Меж двух огней

Хина-Ури вздрогнула, когда мощный кулак старшего брата соприкоснулся со стеной.        Их было пятеро, этих старших братьев, но лишь у одного из них была такая характерная привычка. Все они были Мауи — и самый младший из них, пожалуй, был самым экспрессивным и вспыльчивым.        Мауи-тикитики воспитали боги и древнее море. Люди жили по веками установленным правилам — а он был честен и предельно прямолинеен, потому что природа не привыкла быть гибкой. Она могла быть океаном, изменчивым и гладким. Но даже океану несвойственны рамки.        Мауи-тахе, напротив, вырос среди людей, среди правил, табу и общественных норм. Он привык подчиняться старшим, привык слушаться вождя, даже если все их приказы ему не нравились.        Два Мауи-брата оказались слишком разными.        Конфликты между ними были неминуемы.        Хина-Ури понимала это, несмотря на возраст. Но даже понимание не могло утихомирить страх и тоску, которые появлялись из глубин её души, когда Мауи-тикитики начинал бить стену.        Он был сильнее любого иного члена племени и таким образом красноречиво говорил: «Я в бешенстве. Будь осторожней».        Мауи-таха привык быть посредником между ссорящимися. Но даже его терпение было далеко не безграничным.        Хина-Ури привычно забилась в угол, когда мощные, одинаково злые братья налетели друг на друга. Они не дрались, нет — Мауи-таха верил в войну без войны, а Мауи-тикитики боялся ударить слишком сильно. Они встали так близко, что соприкоснулись лбами, и зарычали — зло, раздражённо, как рычат собаки в сезоны голода, когда рыбаки отгоняют их от своей добычи.        Хина-Ури закрыла глаза, заткнула уши — лишь бы не видеть их такими. Лишь бы не слышать проклятия, одновременно изрыгаемые из беснующихся уст.        Она несколько раз видела хака, исполняемое мужчинами племени. Даже тогда перекошенные лица и злобный оскал не вызывали у неё никаких чувств, кроме кипящей от адреналина крови и восторга, дикого, захлёбывающегося, первобытного, словно разбуженного из глубин подсознания. Хина-Ури знала, глядя на танцоров, что те притворялись — танец заставлял их рычать и неистово бить себя, чтобы запугать потенциальных врагов.        А вот братья не притворялись. И оттого их ярость выглядела куда более яркой и страшной.        Мелахи, кроткая жена Мауи-таха, дрожала, как парус каноэ в шторм, но отважно встала между мужчинами. «Прекратите! Вы гневите атуа!» — тонко кричала она.        Хина-Ури попятилась к выходу и, когда братья отвлеклись на Мелаху, выскочила на улицу.        Природа грустила. Голубая тапа небес покрылась серыми набухшими тучами, не позволяя Тама Нуи-Те-Ра осветить мир своей солнечной улыбкой. Хина-Ури промчалась по главной поляне, быстрая, как приливная волна. Ей не хотелось ни с кем встречаться, особенно — с матерью Тарангой, которая тотчас постаралась бы её утешить. Хина-Ури уже не была ребёнком, которого надо утешать! Да, после ссор братьев, свидетелем которых она становилась, было очень тоскливо и плаксиво, но она, Хина-Ури, сильная. Ей просто нужно побыть в одиночестве.        Природа была идеальной праматерью. Она сочувствовала молча, не мешала и предоставляла людям возможность побыть в одиночестве. Хина-Ури сидела на камне под пышными пальмами и рассеяно смотрела на хмурый океан. Он расстилался внизу холма, как широкое тёмное полотно, рябил крупными волнами и всячески показывал, что сегодня не был рад мореходам.        Вечерние тени мягко ложились на песок, пятная его.        Мауи-тикитики передвигался абсолютно бесшумно. Возможно, этому его тоже обучали боги. Тем не менее Хина-Ури всегда знала, когда он был рядом. От брата исходила незримая мощь, которую сложно было не почувствовать. Его резерв маны казался бездонным — и оттого смертным находиться с ним рядом было очень… странно. Когда Мауи-тикитики был спокоен, вся его энергия заставляла людей пьянеть от всепоглощающего счастья. Но когда он злился…        Сейчас всё было спокойно. Шторм утих, оставив после себя опустошённость и вину.        Мауи-тикитики подошёл ближе и встал за её спиной. Хина-ури чувствовала его взгляд, но не слышала никакого, даже самого лёгкого дыхания. Да, она не ошиблась. Это действительно был он.        — Прости меня, сестрёнка, я так виноват, — тихо вздохнули у неё за спиной, и Хина-Ури почувствовала, как огромные мощные руки брата осторожно обхватили её со спины.        Мауи-тикитики прижался к ней, ткнулся носом в тёмные пышные кудри.        — Не знаю, что на меня нашло, — почти жалобно произнёс он, и Хине-Ури, вопреки всему, захотелось улыбнуться — взрослый Мауи-тикитики сейчас напоминал нашкодившего малыша. — Я не хотел тебя пугать…        — Я не испугалась. — Хина-Ури оглянулась и встретилась взглядом с тёмными бездонными глазами. В них можно было падать веками, сгореть в рыжих искорках — но Хина-Ури лишь обогревалась, когда этот взгляд был обращён на неё. — Расстроилась, — пояснила она, и Мауи-тикитики опустил голову. — Не люблю, когда вы ссоритесь, — добавила она, и брат тихо вздохнул.        — Прости. Я больше так не буду.        Если бы Хина-Ури была старше, она бы наверняка закатила глаза. Мауи-тикитики говорил это всякий раз, когда приходил к ней после очередной братской ссоры.        Но Хина-Ури была ещё слишком юной, чтобы отращивать насмешливый скептицизм. Она верила, что этот, вот этот, раз был последним. Снова и снова.        Вместо ответа она вскочила с камня и прижалась к мощному горячему телу брата. А спустя мгновение её ласково накрыли родные руки.