Непременно

Ещё секунда — и Арганди лежал под ним на полу, а на скуле у него лиловел свежий будущий синяк. Вирион осторожно погладил его подушечкой большого пальца. Прекрасный спарринг. Очень интересно. — Я тебе отомщу, — весело сказал Арганди. — Потом. — Непременно, — ответил Вирион и прильнул к его губам. Губы у Арганди были узкие и холодные. Пока они целовались, он положил Вириону на затылок свою тяжёлую ладонь, и это было восхитительно. А когда соскользнувшие с плеча волосы начали лезть Вириону в глаза и в рот, Арганди аккуратно собрал их в кулак и держал. Так нежно, что Вирион не чувствовал ничего, кроме того, что проклятая грива больше ему не мешала. Потом он укусил Арганди за ухо. Кэливену такое нравилось; Вирион иногда думал, что понравилось бы и ему самому, но король почти никогда его не ласкал. Вирион прощал ему это — настолько, насколько вообще можно прощать что-либо королю. Арганди, впрочем, в восторге не был. Но потом Вирион добрался до его шеи и ключиц, и всё было забыто. Как он скучал по тому, чтобы быть так близко к кому-либо. Ему всегда не хватало Кэливена: попробуйте делить любимого с целой страной, и вы поймёте, о чем речь. А он хотел его — так сильно, что это сводило с ума. Хотел просыпаться и засыпать с ним. Хотел прикусить зубами шею так, чтобы осталась метка, и его король стал, наконец, для него — его любимым, единственным, настоящим. Хотел, чтобы до него дотрагивались чаще, хотел сам прикасаться, как мечталось ему, когда он оставался один, видеть следы своих рук на бледной нежной коже — но если бы он поступил так, повелитель больше никогда не позволил бы вновь к себе приблизиться. Тем не менее, Кэливен всё-таки выбрал его, и звал дорогим, и Вирион приучил себя быть за это благодарным. Он делал всё, что от него хотели, но некоторые истории всё равно заканчиваются унижением и болью, как ни старайся. Арганди гладил его по спине и плечам, и Вирион поймал себя на том, что стонет ему в шею. Даже такая малость, оказывается, была способна заставить его утратить рассудок. Ему хотелось дать Арганди больше — но это означало отстраниться, означало, что его перестанут гладить, пусть даже и на пару секунд; Вирион был не в силах даже подумать об этом. А потом уже он вдруг оказался лежащим на деревянном полу, и Арганди, склонившись, смотрел на него прозрачными льдинками глаз, и прикосновения его рук и губ смешивались, заставляя то ли ослепнуть от счастья, то ли просто закрыть глаза. Кэливен никогда не целовал и не гладил его там, где это делал Арганди; он лишь позволял делать это с собой, притягивая Вириона ближе, сцепив у него на шее тонкие щиколотки, которых Вириону тоже было позволительно — иногда — касаться губами. Кэливен наматывал его волосы на кулак, и шептал, что он ласковый, чудесный, невероятный, и Вирион уже не чувствовал бегущих по щекам слёз, а только знал, что он бесконечно счастлив. И когда Арганди в последний раз мягко сомкнул губы, а потом облизнулся и внимательно посмотрел на Вириона, он только кое-как выговорил шёпотом: — Я тебе отомщу. — Непременно, — улыбнулся Арганди.