***
Кровать мягкая. Артёму не стоит усилий провалиться на метр глубже в пучину пурпурного океана. На тумбочке справа, с восточной стороны, рядом с окном, откуда утром бьёт нещадно солнце, стоит тот самый — или другой? — стыренный с вечеринки спрайт, что грязнее худшей из школьных красоток. В бутылке плещется желание продолжать пати тут, дома, в кругу самых близких глюков и пьяных фантазий, однако Тёма сам не хуже любой жидкости растекается на постели. Он зевает сладко, как котёнок, раскрывая рот в львином оскале. Часы на циферблате не видны, он их не наблюдает. Время тянется, расплывчатое, словно желе из смородины. Тёма облизывается. В ушах отчего-то пищит. Ну что за подстава? Артём шарит рукою по прикроватной тумбочке — всё безуспешно — и, обессилев, топит голову в подушке, будто в морских водах. К прискорбию, неведомый звук волнами проходит сквозь толщу воды, так что Тёма морщится, как от лимона. Ну нет же, не-е-ет. Он не собирается пока что всплывать. Тёма поднимается на ноги и бредёт вдоль стены, намереваясь выбить дух из источника шума — по-тихому, как герой в маске, восстановить справедливость. Отличный сценарий. На пути к возвращению в сон шаг первый: обнаружить цель. Артём мотыляет глазами по закромам квартиры, шатким па заступая за порог прихожей. Воздушной рукой он неуверенно трогает дверную ручку. Что-то там за металлической преградой? Тёма присасывается ухом к двери, затаив дыхание. — Пошёл на хер, — режет по штукатурке в подъезде, оседая эхом и некрасивой трещиной. — Ну пожалуйста, — причитает кто-то. — Мне нужно!.. — На хуя? — обрывает мольбу с шовным треском. — Ну мне нужно, понимаешь. Я хоть на коленки… — На хуя? — безжалостно тушит заискивание. — Ну ты же знаешь, я хоть на коленки встану и вообще… — Отвали, и без тебя шалав полно. — Ну пожалуйста! — льётся липкий скулёж, наверняка, вперемешку со склеенными глазами, ведь очевидно, что даже ПВА-клей ничего уже не поправит. Гулкие шаги сольным проектом звучат посреди тяжеловесной тишины лестничной клетки, но вскоре стихают, оставляя на лице Тёмы печать неудовлетворённого любопытства. Артём отходит от двери на шаг, возвращается, покачивается назад и тянется к глазку. На полу корчится фигура: то лезет на стену, то вьётся в судорогах. Белые волосы путаются на лбу, пока руки бродят по истоптанному бетону, пыль с которого оседает на ладонях и забивается под грызеные ногти. Артём наваливается плечом на дверь и прижимается к ней боком. Крепче прищурив глаз, он задерживает дыхание. Пацан стучит по исписанным стенам мимо дверей, чей корпус из металла ещё с 90-х терпеливо сносит всё подряд: кулаки, ботинки и даже ожоги разнообразнейшей степени — от затушенных окурков до поджогов политого бензом гнезда из газет. Опомнившись и осознав бесплодность своих действий, парень принимается трезвонить в пискливые звонки пустующих квартир, о чём ему, впрочем, неизвестно. Однако неожиданно откликнувшись на, казалось, бессмысленные звонки, одна из металлических дверей отворяется со скрипом непромасленных петель и своей резкостью заставляет светловолосого парнишу испуганно обернуться. Его лицо, взволнованное и трепещущее в ожидании неизвестно чего, ненадолго озаряется надеждой. — Есть? — заискивающе шепчет он и так и замирает с приоткрытым ртом в ожидании ответа. Артём ведёт взглядом по бывшей мечте. На коже темнеет россыпь желтоватых пятен, глаза тускнеют из-под впавших век, светлые волосы несуразно спутались и прилипли к взмокшей шее. По лбу также бьёт пот, и даже глаза, кажется, близки к тому, чтобы лить слезы без причины. Тёма невольно отступает на шаг, но, всё-таки сморгнув отвращение, находит в себе силы бросить: — Заходи. Глаза блондина сияют, несмотря на всю блеклость его лица. И все же Артём недоверчиво щурится: блеск ненормален, лихорадочен, за ним теснится одержимость. Тёма сглатывает комок и возвращается к двери, распахивая ту пошире. Глеб распрямляется, тут же сгибается чуть ли не пополам от кашля, поднимает голову и сутулится, стремится вдоль стены то ускоряя шаг, то ненадолго прижимаясь к хладному бетону. Судя по виду, истратив все силы, но почти дойдя до двери, он вдруг отступается на ровном месте и, уже готовый во второй раз потерять почву под ногами, облегчённо охает, когда руки Тёмы подхватывают его. Худощавые кисти Артёма стонут, а тонкие предплечья уже стремятся закричать от напряжения, когда Тёма, скрепя сердце, всё же сдерживается и тянет груз обоих тел наверх. Глеб на удивление быстро приходит в себя, но, к прискорбию, ненадолго. Уже в прихожей он вновь теряет равновесие и падает на ковролин, снося гардеробную вешалку. Неприятно и неприлично, однако гость лишь тактично покашливает. Малоудовлетворённый таким «извинением», Артём тяжело вздыхает и сжимает пальцы, но таки находит в себе силы приобнять Глеба и провести его дальше по коридору без язвительного замечания. Сам же впустил. В спальне, куда заходят парни, ещё царит полумрак: задёргивайте шторы, дети. Глаза обоих расслабленно бродят по комнате, пересекаясь на помятых простынях. Глеб проводит ладошкой по лбу, стирая пот. «А кожа-то прозрачнее тюлевой занавески», — замечает Артём про себя. Сейчас бы лежать триповать, ну на край провалиться в сон, но только не пялиться типа ничего не втыкающим взглядом на измятую постель. Вернуть бы тот славный час с того момента, как он вернулся с вечеринки, забив на собственное предложение и впоследствии вовсе забыв про него. Но вот сейчас они замерли напротив долбаной кровати, совершенно по-дурацки, невольно пародируя семейную непару в ночь последней годовщины перед запоздалым разводом. Слава богам, Артём замечает на прикроватной тумбочке спасительную бутылку. Разрывая неуютную паузу, Тёма кивает на спрайт-не-со-льдом. — Сойдёт, — отзывается Глеб и шаркает до тумбочки, чтобы схватить бутылку. — Где у тебя тут… — Кухня прямо и направо. Глеб, помедлив немного, всё же устремляется по коридору: он-то думал спросить, где выход, пока этот придурок Артём не решил, что он долбаный телепат, хотя в действительности это ни хуя не так. За окнами почти квадратной кухоньки теплился рассвет. Глеб поставил бутылку на стол, устроившись напротив. Его неотрывный взгляд вбуравился в Артёма. — Что? — спросил Тёмыч, напряжённо вцепившись руками в бортик кухонного стола. — Может, предложишь мне кружку или стакан? — попытался внести ясность Глеб. Тёма склонил голову к плечу. «На чай типа напрашиваешься?» — Я не быдло — из горла пить не буду. «Ебать принципиальный», — закатил глаза Тёма, но всё-таки потянулся за кружкой. Достал первую попавшуюся — свою любимую, стоявшую ближе всего. — Ну наконец-то. — Глеб взял протянутую кружку, но вдруг задрожавшая рука смутила его хватку, и невольно кружка выскользула и упала на пол. — Блядь, — пробормотал Артём и протянул ладонь к замершему Глебу. —Осторожнее же надо… — Это всё ебаная кружка. — Что? — опешил Артём. — Она была мокрая и скользкая поэтому. — Ты о чём, кружка сухой была. — И именно поэтому она дном вверх стояла. — И что? — И то, блядь. — Слушай, можешь валить, я тебя убираться не заставляю. — Ещё бы, — фыркнул Глеб и направился туда, где, как он помнил, располагалась прихожая. Тёма завернул вслед за ним. Блондин чуть помялся, пусто глядя себе под ноги, и, встряхнув бутылкой с переливающимся лином, подошёл к Артёму. Тот с недоверием уставился на завешанное спутанными волосами лицо и с не меньшим сомнением воспринял последовавший мгновением позже поцелуй. Он был бесцветен, ничего не вырающ и опыстылел им обоим, так что Глеб вскоре отстранился, поспешно позабыв этот неудавшийся акт какой-то неискренней, в каком-то роде даже вынужденной признательности. На свету Глеб выглядел ещё хуёвее: впалые щёки, впалые глаза, впалая жизнь. Тёма усмехнулся про себя: он и сам вряд ли выглядел лучше. И вместе с тем Артём вдруг поёжился. Глеб стоял боком к трюмо с зеркалом: из отражения запылившегося стекла на Тёмыча при любых обстоятельствах странно косился его собственный профиль. Тёма сморгнул — наваждение сгинуло. — Ну, я, наверно, пойду, — едва слышно пробормотал Глеб и, приложившись бесцветными губами к горлышку бутылки, скрипнул дверью. В следующий миг прозвучал металлический лязг, и Артём с мирной радостью облокотился на захлопнутую дверь. Постояв так некоторое время, парень устало поплёлся на кухню.***
— Гляди какой! — (Тёма проследил взгляд парня, сидевшего рядом с ним за стойкой бара добрые полчаса.) — Точно как Курт… — Кобейн, — подытожил Артём и, встретившись с вопросительным взором новоявленного приятеля, многозначительно улыбнулся, скользя глазами то по вертящемуся блонди на танцполе, то по бледной коже на сгибе собственного локтя.