Поединок

Ксан в очередной раз соскользнул с горячего крупа кентавра, чудом не попав под мощный удар копыт. Толпа взревела, кто-то подбадривал его, кто-то во всю глотку хвастался тем, что совсем скоро получит выигрыш – как только кентавр размозжит хлюпику башку. Пыль, лошадиный и человеческий пот, вонь отчаяния, дрожащие от усталости мышцы. Ксан перекатился по земле, сумев схватить недавно оброненное лассо. Кентавр заорал и бросился на него, намереваясь сбить с ног одним смертоносным ударом, не позволить расправить лассо, вдохнуть горячего влажного воздуха. Руки кентавра были привязаны по бокам, чтобы дать его противнику хотя бы призрачный шанс, волосы, которые по обычаям коненлюдей должны расти до самого крупа, коротко острижены – чтобы нельзя было вцепиться в гриву и тем выиграть свою свободу. Ксан был рабом почти всю жизнь: совсем сопляком в древесной люльке его привезли в чужие земли завоеватели. Он рос мальчиком для битья, для мелких услуг самого разного толка. Он не знал языка своих предков, но умел ругаться на нескольких чужих. Он возмужал к двадцати годам, начав превращаться из недорослика в подтянутого юношу. Веснушчатый и рыжеволосый, он был особенно чужим среди смуглых кряжистых хозяев, среди горных великанов и кентавров с пшеничными гривами и заплетенными в косы бородами. Его кентавр еще бороды не носил, будучи почти ровесником. Его кентавр – его шанс стать свободным. Любой раб, который согласится участвовать в жребии, однажды может попасть на эту утоптанную сотнями ног и копыт арену. На ее трибунах беснуются охочие до зрелищ хозяева. У раба есть лассо, собственное тело, и время до того, как солнце коснется вершины башни безмолвия. Если до этого смельчак не подохнет под копытами несравненно более сильного существа, если сможет удержаться на крупе кентавра два по десять мигов – он станет свободным. Если выживет, но не выполнит условия – его застрелят прямо на арене. Хозяева рассуждали просто: столь сильный, неудержимый, отчаянный раб полезней соратником, а не тем, кто всякий раз пытается сбежать или подбить на непослушание других. Он может стать виновником смуты, а может принести пользу как воин. Получить то, что ему причитается. Отдать себя новой родине без остатка. И Ксан был готов зубами выгрызть себе путь к свободе. Но дубленую шкуру кентавра не прокусить, его не остановить хлипким подобием лассо. И сил уже почти не осталось, воздух вырывается из груди резкими толчками, разрывая грудную клетку, во рту вкус крови, в боку пульсирует боль. Его противник уже радовался скорому окончанию бесславной жизни грязного, одетого в тряпье раба, он глумливо ухмылялся и показывал унижающие жесты, а порой что-то гортанно выкрикивал, но Ксан знал на языке конеплемени всего пару слов, и эти ему были незнакомы. А быть может, он попросту отупел от усталости и отчаяния. Кентавр праздновал победу, а потому на последний удар пошел, рисуясь, и Ксану оказалось этого достаточно, чтобы в третий раз оказаться на его скользком крупе, от которого шел пар. Огненно горячий, скользкий от пота, кентавр взбрыкнул, попытался встать на дыбы. Его не взять силой – силы неравны. Но в голове Ксана вдруг мелькнула дикая мысль. Все знали, что кентавры, хоть и почти неубиваемы, медленно соображают, если что-то выбивает их из колеи. Любой неожиданный ход, уловка противника – и кентавру требуется какое-то время, чтобы прийти в себя и понять, как поступить. Времени Ксану было нужно совсем чуть-чуть – десяток вдохов и выдохов, не более. И он, делая вид, что пытается удержаться, обнял кентавра за мощный торс, крепко прижимаясь к его спине всем телом, вжимаясь пахом в место перехода от лошадиного туловища к человеческому, скользнул ладонями по широкой груди, запутался пальцами в волосах, которыми эта грудь густо заросла, а потом сжал пальцами соски. Ксан надеялся, что его странное поведение останется незамеченным для остальных, ни зрители, ни стража не поймут, что происходит. Сам он знал, что они слишком быстро двигаются, что пыль стоит столбом, а безопасности ради толпу держат на некотором отдалении. Ксан обнял кентавра, продолжая свои дикие ласки, впился зубами в основание шеи, обхватил ногами торс. Кентавр споткнулся, закружился на месте, заорал что-то, попытался освободить руки, что делать было запрещено. Кожа к коже, дышать в унисон, вдыхать запах, касаться кончиками пальцев. Кентавру было запрещено кататься по земле, так что он сделал вид, что падает, дабы попытаться стряхнуть седока, а потом резко поднялся на дыбы. И споткнулся вновь. Кожа к коже, тело Ксана, почти не скрытое одеждой, стало одним целым с телом кентавра, губы ласкали обветренную кожу конечеловека, удары сердца отсчитывали миги... Крикнул судья, останавливая сражение, и кентавр тут же упал на бок, намереваясь задавить седока. Ксан сам не понял, как смог отскочить и откатиться в сторону. – Свободен, – сообщил судья без особого удовольствия. Толпа бесновалась, кентавр взревел и вновь поднялся на дыбы, но не посмел уничтожить человечишку после окончания поединка, а Ксан смог лишь встать на колени, дрожа всем истерзанным телом. – Шеор хра, – выкрикнул кентавр, прежде чем поскакать к воротам. «Я убью тебя», – перевел Ксан. Это часто можно было услышать от конелюдей. Ксан с трудом улыбнулся пересохшими губами и прошептал: – Может быть… убей… Ты никому не признаешься в том, что произошло, но попытаешься убить… Ничего… Не страшно… свободным нестрашно и умереть.