Ars Longa

Слякоть. Грязь. Белое небо без намека на солнце. Верхушки замка, не покрытые снегом, а на улице декабрь набирает обороты. Как будто в воздухе повисло едва уловимое отчаяние – все было слишком странно, неподвластно и замкнуто. Казалось, тронь пространство вокруг – и сможешь потрогать тот сгусток дыма, черного, удушающего, что преследует слишком давно, чтобы его не заметить. Эмоции, воспоминания, слова, взгляды, усмешки, броские фразы. Так давили. Причиняли такую неистовую боль в области между ребер, объятых сосудами с кровью, которая застывала, заставляя сдержанно дышать – кажется даже она помнила. Это было только начало. Но того хватило. Осознание, что темная макушка, мелькающая перед глазами; глаза столь выразительные, глубокие, необъемлемые; руки с закатанными рукавами, с сжимающимися кулаками, как только пытаешься стать чуть менее заметным; спина, отличающаяся от своей собственной, которая может позволить себе иногда чуть ссутулиться, облегченно вздыхая – все это существует и … О Мерлин… Притягивает. Кажется, на секунду передержишь желание взирать – и точно попадешь в ловушку. А когда по воле случая оказываешься в одном коридоре, тихом и оглушающем… Хочется так сильно кричать, до беспамятства, до сухого остатка внутри, там, где должна быть душа или ее подобие, до крови от впивающихся ногтей. Астрономическая башня верно слышала много подобных криков, но наполненных таким количеством боли – вряд ли. Но что может поделать подросток, хоть и такой выразительный, грациозный, статный, но все еще местами угловатый. Забывается и необходимость выглядеть подобающе – Драко уже не помнит, когда в последний раз его волосы в зеркале выглядели гладкими, локон к локону, чтобы отец гордился. К чему белоснежные рубашки, если они больше не являются центром его внимания. К чему все эти старания, если назойливая Уизлетта, что вечно крутится возле него, переманивает все больше. К чему бумажки-журавлики, если сил держать палочку нет, а уж колдовать послания и подавно. Сил вообще уже нет. События проносились так быстро, что можно было и не вспомнить каждую деталь. Но Драко помнил. И совместные отработки за перепалки, которые, конечно же, не были оставлены без внимания профессоров. И групповую работу, которую пришлось терпеть, когда приходилось работать бок о бок, касаясь иногда чужого локтя своим, и вздрагивать каждый раз – контраст температур был зашкаливающим. И игру в квиддич, когда оба стремятся поймать этот золотой снитч, но, кажется, ничего не получается. И даже не из-за того, что метла слишком медленная – Нимбус был хорош, даже очень – плавно маневрировал в воздушном потоке, позволял чувствовать себя свободным (тогда это чувство еще существовало). И не из-за пытливого ветра, который то и дело заставлял обоих закрывать глаза — он лишь обдувал и наделял жизнью, заполняя легкие кислородом и желанием выиграть. Совершенно не в этом была причина. Все лишь потому, что его лицо слишком близко, почти голимые сантиметры, отделяли их от столкновения; слишком сосредоточено, сведенные брови, сжатые донельзя зубы, выразительные скулы, устремленный в одну точку взгляд; слишком живо, ошеломляюще, красиво Драко помнит первую мысль об этом. Он быстро спрятал ее у себя в сознании – еще чего, будут ему какие-то гриффиндорцы привлекательными казаться. Мало ему жизни со строгим отцом, что требует непомерно много. Мало ему испытывающего взгляда матери в редкие их встречи, что лелеет надежду, а еще смотрит как будто сочувствующе – и не пойми почему (или просто понимать не хочется). Так нет же, еще и это бестолковое недоумение, которое является вершиной, пиком, эскалацией всей раздражительности, злости. Но точно не ненависти, нет. Однако ж чем больше ты отгоняешь от себя мысль, что, может, дело в кудрявых волосах и добрых зеленых глазах, тем навязчивей она становится. И вот вы уже снова ругаетесь в коридоре – никто даже не помнит причину, наверное, Драко в очередной раз не смог промолчать и высмеял что-то из любимого. Нищий Уизелл, грязнокровка Грейнджер, парочка жалящих эпитетов по поводу и без, ну и конечно же на десерт – герой всего Волшебного мира Гарри Мать его Поттер А потом что-то перемкнуло, как будто Долгопупс опять довел зелья до точки некипения – взрыва; или будто что-то сжало ту пружину внутри, про которую говорили на одном из занятий по маггловедению, помнится что-то такое было. И вот она разжимается, а они остервенело уничтожают друг друга – через поцелуи, губами по губам, которые разъедают буквально все живое, все магическое внутри; через прикосновения – они сравнятся только, наверное, с Адским пламенем, о котором Драко слышал от мамы (она читала ему какую-то детскую книжку, мягко перебирая волосы своими длинными аккуратными пальчиками); через судорожные вздохи друг другу в лицо – воздух тогда был будто един и едва ли позволял себе движение, слишком напряженно. И больно. Очень больно. А то, что было потом, следовало призраком, мрачным и безликим. Об этом Драко думал слишком часто, слишком отчаянно, слишком больно. Очередное ничего, приправленное жесткими взглядами из-под очков, которые руки так и чешутся снять, взглядом столь мертвым, как может показаться, но совершенно точно не лишенным того огня — не исключено даже ненависти. О да, выглядит именно так. То чувство, когда ты настолько ненавидишь, что внутри просыпается азарт – задавить это еще сильнее, растоптать, уничтожить, чтобы даже не осталось напоминания, а лишь назойливое нечто, едва уловимое под легилименцией. А следом совершенно случайная, очередная встреча в коридоре. И снова борьба – за право существовать в этом пространстве, за право вести в этом поединке бледных губ и других, напротив, что сводят с ума, своим жаром, своей ухмылкой. И все по кругу. Взор столь стремительно нагнетающий, что все происходящее больше походит на злую шутку, над которой наверняка смеется весь этот напыщенный и нелепый факультет львов вечерами в гостиной, жадно впитывая каждое слово о похождениях Золотого Мальчика, который издевается над жалким слизеринцем. «Только посмотрите, он и правда думает, что это нормально». В голове сразу звучат эти смешки, этот всеобщий оскал. Паранойя. – Подавись своей желчью, Драко Люциус Малфой. – Зеленые глаза горят ярче, чем вспышка Непростительного заклинания. – Не понимаю, почему такие мизерные, жалкие, скверные, гнусные люди могут учиться в Хогварсте. Ты отвратителен мне. И не достоин даже находиться здесь. И в противовес словам очередная вспышка боли, когда пальцы сжимают его мантию, обжигая прикосновениями, потому что Горячо, горячо, горячо. Кожа к коже, вздох к вздоху. И глаза – пронзительные, изумрудные, не ненавидящие. Светловолосый и не помнит, как дошел до подземелий в тот день. Но, видимо, тем же способом он заставил себя думать – больше никакого яда в его жизни. Яда по имени Гарри Поттер. Но ядом, увы, оказался не определённый человек, а чувства к нему, столь яркие и отравляющие, что будь они змеей, то таких бы без промедлений уничтожали как угрозу и для магглов, и для магов – без возможности бороться, без противоядия и спасения. Танец с Сатаной. Так это назвал Драко про себя. Потому что сил больше не осталось, потому что смотреть стало сложно, дышать стало сложно, жить стало сложно. Кажется, магглы зовут это наркотиком. Банально до невозможности, но чертов Гарри мать его Поттер въелся в мозг, под кожу, растекая по капиллярам, разрушая все живое, что могло остаться. А далее события отрезвляющие, которые уже не забудешь. Сначала этот взгляд, постоянно провожающий Драко – от него легче точно не становится, у светловолосого нет времени, больше уж точно нет, разбираться с преследованием; у него отметка на руке, черная, как тьма внутри себя. Выручай-Комната с этим отвратительным старым шкафом, который бы лучше спалить, чтобы меньше соблазнов было. Ну и конечно же. Туалет. Сжатые руки. Слезы по щекам. Зеркало. И эти зеленые глаза в отражении. Выть хочется донельзя, хрипеть хочется донельзя, умереть хочется донельзя. Апогей всей жалости собрался в этом помещении, которое с каждой минутой наполнялось все большим количеством крови. Следом пошли шрамы на груди, на безупречном белом теле. Потом Мэнор вместе с изуродованным лицом напротив, но все еще напоминавшмм очертаниями того, кто губит и уничтожает по ночам. Снова Выручай-Комната, то Адское пламя, знакомое и будто родное, и мелькающие воспоминания как пушечное ядро, также выбивающие землю из-под ног. С того дня помнится только ощущение тепла в руках, грубой ткани майки или это была футболка – кто бы вспомнил сейчас. А потом «Гарри Поттер мертв» Что-то говорит мать своим дрожащим голосом, видны серые волосы отца по ту сторону. И неимение выбора. Во всей чертовой жизни Драко Малфой жалеет лишь о том, что у него с самого начала не было выбора. Все вокруг только и делали, что решали за него. Драко, ты должен. Драко, ты сделаешь. Драко, не смей… И только вон то тело, лежащее в руках нелепого лесничего Хагрида, давало ему выбор. Вести себя глупо и дерзко, касаться там, где рыжая предательница крови не могла бы себе даже представить, оскорблять всеми словами, которые можно было только найти в библиотеках или услышать на улице в особо неспокойные дни, жить, как никто до этого не давал. На этом закончилась бы история единственного наследника великого рода Малфоев. Закончилась безликим юношей, который в ту же секунду потерял всякий смысл продолжать дышать. «Как же действительно жалко» Все так, если бы только краем глаза не было видно, как безжизненное тело покойника сбрасывает с себя тень смерти, встает на ноги и бежит. Так стремительно, что только одно приходит на ум: – Поттер! — вместе с палочкой брошенные слова... И на этом все. Именно в тот момент у Драко Малфоя появляется душа. Как и у всех, кто стоял по противоположную сторону, едва заметно улыбаясь. «Если Гарри Поттер жив, значит живы и мы». Все, что остается потом, проносится с бешенной скоростью, едва поспевая за событиями. Выигранная война, оплакивание падших, бесконечные суды – для Драко они даются невероятно тяжело –, восстановление всей Британии, попытка поймать тех, кто скрылся. И многое, многое, многое другое. У которого теперь есть название, есть форма, есть смысл, идея и жизнь в полном объеме. Даже у Малфоя, который во тьме прожил последние года, даже у Малфоя, у которого нет больше твердой почвы под ногами, лишь только вера в светлое будущее. А еще у него есть Гарри мать его Поттер. Спасение всего мира. Спасение его мира. За что можно сказать спасибо. Опять губами по губам, опять взглядом испытывающим, опять жестами и касаниями. Опять, но все же по-новому. Потому что больше нет преграды в нашёптывающем зловещем голосе по ночам. Потому что больше никто никому и ничего не должен. Потому что теперь-то есть шанс. Начать все заново. И пожать друг другу руки наконец, как тогда, исправляя ошибки одиннадцатилетних себя.