Вне границ

— На хороший секс времени не жалко, если это время есть, как место и возможность. Фредерика смотрит перед собой, прямо вниз по холму, на котором стоит их двухэтажное временное жилище, и провожает взглядом стайку птиц, переполошившихся в тиши из-за неожиданного собачьего лая. — Одно из психологических предписаний? Или так, профессиональная мудрость? — Когами делает очередную затяжку, и кончик его сигареты — единственное, что отливает тёплым цветом в серо-синей гамме ночи. — Не без этого, — пожимает она плечами, не смея отрицать. Секс действительно довольно рабочий способ быстро заменить антидепрессанты. Как и успокоительные, как и стимуляторы. Полный спектр — главное подобрать дозу. — Не думаю, что цвет моего психопаспорта можно изменить только этим. Когами делает последние затяжки второй за их разговор сигареты. Они стоят на балконе второго этажа, и погода на улице до дивного ясная. Чистое небо с тёмно-синим полотном звёзд, полная луна, и ночной бриз едва-едва ощущается на коже. Тенцин уже спит, и давно перевалило за полночь — обычное время для их бесед. Задушевно-исследовательских для нее и колко-успокоительных для него. Когда как. Когами докуривает сигарету, и Фредерика поворачивается к нему. — Но мы сейчас и не в Японии, — безмятежно говорит она, и это, правда, сущая провокация, за что и получает короткий любопытный взгляд. Когами удивительно идут одеяния из тёмной палитры, и эта ночь ему к лицу тоже. Тонкое эстетическое чутье внутри Фредерики, необходимое любому психологу, подмечает каждую такую особенность, и теперь, находясь один на один, она просто наслаждается видом. Ещё Фредерике нравится наблюдать, как думает Когами и как меняется вместе с потоком мысли весь он. В его реакциях, жестах и мимике довольно много того, что большинство людей называет сдержанностью, скованностью, порой даже — совсем по-дилетантски — скупостью и холодом. Но Когами человек, а не машина, и реагирует совершенно по-человечески. Нужно просто улавливать детали. Когами подходит и в два шага оттесняет её к перилам, что теперь деревянная балка упирается в поясницу, а мужские руки ложатся ей на бёдра. Смотрит он ей в лицо всё так же расслаблено, как и всегда, но с той самой ноткой интереса, которую она и хотела бы видеть. — Прямо здесь? — смеётся она. — Даже в дом не пригласишь? Когами в ответ лишь тянет уголок губ в полуусмешке. — До этого момента тебе разрешения не требовалось, — говорит, цепляя тонкий кожаный ремень с её талии, и затем подаётся вперёд. Значит, не пригласит. Как жаль. Фредерика кладёт руки на широкие мужские плечи и позволяет утянуть себя в поцелуй. Когами, как и предполагалось, глаза совсем не закрывает. Только наблюдает из-под наполовину прикрытых век, смотрит изучающе, жгуче-пристально. Так, как это бывает только у тех, у кого от природы глаза ледяные, обжигающе-холодные, и она ловит себя на том, что дарит ему практически такой же взгляд обратно. Она как раз успевает перед тем, как на шею опускаются аккуратные сухие поцелуи. Ей так жаль. Так жаль, что ей совершенно всё равно — вокруг них ни души, и она совершенно не против заняться сексом прямо здесь, на балконе домика в захолустной южноазиатской стране, вдали от Сивиллы и её жёстких границ системы. Когами на ласку не скупится, но и не упорствует — как раз достаточно. Ровно столько, сколько надо, чтобы почувствовать себя желаемой. Фредерику смешит такая выверенная точность — повадки следователя-карателя со всей присущей скрупулёзностью и навыки бойца на всё накладывают свой отпечаток. Или это просто Фредерике нафантазировалось, что тот будет более… несдержанным? В некоторых людях порой и не разглядеть, что скрывается под маской. А под скорлупой Когами и подавно. Честность — лучшая маскировка. Фредерика выгибается, подставляясь под касания, и сама беззастенчиво, упиваясь, ведёт по мужскому телу руками. Чёрная водолазка плотно облегает торс и совершенно не стесняет движений — ткань лёгкая, тонкая, приятно ощущается под пальцами. Она не отказывает себе в удовольствии провести по ключицам, перейти выше, чуть надавливая по шее и слегка чиркая по отчерченной нижней челюсти ногтями, потом соскользнуть вниз и огладить крепкие грудные мышцы, затем ниже — исследовать поджавшийся живот. И это всё предельно чётко, до малейшего чувствуется прямо через ткань. Когами горячий, до невозможности горячий, прижимается к ней твёрдым пахом, и ведёт вразнобой руками: одной рукой гладит по спине, а второй мнёт ей грудь. В голове проскакивает шальная мысль, что не будь у Сивиллы такой помешанной на правопорядке системы, могла ли бы она измерять другие, самые деликатные параметры личности? Или их взаимодействие. У них существуют подборы по типажам, по увлечениям и даже по совместительству с профессией — ей такие ежемесячно выскакивают в рекомендациях. Но они все так поверхностны, как и не совершенны, что Фредерике хочется завести свою собственную шкалу, по собственному велению-хотению, особенно в этой глуши, где ни одна система ей — им — не помеха. Она вскидывается, пуская стон, как только ей цепляют ставший чувствительным сосок, и Когами ловит её выдох в поцелуй — она млеет под его руками и губами, что немного забывает о сдержанности. И поэтому запускает ладони ему под водолазку, льнёт ближе, ко всему тёплому-крепкому-манящему, и Когами всё возвращает — терпко, с сигаретной отдушиной целует, гладит ей языком рот, порывисто, но совсем легко в ответ прикусывает губы. Кожаные брюки и зелёные штаны из плащовки в один момент оказываются с друг друга стянутыми, а там и откидываются куда-то в сторону. Ночная прохлада касается кожи, контрастно покрывает её, разгорячённую, мурашками, и так любая ласка кажется острее, ярче. Чужая ладонь ложится между ног, и Фредерика ничуть не зажимается — поддаётся просто, охотно открывается навстречу. От первого же касания кидает в дрожь, и она вся влажная, мажет ладонь Когами своей смазкой, что от такого он неосознанно к ней тянется, притирается к животу налитым кровью членом. Фредерике хорошо, Фредерике приятно, но ей всё равно этого мало. Когами наглаживает её до тех пор, пока она сама не убирает его руку и нетерпеливо поворачивается спиной — нечего церемониться. Когами хмыкает ей куда-то в ключицу, а затем притягивает к себе, и за этот ход он, почти что не борясь, заведомо войну выигрывает — выдержки для подобного оказывается достаточно. Фредерика вспоминает один закон, где говорится, что с человеческой психикой нельзя быть до конца уверенным — никогда не знаешь, что и где проявится. Со стойкостью Когами ей не потягаться — с винтовкой она чувствует себя уверенней. Хм, и это она винила Когами в профдеформации? Она едва слышно стонет, когда Когами вплотную прижимается к ней, проходится головкой меж влажных складок, а затем наконец входит до упора и касается тазом её ягодиц. И вот так ощущается в самый раз. Как надо. Когами немного приподнимает её за бёдра, что приходится стать на цыпочки, и движения таким образом получаются практически бесшумными. Но теперь каждый толчок достаёт ей так глубоко, так правильно, что лишь зажатая деревянная перекладина в пальцах напоминанием не даёт ей забыться окончательно. Фредерика изгибается в пояснице больше, естественней, изящней, следуя навстречу движениям, и откидывается назад, касаясь лопатками груди Когами. Ухо ловит у него шумное горловое дыхание, с изредка мелькающим хрипом, и она упивается этим звуком, разрешает себе обхватить ладонью мужской затылок, подтягиваясь ещё выше, чтобы не пропустить ни одного выдоха, и зарыться в жёсткий чёрный волос пальцами — благо рост ей позволяет. Внизу живота сводит и пульсирует, отдаёт тягой в мышцах и шумом кровотока, что её внутренняя графа стремительно набирает баллов и прибавляет в отметке удовольствия — с каждым толчком накидывается с десяток сразу, что её захлёстывает меняющимся по спектру цветом. И так и продолжает накатывать, пока Когами вдруг не срывается, пока не вжимается в неё полностью, крепко перехватывая за талию, что дрожит всем телом, и что его выдох переходит в отдающий хрипом рык — в этот момент ей не хватает совсем немного. Поэтому она соскальзывает книзу рукой и быстро доводит себя пальцами — догоняет Когами всего после нескольких движений, следуя в оргазме аккурат за ним, и этим как раз докидываются последние десятые. Когами в это время надёжно держит её в своих руках, позволяя смаковать оргазм и ещё немного после, сам сбивчиво дыша ей в спину. — Вот уж не думала, что ты романтик, Когами, — улыбается Фредерика, расслабленно опираясь на перила и совершенно не скрывая наготу, — ей нечего стыдиться. Когами отходит к штанам, чтобы достать из тех пачку, и возвращается, облокачиваясь со сжатой в губах сигаретой рядом. Взгляд у него расфокусированный и нечитаемый, направлен мимо, куда-то, куда в самом начале смотрела она сама. — Отличный вид, — выдыхает он облако дыма и обращается будто бы не к ней. Засранец. Фредерика не сдерживает смеха — до чего же дьявол! — и откидывает голову назад, чтобы подставить шею лунному свету. Ей на секунду кажется, что уговаривать Теппея стоило бы совершенно другим способом. Её самопровозглашённая, собственноручно выведенная шкала имеет всего один критерий, и измеряемый ею коэффициент достигает знакомых двухсот восьмидесяти двух целых и шести десятых. По-своему преступных. А после… "Возвращаемся в Японию." …всё снова начинается с нуля.