься почему-то не выходило, как будто Сынён поломался по пути. Они оба застали друг друга врасплох: Хангёль тем, что ляпнул «наконец-то ты пришел, я так соскучился по тебе», словно это было сказано тысячу раз ранее (верный ответ — ни одного), а Сынён тем, что случайно выдал «до свадьбы заживет», чистя очередной апельсин. - До чьей? До нашей? Сынён до этого момента никогда не краснел так сильно. А еще он никогда не кидался кожурой в Хангёля с нервным смехом. Чонхан даже дверь закрыл и не стал им мешать, хотя материнский инстинкт требовал погладить Хангёля по голове и сказать, что он самый лучший сын в мире. Сынён скажет, что он самый лучший парень на свете. И справится с этим даже лучше. - А помнишь, как мы впервые ставили совместный номер? Просто так, для себя. От нечего делать. Может быть, Сынёну давно было пора домой, делать домашку по корейскому, которую он не делал уже несколько месяцев, снова и снова пропуская занятия, потому что он (гордое) спортсмен. Может быть. Вот только он сидит с Хангёлем уже неделю до самой последней минутки посещения, практически отбирая всю работу у его замечательных родителей. Впрочем, никто не против. Все даже очень за. - А это можно забыть? Ну, типа. Ты когда-нибудь забудешь эту всратую песню? У меня до сих пор мурашки, когда я на нее в плейлисте натыкаюсь. Хангёля натурально передернуло, но Сынён знал, что для Хангёля этот момент их жизни тоже очень важный. Они просто хотели доказать всем, что созданы быть парой, что талантливы, что их синхронность не обсуждается, как и артистизм. Они оба были Джокерами, будто бы отражениями друг друга, и все удостоенные посмотреть на это freak show аплодировали стоя. Хангёль и Сынён уже третий год традиционно исполняют это на вечеринке, куда приглашены только фигуристы и их близкое окружение. Есть и другие классные номера, которыми они восхищаются, но им нравится восхищаться собой, друг другом, и это так важно — иметь правильную самооценку, которую они не пытаются друг другу подорвать. Нет, только выше, ведь уважение так важно в отношениях. В отношениях просто партнеров, конечно же. Важно не только дарить его, но и чувствовать, что тебя уважают в ответ. Сынён был таким дерзким в фигурном катании только из-за поддержки Хангёля. Бесспорной поддержки. Гёль поддерживал Рёна во всем, все время. Еще беззубым пацаненком, когда предлагал хёну отточить тот или иной элемент, «потому что только с тобой у меня получается, хён». Гёль так любит Рёна, даже без «люблю» делает это таким очевидным, что Сынён не сдерживается больше. Не хочет, не может и не должен. Молчание провисает над ними какое-то время безжизненными проводами, пока Сынён не пускает по ним ток. - Знаешь, Гёль, а я ведь люблю тебя. Наконец-то, их сердца синхронно проделывают один и тот же тулуп. Хангёль к себе Рёна прижимает, заставляя его буквально лечь на больничную койку. Пахнет лекарствами, апельсинами и корицей. Лекарствами недолго, апельсинами не сильно, а корицей — необходимо. Сынён глаза прикрывает и решает больше никогда не строить из себя невесть что. - Если понадобится, я и со сломанной ногой на каток выйду. Каким-то образом, Сынён знал, что это правда, поэтому тихонько посмеялся. - Только посмей, и я тебе сразу же голову откручу. Лучше посмотри, как я справлюсь без тебя. Потому что это будет единственный раз, когда у меня получится это сделать. Хангёль от этих слов задрожал всем своим давно уже не юношеским телом. Его руки настолько сильные, что способны выдержать все фигурные изощрения Сынёна, а грудь такая надежная, что, прижавшись к ней, Сынён чувствует себя в безопасности. - Я тоже люблю тебя, Рён. Сынёну повезло, что Международный союз конькобежцев проникся его письмом-обращением, потому что ему разрешили принять участие в омежьем одиночном катании с такой корявой, наспех переделанной в очередной раз программой. Хангёль со своими родителями сидел на особых местах трибун, чтобы видеть всю красоту одиночно катающегося Сынёна с безвольным пальто вместо партнера, так искусно делая вид, что это что-то живое, что ему даже как-то удалось взять третье место. Хангёль к пальто не ревнует, нет. Но когда Сынён подъезжает к нему в этом черном костюме с красными вставками, которые он вшивал прямо в его палате, обхватывает бортики катка и счастливо улыбается, так тяжело дыша, Хангёль четко осознает, что это был последний раз в их жизни, когда Сынён катается без него. Когда Сынён без него. Во всех смыслах. - Ну, ты же хотел, чтобы мы поцеловались на катке. Почти получилось. Чонхан закатывает глаза, а Мингю смеется заливисто, потому что их детей показывают на LED-экране, но быстренько делают вид, что сняли это случайно. Сынён носом своим касается носа Хангёля и тихо говорит, что «разве я говорил это вслух?». - Не говорил, но бойся. Кажется, я умею читать твои мысли. Хангёль уже знает, что Сынён скажет ему «да».