Усталость

Лежать на кровати и читать книгу — любимое занятие Акацуки. Свернуться калачиком у него под боком, притворяясь спящим — излюбленная поза Ханабусы. Весь вечер они провели в городе, по приказу Канаме выслеживая вампира уровня Е, а потом им пришлось отсидеть четыре нудных пары, ведь занятия никто не отменял. Но сейчас, когда все закончилось, можно расслабиться и даже по-настоящему задремать — прикосновения и поглаживания теплых пальцев кузена так успокаивают. Айдо жмурится от удовольствия, подставляя щеку под руку любимого. Акацуки знает, где нужно погладить. Да-да, именно над бровью, а потом скользнуть подушечками пальцев к уху, зачесывая растрепавшиеся волосы. Ханабуса полагает, что это самое приятное времяпрепровождение. Ему отнюдь не нравится бездельничать, но после утомительного вечера и ночи уроков в Академии отдых, да еще в компании кузена, единственное, о чем он думает. Надо бы встать, переодеться в пижаму, чтобы не помять школьную форму, но ему лень лишний раз шевелиться. Если честно, не охота даже моргать. А вот Акацуки достоин похвалы: у него остались силы на чтение. Неужели он выносливее Ханабусы? — Ммм... ты совсем не устал? Я вот чувствую себя выжатым как лимон. — А кто как угорелый носился по всему городу за тем вампиром? Ты чересчур старался, — усмехается Акацуки, перебирая и легонько ероша волосы на макушке Айдо. — Если бы я не старался, мы бы его так никогда и не поймали, — расслабленно ворчит Ханабуса. Злиться на явный сарказм ему тоже лень. — Ты неплохо кидал файерболы, но иногда, знаешь ли, и ножками приходится работать. Ты не особо-то спешил. Как обычно. А мы ведь приказ выполняли. — Но мы его неплохо выполнили, разве нет? Или без меня ты бы справился лучше? — Конечно нет... Вампир, которого они выслеживали, рассчитывал заманить их в ловушку. Айдо порой забывал, насколько эти существа хитры и жестоки, особенно когда испытывают голод. Ханабуса, увлеченный погоней, потерял бдительность. Он уже думал, что схватит противника, но внезапно балка, по которой он бежал, надломилась — это было подстроено, — и он бы обязательно упал вниз на острую арматуру, однако Акацуки успел поймать его за руку. Безусловно, Ханабуса не мог не оценить его отменную реакцию. Да что там, кузен ему жизнь спас благодаря тому, что немного отстал и следовал позади. Если бы они двигались вместе с одинаковой скоростью, то пострадали бы оба. А так медлительность Акацуки им очень помогла, и Ханабуса вновь поблагодарил кузена. — Спасибо. Ты тогда вовремя появился. Не хочу даже думать, что бы случилось, если бы не ты... — Просто в следующий раз будь осторожней, — неожиданно серьезно говорит Каин. — Пожалуйста, береги себя. Вдруг меня не окажется рядом, и я не смогу тебя защитить. Ханабуса чуть приподнимается, разглядывая кузена. Тот также смотрит на него. В глазах Акацуки застыла тревога — он отчетливо помнит их вечернее приключение и явно не единожды прокручивал в голове возможный, но, по счастью, не случившийся трагический исход. Волновался, он всегда волнуется об Айдо, хотя старается сохранять хладнокровие и казаться бесстрастным. Когда он вытащил Ханабусу из пропасти, он не кричал, не злился. Просто спросил, в порядке ли Айдо, и, удерживая его лицо в ладонях, долго смотрел на него, словно ему самому нужно было убедиться, что Ханабуса не пострадал. Именно эта близость тогда помогла юноше прийти в себя и прогнала страх, уняв неистовое сердцебиение. Айдо нередко раздражало спокойствие кузена, которое порой трудно отличить от обидного равнодушия. Но бывали ситуации подобно этой, когда он осознавал: без присутствия невозмутимого Акацуки рядом он сам давно бы сломался или перегорел. Иногда его необходимо одернуть, встряхнуть, если он совершает глупость и не замечает этого, или утешить, когда он расстроен. Каин делает и то, и другое. Он единственный, кому Ханабуса позволяет делать с собой все что угодно и не боится показать свои слабости, потому что любит его. А когда Ханабуса видит, как кузен волнуется и боится за него, то понимает, насколько Акацуки сам дорожит им, и от этого Айдо чувствует себя счастливым. — Хорошо, я буду осторожней, — кивает Ханабуса и добавляет с лукавой улыбкой, желая разрядить атмосферу: — А то кто же еще будет тебе докучать, если меня не станет? Ты же со скуки с ума сойдешь. Акацуки, вопреки ожиданию блондина, даже не усмехнулся. Он лишь больше хмурится, и вдруг за долю секунды притягивает Ханабусу к себе, и крепко обнимает. Айдо удивлен: неужели кузен серьезно отнесся к его словам? Сердце Акацуки бьется быстро и гулко под правым ухом Ханабусы, и он, лежа на широкой груди, затаив дыхание, слушает его стук. — Я сойду с ума, если с тобой что-нибудь случится, — тихо шепчет Каин. — Как ты думаешь, для кого я живу? Непоколебимый Акацуки опять обнажил чуточку своей души. Ханабуса делает вдох одновременно с ним и выдыхает тоже. Ему кажется, что сейчас он слышит не только сердце любимого, но и свое, потому что их ритмы совпадают. — Я счастлив, что ты спас меня сегодня. Мне повезло услышать такие слова. Я всегда нуждался в тебе и хотел, чтобы однажды ты сказал, что также нуждаешься во мне. — Ты мне нужен. Легче разучиться дышать, чем отказаться от тебя. — А ты не отказывайся. — Никогда. Я же не хочу, чтобы моя жизнь стала скучной и пресной. Ханабуса не может сдержать тихого смешка. Взлохмаченная челка загораживает обзор, и он, обняв Акацуки за шею, ползет выше, встречаясь с ним глазами и губами. Пока длится поцелуй, они неотрывно смотрят друг на друга. Сердце Каина совершило много ударов, прежде чем Ханабуса отстранился. — Пообещай, — хрипло просит Акацуки, — что в минуты опасности не будешь действовать безрассудно. Больше внимательности и собранности в следующий раз, хорошо? Ханабуса торопливо кивает. Он не хочет, чтобы кузен беспокоился напрасно. — Обещаю. Не волнуйся. Мне есть, к кому возвращаться. Я люблю тебя. Они снова целуются. Сперва неспешно и даже лениво, будто стараясь распробовать, посмаковать вкус друг друга, но потом Ханабуса обхватывает бедра Каина коленями и, едва прогибаясь в пояснице, начинает тереться об него. Акацуки стонет сквозь поцелуй. Его руки гладят Ханабусу по спине, спускаются ниже, сжимая через ткань округлые ягодицы кузена. Шерсть, из которой пошита их форма, сейчас кажется как никогда грубой и колючей, и неприятно «кусается». Каин нетерпеливо тянет вверх аккуратно заправленную за пояс рубашку Айдо. Его ладони с наслаждением скользят по оголившейся спине, очерчивают линию позвоночника. Кожа у блондина по-детски нежная, чувствительная и от прикосновений покрывается мурашками. Подушечки пальцев любовно обводят ямочки на пояснице Ханабусы — это место особенно восприимчиво к ласкам, — и светловолосый юноша выгибается сильнее. Разорвав поцелуй, чуть отстраняется, переводит дыхание. — Книжка была недостаточно интересной, что ты не хочешь ее теперь читать? — Айдо закусывает нижнюю губу и вздрагивает всем телом, когда рука Акацуки забирается за пояс его брюк. — Наоборот, я остановился на самом интригующем месте, но тебя мне хочется прочесть больше. Ты же поддержишь мою любознательность? — Если потом ты поможешь мне принять душ и переодеться в пижаму... — Я позабочусь обо всем. Акацуки переворачивает кузена на спину, целуя и попутно освобождая его от одежды. Ханабуса отвечает на ласки, расслабленно откинувшись на примятую и теплую подушку, как маленький принц, который привык, что его балуют. Теперь ему опять кажется, что он совершенно обессилен, хотя до этого, пока он лежал на Акацуки, успел позабыть о своей усталости. Он не проявляет активности, позволяя себя раздеть. Полуприкрыв веки, наблюдает за тем, как обнажается его возлюбленный. Он знает это тело очень хорошо, и в тоже время в тысячный раз, наверное, рассматривает его внимательно, словно видит впервые. — Что такое, Ханабуса? О чем задумался? — Акацуки склоняется над ним, убирая с лица волосы и поглаживая щеку. — Ты красивый. Вот что я думаю, — с улыбкой отвечает Ханабуса. Пальцы кузена излучают тепло. Оно проникает под кожу, как по волшебству согревая ноющие от переутомления мышцы, но не расслабляя их, а, наоборот, пробуждая к жизни. Кровь разносит целительное тепло по всему телу. Внизу живота разливается сладкая, тягучая, будто карамель, истома. Ханабуса нетерпеливо елозит на покрывале, разводя в сторону острые коленки. Он ждет, когда же Акацуки коснется его, однако ничего не происходит. Каин так близко к нему и почему-то только смотрит, не делая никаких движений. Иной раз Ханабуса смутился бы из-за его пристального взгляда, но сейчас ему не до этого. Он опьянен желанием, ему хочется ощутить еще больший жар, такой, какой ему подарит лишь кузен. — Ты мне нужен, Акацуки... Пожалуйста... — его умоляющий голос и дрожащие длинные ресницы с капельками влаги на кончиках способны разжалобить даже камень, но у Акацуки выдержки несравнимо меньше. Просто ему нравится любоваться Ханабусой, соблазнительным, возбужденным и от этого кажущимся немного порочным. Совсем чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы не казаться слишком невинным. — Люблю, когда ты так открыто просишь меня. Я не могу тебе отказать, ты же знаешь... — Так ты специально это делаешь? Жестокий... — Я больше не буду. Потерпи, любовь моя. За слова о любви, сказанные вовремя на ушко, за нежность, с которой Акацуки ласкает и подготавливает его, за понятую без слов просьбу, что сейчас ему хочется быстро и вместе с тем осторожно, без лишней боли, — за все это Ханабуса благодарит судьбу, возносясь в нестерпимом, ярком, переворачивающем сознание удовольствии так высоко, куда ему никогда не долететь, потому что у вампиров нет ни крыльев, ни души. Но в мгновение, когда его тело пронзает сладкая судорога и голова становится свободной и пустой, ему кажется, что душа у него точно есть. У его души сонный, но довольный взгляд, и рыжие непослушные волосы, в которые он зарывается носом, привычно расположившись на узкой для двоих подушке. Полностью обессиленный Ханабуса не рассуждает о высоких материях. Он шепчет: «Я люблю тебя» — фразу, ставшую для них ритуалом перед отходом ко сну вместо обычного пожелания спокойной ночи. Позже он проснется, чтобы забрать у окончательно задремавшего Акацуки книгу и накрыть его одеялом, и мельком подумает, что кузен на самом деле устал так же, как и он. А потом будет спать до самого вечера, согретый объятиями любимого, убаюканный его мерным сердцебиением.