Инстинкт (Instinct).

***       Солнце садится быстро, слишком быстро — но так всегда на исходе дня.       И слава Богу: жара стоит такая, что ткань от соприкосновения с кожей мгновенно превращается в мокрую тряпку, с висков течёт, а в ушах звенит от бесконечной трескотни насекомых. Земля прогрета будто до самого ядра, под ногами горит и даже толстая подошва не спасает — на солнцепёке возникает ощущение, словно шагаешь по углям, а приход вечера ждёшь, как манны небесной.       Чарли останавливается, прикладывает ладонь ко лбу, защищая глаза от последних ярких лучей, и пытается разглядеть дорогу перед собой. Та идёт вдоль полосы деревьев, что взбираются на крутой холм, и поля, раскинувшегося широким изумрудным морем, волнующимся под горячим южным ветром. Невдалеке блестит полоса воды, а совсем близко — там, где заканчивается поле — Чарли видит окружённый зеленью дом.       Что ж, вот она и добралась.       Какое-то время она стоит в нерешительности, или скорее задумчивости, а потом идёт дальше, шаг за шагом сокращая расстояние между собой и своей целью. Солнце двигается вместе с ней, постепенно спускается вниз, отражается на воде последними бликами и прячется за горизонт, очерченный неровными зубцами гор.       На границе деревьев Чарли останавливается.       Укрывшись среди них, она наблюдает.       Дом прямо перед ней — добротный, большой. Не новый, построен лет так полсотни назад, сплошь из камня и дерева, но это делает его лишь крепче и надёжней.       Сумерки наступают незаметно, растекаются по лесу сизым маревом, приводят с собой тени. Те ползут, окружают дом, который тих и безмолвен, и ложатся на пол огромной веранды в окружении фигурных резных балясин, частокол которых, по мере наступления темноты, становится всё менее чётким. Воздух, как и земля, постепенно остывает, приносит поначалу незаметную, а потом всё более ощутимую прохладу, в нём громким хором поют сверчки, выводя слышные на всю округу рулады, а вот дом… тот по прежнему молчит. Всё так же не освещён и будто бы пуст, словно нет в нём никого.       И Чарли поверила бы, если б не знала его хозяина.       С появлением первых звёзд дом оживает: где-то в его глубине зажигается свет и Чарли видит его танцующие островки сквозь зашторенные окна.       Теперь можно.       Она не проверяет, как ходит клинок в ножнах на бедре, но вот пистолет с предохранителя снимает — на всякий случай. Несмотря на то, что её пригласили — в том, что её присутствие уже замечено, она не сомневается.       С ним по другому не бывает.       Чарли медленно поднимается по ступеням, замирает перед дверью. Та незаперта, открывается от лёгкого толчка и пропускает внутрь. На пороге Чарли останавливается, чтобы осмотреть просторную прихожую с низко висящей кованной люстрой и длинный коридор, который поворачивает туда, где виднеется свет.       На него она и идёт.       Двустворчатые двери широко открыты и ведут в гостиную — большую, с окнами на полстены и распахнутым на задний двор выходом — настолько большую, что Чарли поначалу теряется. Она быстро осматривается, попутно замечая массивную мебель из тиснёной кожи и дерева, бильярдный стол с сукном цвета старых денег, головы животных на стенах и арсенал старинного оружия — наверняка декоративного (настоящий, само собой, в этом доме имеется, вот только спрятан подальше от чужих глаз). Тут и камин есть, но он не зажжён, и всё равно он здесь единственный источник света — на его полке в ряд стоят свечи. Их огоньки ярко горят, время от времени подрагивая от сквозняка открытых настежь дверей, отражаются повсюду причудливыми тенями и выхватывают из темноты…       Чарли была уверена, что готова, и всё же её нутро дёргает, когда она видит мужскую фигуру, сидящую в кресле.       Он ни капли не изменился — да и с чего бы, всего-то за несколько месяцев, что они не виделись. Всё те же невозмутимость, спокойствие и холодность. Те же курчавые волосы (которые чуть отросли и стали завиваться ещё сильнее), светлая щетина на скулах, и вечная мерзлота синих, как полуденное летнее небо, глаз. Морщин вокруг них, правда, стало чуточку больше — Чарли замечает их по тонким белёсым линиям, что выделяются на покрытом загаром лице.       — Какие гости ко мне пожаловали.       Его голос всё такой же низкий и хриплый, будто немного сорванный.       — Проходи, устраивайся, будь как дома, — небрежно указывает он на соседнее кресло.       Рядом с ним на столике стоит стеклянный графин и пара наполненных янтарной жидкостью стаканов. Чарли знает, что один из них для неё и забирает его, когда проходит мимо — ей до смерти хочется выпить, ей нужно выпить, а играть в недотрогу иль ещё какие глупые игры она не собирается.       Уж тем более — не с Монро.       — Выглядишь… не так воодушевлённо, — бросает он, пока берёт свою выпивку.       — Устала немного, — усаживается она поудобней. — Тебя поди выследи.       — В тебе я никогда не сомневался. Ещё не начала карьеру охотника за головами?       — Раздумываю.       — О, тебе пойдёт, — салютует он полным стаканом. — Только продержишься недолго.       — Считаешь, не справлюсь?       — Не в этом дело. Наскучит быстро.       Чарли поднимает глаза и смотрит на рогатую голову оленя на стене перед собой. Чужой трофей. Потому что в ином случае она была бы человеческой.       — Шарлотта…       — Чарли.       — Как скажешь.       Монро едва заметно усмехается и смотрит с выражением ох уж эти девочки, которые пытаются отрезать часть себя и думают, что это сработает. И в этом самое прекрасное и ужасное — в том, что Чарли досконально разбирается во всех его долбаных выражениях и посылах. Считывает невысказанное.       — С чем пришла?       — По делу.       — По делу… — повторяет он, как пересмешник. А потом смотрит на неё с любопытством: — Я убил твоих отца и брата, как ты думаешь, и всё же у нас общие дела.       — То, что ты сделал это не своими руками не значит…       — Значит, — режет он.       Проклятая ледяная глыба.       Таким он был и таким всегда будет. Впрочем, чего ещё от него ожидать?       Человек, который после конца света не просто выжил, а построил собственную империю. Основатель Республики со своим же именем, её единоличный глава и бессменный лидер вплоть до самого её распада. Тиран и деспот, бездушный монстр, вырезающий семьи и целые города…       Тот, кто не раз спасал Чарли жизнь.       — Не смей говорить о них. Только не ты.       Она неприкрыто ему угрожает. Но когда Монро чего-то боялся?       — Знаешь, раз уж мы начали — давай разберёмся с этим. Проясним всё до конца.       — Нечего прояснять, — пальцы инстинктивно тянутся к ножнам, но Чарли берёт свой позыв под контроль. — То, что ты всё ещё жив — всего лишь странное стечение обстоятельств.       — Твой отец, — произносит он как ни в чём не бывало и ненадолго задумывается, — …был достойным человеком. Хорошим, но слабым. Прятался в глуши, в своей маленькой тихой общине, регулярно платил мне дань, был разумным, благородным. Гуманным, — Монро произносит это слово с фальшивым почтением. — И как он закончил? Он даже не смог правильно воспитать твоего брата — объяснить ему основы нового порядка, обеспечить ему выживание.       Монро отпивает из своего стакана, смакуя виски минимум двадцатилетней выдержки.       — Твой брат, кстати, милый был мальчик. Но глупый. Идейный. Вспыльчивый, — говорит он так, будто это всё объясняет. — Ты же понимаешь, что твой отец погиб не из-за меня, а из-за него. Угрожать вооружённому до зубов отряду моих людей, полезть на рожон, когда нужно затаиться… даже идиот понял бы, чем такое должно закончиться.       Он отклоняет голову назад, упирается затылком в прошитую металлическими заклёпками кожу и смотрит на Чарли чуть свысока:       — Неповиновение и, главное, недальновидность, имеют свою плату. В тот момент ею стал твой отец.       — Ты и мизинца его не стоишь.       — Не стою, — подтверждает он, не раздумывая. — Я для тебя — ничто.       Он, наконец, признаёт это.       Но почему Чарли не чувствует при этом никакого превосходства?       — Они ведь были твоей семьёй, — Монро смотрит с сочувствием, однако миг — и оно обращается прежним холодом: — А брат — обязанностью. Ведь ты являлась для него чем-то вроде матери — пришлось заменять, когда та ушла, бросила вас. Ради высшей цели и общего блага, конечно же, — глумливо поводит он светлой бровью. — Но тебе-то, всего лишь маленькой девочке, было на это плевать. Ты хотела просто быть рядом с мамой. И не вставать по нескольку раз за ночь, чтобы проверять, как дышит твой больной брат.       Монро поднимает стакан повыше и сквозь янтарь в нём разглядывает огонь свечей.       — Астма ужасная вещь, как я слышал. Хуже нет того чувства, когда ты видишь, что родной тебе человек задыхается, а ты ничего не можешь поделать.       Он поворачивается и смотрит прямо в голубые глаза Чарли:       — Скажи, ты простила её, свою мать? Простила её до конца? Поступить так жестоко — переложить ответственность за одного ребёнка на другого. Привязать, обязать, внушить вину и глубокую зависимость. Ты никогда не задумывалась — не поэтому ли ты так отчаянно защищала своего брата?       Он делает расчётливую паузу и строит грустную мину:       — Хотя о чём это я — ведь всё дело в семейных узах и глубокой сестринской любви.       — Откуда ты…       — Я знаю о тебе о-о-очень много, моя милая. Чего ты и сама о себе не знаешь. Но подозреваешь. Однако это так, — он замолкает, подбирая верное слово: — утомительно — понимать себя. Поэтому ты и отворачиваешься раз за разом от собственной сути.       Чарли подносит к губам стакан и пьёт из него одним долгим глотком. Чувствует, как алкоголь жжёт нёбо и произносит:       — Думаешь, ты меня знаешь?       — О, несомненно! И тут никакой магии — всего лишь взгляд со стороны, — пожимает плечом Монро. — Ты отличаешься от своей родни, рядом с которой выросла — всегда отличалась — но отец упорно не замечал это в тебе. До поры до времени. — Он чуть прищуривается: — Сколько тебе было лет, когда прежний мир рухнул? Пять, шесть? Твоему брату и того меньше, но ты…       Монро оглядывает её снизу доверху. Бесстыдно, неприкрыто, слой за слоем сдирая с неё годами выстраиваемые защиты.       — Ты дитя нового порядка, новая ступень эволюции… или старая, это уж как посмотреть.       Он ощупывает её таким взглядом, за который легко схлопотать пулю, но Чарли игнорирует зов своего кольта и лишь упрямо вскидывает подбородок:       — Да, я знаю, что такое война. И я на многое шла ради победы, но ты… ты же ведь ни перед чем не останавливался.       — Я делал то, что было необходимо. И не боялся нести за это ответственность.       Он допивает свой виски и наливает ещё.       — В Апокалипсисе есть один минус — он показывает, кто ты есть на самом деле. В Апокалипсисе есть один плюс — он показывает, кто же ты на самом деле. — Монро приподнимает свой стакан, будто провозглашает тост и когда Чарли не реагирует, спокойно добавляет: — Это то, что позволило мне выжить. Что помогло выжить тебе. И, в итоге, стало твоей бронёй, лучшей защитой. Так что мы похожи больше, чем ты думаешь.       Он всё крутит хрусталь в своей руке, попутно одаривая Чарли мягким, почти отеческим взглядом:       — Природа всегда сильней принципов и убеждений. Твой отец не верил в это, пытался идти против и вас вести за собой. Твой брат послушал его, а ты — нет.       — Тебе никогда не стать таким, как он. Ты понятия не имеешь, что такое доброта, любовь и семья. Настоящая близость.       — Любовь, гуманность, доверие… — перечисляет Монро с налётом скуки. — В новом мире это не работает. Только отвергнув их, можно выжить. Твой отец и брат это так и не поняли.       Он понижает голос и шепчет Чарли доверительно:       — Вот поэтому их нет, а мы — здесь.       Чарли кажется, что она проваливается. Что земля под ней стала зыбучим песком и уходит куда-то вниз… или то кружится её голова? Неужели Монро подмешал ей что-то?.. Нет — это не в его стиле. Опоить и воспользоваться ею, пока она беззащитна — это способ того мужицкого сброда, что промышляет нынче на охваченных беспорядками территориях.       Монро предпочитает, чтобы его жертвы были в здравом уме и твёрдой памяти. Он режет глотку, а не бьёт в спину.       — И кстати, о другой половине твоей замечательной семьи, — вспоминает он будто бы внезапно. — Генерал Мэтисон, карающая рука Республики, Мясник из Балтимора — как только не называли твоего любимого дядю, пока он бился рядом со мной плечом к плечу.       Вот же сволочь! Знает, как брать за живое. Собственно, поэтому и взобрался так высоко.       — Ах, это чудесное время, когда мы вместе строили мою империю, которую ты так презираешь! Но это ведь не имеет значения — теперь, когда он исправился. Раскаялся. Стал хорошим.       Себастьян Монро — убийца, социопат и бывший диктатор — склоняет чуть набок голову и смотрит абсолютно невинно, щенячье-детскими глазами, когда говорит:       — Я ведь тоже был хорошим, Чарли. Изменился. Спас тебя, твоих друзей, твою беспутную мамашу… много невинных людей, в конце концов. Мы работали вместе, действовали заодно — так же, как когда-то с твоим дядей. Так почему я всё ещё во главе твоего списка самых мерзких негодяев? Почему я всё ещё не прощён?       Это представление полно гротеска настолько, что даже забавляет Чарли:       — Издеваешься?       — Я вполне серьёзен.       — Есть вещи, которые невозможно… то, что ты делал…       — А что делала ты?       Его хочется придушить. И если бы это могло хоть что-то изменить…       — Я убивала, — кивает она. — Но…       — Это были плохие люди? — он вкидывает брови и досадливо вздыхает. — Плохие, хорошие — для богов войны никакой разницы. Те просто снимают свою жатву. Так что лично я счёт не веду.       Господи, рядом с ним лучше вообще не открывать рот. Всё вывернет наизнанку и испоганит. Впрочем, здесь…       — Ты прав.       — Что, прости? — Монро делает вид, будто её не расслышал.       — Катись в ад, — закатывает Чарли глаза и приканчивает свою выпивку.       — Ну-ну, не будь букой, — смеётся он и от его синих глаз расползаются лучики морщин. — Всего-то не удержался — не мог тебя не подначить. Однако, если ты со мной согласна — хоть в чём-то — то почему бы нам не попытаться стать… — он всё тянет и тянет, а потом отставляет свой стакан в сторону и берёт графин: — …чуточку ближе? Друзьями, например?       Чарли поражена настолько, что безмолвно наблюдает, как он снова наполняет её стакан.       — Ты охрененно самоуверен.       — Я уверен в себе. Это разные вещи.       Графин возвращается на столик, а Монро на своё место.       — Дружба с тобой, — она повторяет это про себя… и вдруг ужасается тому, насколько правдоподобно это звучит после всего того, что им вместе пришлось пройти. Чарли тут же пытается забыться, вполне привычно — залпом опрокинув в себя всё содержимое стакана. — Скорее время пойдёт вспять и мир станет прежним.       — Само собой. Ведь тебе не это от меня надо.       Чарли судорожно сглатывает послевкусие дорогого виски. Её начинает мутить.       — Ты же знаешь, зачем пришла?       — Я…       — Только умоляю — давай без разговоров о мести. Вопрос о моём убийстве тобой давно закрыт.       Его рука лежит совершенно расслабленно, пальцы поглаживают чуть вытертую кожу и резную львиную голову на подлокотнике (наверняка антиквариат, стоящий в старые времена кучу денег). Чарли наблюдает за их мерным движением так долго, что это почти похоже на одержимость.       — Говорят, после развала Республики ты ушёл на покой, — наконец, произносит она. — Оставил всё в прошлом. Но я слишком близко с тобой знакома, чтобы этому верить.       — Не веришь никому. — Его лицо расцветает улыбкой: — моя умница. А говоришь, ничему у меня не научилась.       — Ты само исчадие ада, но один плюс у тебя есть — ты умеешь говорить правду. Скажи — что ты здесь делаешь?       Монро неторопливо оглядывает гостиную, цыкает сквозь зубы и забрасывает ногу на ногу:       — Отдыхаю, детка, отдыхаю. Это чистая правда.       Чарли знает его, что бы он там ни говорил, очень хорошо знает, поэтому задаёт следующий вопрос:       — Сейчас. А потом?       Монро молчит. Чуть поддёргивает закатанный почти до локтя рукав светлой льняной рубахи, а потом откидывается назад. Его лицо полно достоинства, осанка горделива, а руки покоятся на подлокотниках над оскаленными львиными пастями — чёртов король даже сейчас, когда его Республика рухнула, земли опустошены, столица уничтожена, а солдаты разбежались.       — Ты говоришь, что устала, — неожиданно произносит он. — Устала от чего?       Чарли теряется от этого вопроса.       — Как я понимаю, на данный момент у тебя всё в порядке: живёшь в прекрасном южном городке, маленьком и тихом. Вокруг мирная жизнь — спокойная, защищённая. Без всех этих «завтра мы все умрём». Идиллия, да и только.       — Да, сейчас затишье, — подтверждает Чарли, совершенно не удивляясь осведомлённости Монро.       — Ну так наслаждайся им, моя дорогая. Как я наслаждаюсь.       Он разводит руки, словно демонстрируя свой надёжный уютный дом.       — Если бы за тобой было кому присматривать, то я…       — Так иди, — перебивает он её. — Возвращайся к семье, в свою тихую гавань. Наверняка где-нибудь неподалёку окажется некий милый парень, который будет просто очарован этими длинными локонами, голубыми глазами и белозубой улыбкой. Предложит тебе руку и сердце, построит дом с палисадником, станет отцом твоих детей, будет тебя холить и лелеять… А ты всего-то улыбайся ему почаще, Чарли — мужчинам это нравится.       Она нервно сглатывает, стараясь себя не выдать — пару раз на границе сна и реальности в её голове действительно мелькала подобная безумная картина, от которой Чарли спешила немедля, как можно быстрее избавиться. А безумие происходящего заключалось в том, кто был в этих снах рядом с ней.       — Что, нет? Не взволновала перспектива? А ведь какая чудесная тебя ждала бы жизнь! Да и мама наверняка была бы в восторге — она, небось, заждалась внуков.       — Ты смешон.       — Напротив — я абсолютно серьёзен, когда дело касается детей. У меня их двое. Один мёртв по рождению. Второй — сплошное разочарование. Уж не знаю, что хуже.       Он неприкрыто провоцирует её и держаться становится всё труднее. Она сейчас постыдно проигрывает ему в эмоциях и ей нужно что-то, чтобы изменить расстановку сил. Вот у Монро это всегда так легко получалось…       Что бы он сделал?..       — Басс, — зовёт она его старым именем — из прежней жизни. В первый и (как ей хочется верить) последний раз.       Это доставляет удовольствие — видеть, что своего она всё-таки добилась; как наносное в нём сметает, хотя бы только из глаз — теперь уже не таких мёрзлых:       — Чего ты хочешь?       — Просто ответь мне. Без уловок.       Отчего-то Чарли не может перестать смотреть на него, до последнего держась за проблеск тепла, который она почувствовала.       — Ты ведь собираешься вернуться к прежнему, не так ли? — говорит она очень тихо. — Ты не тот, кто будет сидеть в глуши, наслаждаться тишиной и покоем. Это не твоя жизнь, не твой уровень. То, что ты сейчас потерял всё, ровным счётом ничего не значит. Ты построил одну империю, построишь и другую. С твоими-то талантами и способностью выживать где угодно. Твоё затворничество здесь — всего лишь затишье перед бурей. И даю руку на отсечение — очень скоро она разразится. — Уголок её рта дёргается в горькой ухмылке. — Монро снова в деле, снова собирается взобраться на вершину.       Он молчит, изучая её лицо, а потом произносит:       — Даже если и так — тебе-то что?       — Меня волнуют сопутствующие потери.       — Не переживай, ты в безопасности.       — Мне на это плевать.       Так и есть — ей на многое теперь плевать. В этом мире её мало что заботит после всего того, что делали с ней и что делала с другими она.       — Я ведь вижу тебя, — Чарли смотрит на сидящего напротив Монро, или скорее сквозь него — дальше, глубже. — Вижу, что ты на самом деле.       Она понижает голос почти до шёпота, будто то, что она собирается сказать, пугает её саму:       — Ты есть война, огонь и хаос. Ты есть смерть.       Монро слегка улыбается, ненадолго прикрывает веки, будто бы в усталости, а потом снова смотрит на Чарли:       — Ты так и не объяснила, зачем пришла.       Огонь свечей танцует, извивается и хохочет в его глазах.       — Я же сказала…       — Достаточно, — вдруг бросает он. — Тебе пора.       Он упирается ладонями в подлокотники и встаёт с кресла. Обходит столик, оставляя Чарли позади, и идёт к широко распахнутым на задний двор створкам дверей. Тонкие полупрозрачные занавеси вокруг них колышутся на ветру, открывая проход в сад. Тот виден словно днём, посеребрён лунным светом — как и река, вода которой подступает к дому совсем близко.       — Стой! — Чарли подскакивает и бросается вслед за Монро.       Однако застывает, когда натыкается на острие его взгляда:       — Чего ты хочешь, Чарли?       Не ответить — верх трусости. Вот только голос предаёт её и слегка дрожит:       — Ты вернёшься?       — Я верну своё. И немного больше. Всё, что смогу взять.       Ночной ветер легко шевелит его волосы, пахнет рекой, звёздным небом и нагретой солнцем зеленью.       — А чего хочешь ты? — опять спрашивает он.       И делает шаг ей навстречу.       — Ты никогда не считаешься с потерями… погибнут люди…       — Это то, что с ними случается рано или поздно, — он сокращает расстояние между ними ещё на шаг: — Такова жизнь.       Чарли в каком-то оцепенении наблюдает, как Монро приближается к ней — спокойно, плавно, с грациозностью ступающего по своей земле зверя.       — Чего ты хочешь? — повторяет он.       — Ты же не собираешься устроить геноцид…       — И снова разочарую — я не даю пустых обещаний.       Он уже рядом с ней — так близко, что лён его рубахи щекочет костяшки её кисти, лежащей на рукояти ножа.       — Знаешь, что такое инстинкт, Чарли? — хрипло произносит он, пока сверху вниз смотрит на неё. — Врождённая способность совершать целесообразные действия по непосредственному побуждению. А ещё это подсознательное, безотчётное чувство, которое помимо нашей воли овладевает нами.       Его рука медленно поднимается и отводит со лба Чарли упавшую прядь.       — Сколько раз я должен спросить, чтобы ты ответила правду? — пальцы движутся вдоль виска, щеки, опускаются к шее. — Чего. Ты. Хочешь.       Она не может… она не могла бы такое сказать… поэтому кто-то другой произносит её голосом:       — Тебя.       — Вот с этим я могу помочь.       Его указательный палец продолжает ползти вниз, вдоль шеи, очерчивает изгиб ключицы и останавливается на плече, чуть поддев тонкую бретель:       — Нам это помешает. Сними.       Наверно, у неё совсем поехала крыша, но Чарли делает то, что ей велено — сама снимает с себя майку. А потом принимается за Монро. Будто в каком-то трансе Чарли поддевает низ его рубахи и стаскивает через голову, бросает рядом. В ту же кучу летит остальная их одежда, револьвер и нож.       Монро давно не мальчик, более того — намного старше, в отцы ей годится, но его физическая форма достойна восхищения. Сильное тело, повадки хищника и мятежный дух, скованный до поры до времени железной волей. Прирождённый убийца, настоящий воин, неутомимый боец — он и до всего это кошмара с концом света был военным, как Чарли слышала. Наверняка это помогло ему стать тем, кем он стал думает она… и тут же сама себя одёргивает, усмехаясь. Нет. Конечно же нет.       К тому же его оболочка — отнюдь не то, что Чарли интересует.       — Иди ко мне, — зовёт он.       И она повинуется.       Словно под внушением Чарли подаётся к нему — и понимает, что в этом-то и есть его задумка, вопрос принципа — она сама должна прийти, сделать последний шаг. Вручить, как в прежние времена, власть и ключи от собственного королевства, сдаться ему на милость. И тогда он пощадит. Её — пощадит. Более того — сделает умнее, сильней и острее. Если только она осмелится это у него взять.       Он так близко, что она чувствует исходящий от него жар и ей, покрытой испариной и потом, почему-то хочется не бежать прочь, а окунуться в него с головой. Хочется дотронуться — не так, как они делали это прежде в драке — а совсем иначе, по-другому. Чарли кажется, что по-другому она не умеет, да и он тоже — только резать, ломать и жечь — поэтому она протягивает ладонь робко, почти стеснительно…       Его тело — соль, пот, влага и мокрая кожа. Его плоть — сплетение мускулов, жил, крови (преимущественно чужой), воли и ярости, но не той, бесконтрольной, а другой. Ярости боя, упоения битвы и сладости сражения, когда конечности, люди, сами души — всего лишь корм для стали…       Прикасаться к нему — всё равно что ласкать существо, способное в любой момент отгрызть тебе руку.       Ни с чем не сравнимое удовольствие.       Монро позволяет ей эту детскую, на самом деле, ласку совсем недолго, а потом по-хозяйски привлекает к себе. Она сама раздвигает перед ним ноги и обхватывает ими его торс, когда он берёт её за бёдра и приподнимает.       — Я всё ещё ненавижу тебя, — лихорадочно шепчет она, держась за его плечи, и сама понимает, насколько жалко это звучит.       — Ненавидишь, — как всегда соглашается он. — Но примешь.       А потом медленно, очень медленно наполняет её собой.       — Не сопротивляйся. Расслабься. Уступи, — смотрит он Чарли прямо в глаза и наблюдает за её реакцией.       Он точно что-то подмешал ей — иначе почему она абсолютно покорно выполняет все его приказы?..       Она должна бы чувствовать ненависть, за нею она пришла, но вместо этого Чарли ощущает тепло. Тепло и убаюкивающий покой тёмных вод — особенно когда Монро начинает двигаться. Он убил отца, он убил Денни всё повторяет она, самая понимая, что это ложь, но пытаясь таким образом прийти в себя. Вот только это не помогает. Ей вообще вряд ли что уже поможет, однако она гонит эту мысль прочь, будто у неё ещё есть какая-то надежда.       Надежда… о чём ты, Чарли? звучит насмешливый голос в её голове, хоть Монро не произносит и слова.       Он толкается в ней раз, другой… снова и снова, постепенно наращивая темп.       Подхватывает, направляет, держит крепко — так, что не вырваться. И от того, насколько ей с ним хорошо, а должно бы совсем наоборот, Чарли тошно так, будто её вскрывают наживую. Каждое движение Монро вспарывает её изнутри — но не болью, а наслаждением. Таким острым, будто он не трахает её, а режет, снова и снова, кромсая всё то живое, что в ней ещё осталось… И да — это определённо лучший трах в её жизни. Чарли повторяет про себя это стыдно-мерзкое fuck снова и снова: каждый раз, когда он насаживает её на собственное тело — как коллекционер, пронзающий иглой редкую бабочку, чтобы добавить её к своим трофеям.       Монро не останавливается ни на миг, не даёт передышки, никакой пощады — его натиск подобен приливу, затапливающему берег и сметающему всё на своём пути.       Он повсюду, везде. Он всё, чем Чарли сейчас дышит — проникает до самого нутра, во все поры, просачивается в них и ползёт по нитям вен чёрным ядом…       Чарли выгибается и её уносит.       Оргазм бьёт резкой волной, скручивает спазмом — так, что она не может даже кричать, а лишь жалко сипит, пытаясь сохранить последние остатки воздуха.       Она цепляется за плечи Монро, скользкую от пота шею, вдавливает пальцы в его затылок и зарывается ими в волосы — в его чёртовы светлые кудри, которые на ощупь шелковистые, младенчески мягкие. Именно такими они обязаны быть у тех милых ангелов, которых она видела на потрёпанных рождественских открытках — остатках старого мира.       Чарли пытается прийти в себя, найти точку опоры в ставшей непрочно-зыбкой реальности, но Монро не даёт ей такой возможности.       Он куда-то идёт вместе с ней, размыкает обнимающие его руки, одним рывком опрокидывает Чарли и кладёт на твёрдую поверхность.       И не покидает ни на секунду — всё это время, с того самого момента, как он взял её, они едины.       Чарли озирается, смотрит вокруг мутным взглядом и видит под собой зелень сукна — значит, они на бильярдном столе. Она смотрит на возвышающегося над ней Монро, пытается сфокусировать взгляд на его лице и вполне готова увидеть на нём триумф и победу, превосходство против слабости, которую она перед ним проявила — но всё рушится, когда он снова начинает в ней двигаться, продолжая тот безумный танец, который начался между ними, когда… мать вашу, да с того дня, как они друг друга увидели!       За первым толчком следует второй… и ещё один… и ещё…       Выбраться на поверхность у Чарли так и не получается.       Водоворот ощущений подхватывает её, ослепляет, заставляет позабыть обо всём на свете — даже о том, как больно впивается в бёдра край стола, а лопатки царапает жёсткая ткань. Чарли постепенно растворяется, её словно бы не существует. Она будто не помнит ни кто она, ни зачем здесь — и это одно из самых прекрасных ощущений, что она испытывала — полное забытье. Больше нет ничего. А всё, что сейчас важно — это удерживающие её руки, твёрдость чужой плоти, наполняющей её, жар собственного тела и размеренность ритма, толкающего Чарли к самому краю, с которого она давно готова сорваться.       И это происходит — когда Монро берёт её, прогибает (почти до грани, но так, чтобы не сломать) и последними сильными ударами заполняет до предела.       …В этот раз наслаждение не так остро, но сильнее — оно обвивает, крепко держит и словно щупальцами жадно тянет вниз, куда-то на глубину. Так глубоко, что Чарли захлёбывается, тонет, и свет остаётся лишь воспоминанием — гаснущим пятном под крепко сомкнутыми веками. Темнота зовёт к себе, манит, укрывает толщей океана ночи. Тело Чарли становится лёгким — почти невесомым — внизу живота пульсирует и этот ритм, поначалу дикий, а потом всё более спокойный, убаюкивает её.       Ей хочется заснуть, отключиться и не просыпаться больше никогда.       Кажется её снова куда-то несут, кладут (теперь уже на что-то мягкое) и чем-то укрывают — но это всё далеко, не взаправду.       Она не чувствует, как проваливается в небытие. ***       Чарли вздрагивает и просыпается.       От того, как резко она приподнимается, мягкий плед сползает с её плеча и падает куда-то на пол. Быстро осмотревшись, она осознаёт, что лежит всё в той же гостиной на кушетке — вот только не может понять, сколько времени она здесь провела. Кажется, ещё ночь — по крайней мере небо, которое она видит сквозь огромные окна, по прежнему тёмное и звёздное.       Она вспоминает, что в этой комнате произошло и воспоминания бьют её наотмашь.       Наваждение, которое владело ею ещё недавно, проходит, и единственное, о чём Чарли сейчас думает — бежать.       Бежать отсюда как можно быстрее.       Она вскакивает, но колени поначалу подгибаются от слабости. Самочувствие вообще мерзкое — оцарапанную спину жжёт, живот ноет, а между ног мокро. Из неё что-то течёт — Чарли опускает руку вниз и чувствует капли, сползающие по бёдрам.       Вот дерьмо! ругается она, шипит от злости (на саму себя же), но находит в себе силы идти — ей нужно срочно найти одежду. И оружие, вспоминает она запоздало.       Чарли находит свои вещи, аккуратно сложенные стопкой — а как вишенка на торте сверху нож и револьвер.       Она в жизни никогда так быстро не одевалась.       — Уходишь не попрощавшись? Как невежливо.       Она застывает на самом пороге и очень медленно оборачивается — будто до конца надеется, что ей это послышалось.       Монро поднимается из своего кресла, выходит из тени.       — До скорого, Чарли. Ещё увидимся.       Она бы хотела возразить. Ударить, всадить нож до самого его гнилого сердца, добить….       — О, милая, — губы Монро трогает лёгкая улыбка, пока он идёт к ней. — Ты же не думала, что это будет лишь раз? Что на этом всё закончится?       Он ловит её раненый взгляд и нанизывает на свой собственный:       — Тебе от меня не избавиться. Мы будем вместе о-о-о-очень долго.       Улыбка Монро полна нежности, самой честной и искренней.       — Навсегда, — говорит он проникновенно, будто клянётся в вечной любви.       Он уже рядом — полуголый, босой, в одних брюках, зато с неизменным стаканом виски. Монро продолжает улыбаться, наклоняется к Чарли и ласково целует её на прощанье в лоб:       — И пожалуйста — позаботься о себе. Раз уж мне не с руки, — его ладонь ложится на её живот: — Ты же не хочешь носить моего ублюдка?       Он поправляет ей волосы, а после отворачивается и снова возвращается в дом.       — До встречи, Шарлотта.       Это последнее, что она слышит, прежде чем шагнуть в темноту. ***