***
Дазай больше не теряет времени. Переложив аккуратно спящего на подушки, он укрывает его лёгким одеялом и включает кондиционер на самый низкий режим. Несмотря на восемь утра, июньская жара уже занимается. А время — то самое драгоценное время — утекает так быстро, и надо немного сегодня попыхтеть над текущими делами: состряпать завтрак-обед, прибраться в квартире, поставить её хозяина на ноги, созвониться с Йосано, обсудить анализы. А ещё их ждёт Огай на работе, будь он не ладен. И именно сегодня. Шатен никогда не любил этот день, да и ещё сегодня, в рабочий понедельник. Улицы Йокогамы постепенно оживают. Сонные лица жителей смотрят на несущегося мимо них бодрого человека в бежевом плаще, а потом возвращаются обратно к своим мыслям и ритму жизни. А Дазай всего лишь несётся в ближайшую аптеку за углом многоэтажки их с Чуей пристанища и молиться, чтобы не было утренней очереди из бабулек. На счастье, аптекарь только пришёл на смену и открывает дверь в кладезь лекарств прямо перед его носом. Те самые бабулечки подгребают в ровный ряд уже после него. Получив желаемое и расплатившись картой, Дазай бежит назад и залетает в продовольственный магазин. Ковыряется на полках недолго и находит куриное филе с сегодняшней датой упаковки, потом кидает в корзину ряженку, хлеба, зелени, параллельно вспоминает, остались ли у них ещё яйца, и вроде да, есть. А потом всё так же торопится. На кассе небольшая очередь из двух человек, но даже это начинает его нервировать, в итоге он стоит, довольно громко притопывая ногой на месте. Сердобольная женщина перед ним, что слегка обернулась на ритмичный стук позади, пока обслуживали первого покупателя, милостиво пропускает его вперёд. За это он её благодарит от всей души и светится счастьем так, будто она ему лотерейный билет подарила. В ответ ему снисходительно улыбаются. Пулей вылетев из продуктового, он косится на часы. Потратил на всё про всё около пятнадцати минут. Собственно, так и рассчитывалось. Однако в голову лезет тот самый временной пунктик их игрищ с Достоевским, поэтому Дазай пулей летит назад, такой же пулей взлетая наверх по всем лестничным пролётам, пока не оказывается снова у их убежища. Отдышавшись секунд десять, он осторожно вставляет ключ в замок, а после тихо отпирает дверь. Покупки в пакете сброшены у порога, рядом слетают ботинки. Дазай крадётся в нужную комнату и вздыхает с облегчением: не разбудил. Чуя спит, свернувшись калачиком так, что только нос торчит. Как вор, шатен осторожно идёт к кровати и невесомо притрагивается к взопревшему лбу, предварительно протерев пальцы влажными салфетками с тумбочки. Он горячий, но уже не так сильно, как ранее. Подлезая рукой дальше под одеяло, шатен чувствует влагу: Чуя хорошо успел пропотеть, избавляясь от алкогольной лихорадки. Ну и скорость по регенерации. Видимо, Арахабаки не только Порчей всё же полезен. Кондиционер тут же вырубается, а мокрое одеяло, не без некоторой «борьбы», сменяется на прохладное сухое. В него рыжий юноша с явным удовольствием, судя по его лицу, зарывается как в кокон. Дазаю тут же пришла ассоциация про птенчика в родительском гнезде, у которого не совсем ещё окрепли крылья для большого полёта. Этакий строптивый своевольный птенчик, который может глаз выклевать, если ему не того червячка на завтрак принесут. Ну, Дазай постарается. Он так же бесшумно покидает комнату. Дверь за собой предусмотрительно прикрывает. Но не может удержаться перед этим, чтобы не посмотреть на своё завёрнутое сокровище в постельных принадлежностях. Дазай бы провел с ним так вечность. Он готов всегда держать его при себе в собственной клетке и никуда не отпускать, лишь бы с ним всегда было хорошо. А неделю назад он так не думал. Он думал, как увильнуть от отчётов и очередной стопки с ними же в руках Куникиды. Он думал об очередном способе самоубийства и заранее размышлял, что это будет такая же провальная попытка, как и все предыдущие. Он не думал о Чуе четыре года назад, когда уходил из мафии под воздействием последней просьбы почившего друга. Он не думал о брошенном напарнике те два года, что он скрывался. В Дазае не ёкнуло даже где-то в сердце, жив ли Чуя вообще, когда бывший мафиози вступал в агентство и проводил остальное время в нём. А возможно, нужно было просто подумать и тогда бы, скорее всего, не пришлось разгребать вот это всё дерьмо, что свалилось на Чую по его вине. Он никогда себя не простит, хотя эта тема уже исчерпана. Великодушный рыжий огонёк, как бы он ни кусался и ни делал больно, испепелил топор войны за эту неделю и теперь бурчит для вида. Дазай читает его как открытую книгу. И даже просто подержать её дорогой переплет уже у себя в руках — это такое великое дозволение всевышнего, что остается благодарить судьбу, что она свела их заново хотя бы так. Если они выживут, Дазай бросит к ногам Чуи весь мир и положит смиренно на его вершину себя, как главное жертвенное подношение, с которым его бог может делать что угодно. Ловя себя на мысли, что он уже десять минут пялится на торчащую из-под одеяла миниатюрную ступню, шатен беззвучно хлопает себя по щекам и всё же уходит. А потом через несколько секунд возвращается, быстро прикрывает одеялом вылезшую наружу стопу, и только потом окончательно прикрывает дверь. Переодевшись в домашнее, Дазай ставит небольшую кастрюльку с водой на медленный огонь, кидает туда филешечку, а потом идёт убираться. Вылизывает кухню, стараясь не сильно шуметь и не греметь посудой, а также протирает верхние полки (дважды). Помещение потом быстро проветривается от химозного запаха чистящих средств. В зале более-менее порядок — только вещи разобрать и так же протереть все горизонтальные поверхности. С этим он справляется довольно быстро. Потом проверяется куриный бульон. Он уже готов. Детектив его ещё немного подсаливает. Мясо отправляется в тарелку, чтобы остыло, а чуть позже его можно мелко покрошить и отправить назад. Далее в ход идёт большая артиллерия: ванная и уборная. Хозяйственные перчатки находятся довольно быстро, и за вполне увлечённой уборкой керамических фарфоровых поверхностей проходит около часа, который шатен не замечает. У него почему-то приподнятое настроение и ожидание чего-то хорошего. Намереваясь вернуть ведро для уборки на законное место, в специальную подсобку на кухне, Дазай, витая в своих мыслях по поводу последующего протирания зеркала в прихожей, заходит в дверной проём и вскрикивает, роняя весь свой инвентарь на пол. За столом сидит нечто рыжее, всё в том же легком одеяле, обёрнутого вокруг худых плеч наподобие плаща, и поедающее сваренное мясо, что держится большим куском на вилке. — Боже, так и суицида никакого не надо, инфаркт гарантирован, — уже хватаясь за сердце только для вида, Дазай отставляет ведро со шваброй и тряпками к стене, стягивает туда же перчатки и идёт к раковине, чтобы вымыть руки. Чуя же тактично молчит и с хорошим темпом поедает курочку. Так и на бульон не останется. — Я тебя разбудил? — спрашивает Дазай под шум воды достаточно громко, чтобы его услышали. — Нет, мне просто захотелось в туалет, — бубнит Чуя с набитым ртом, — но ты так увлечённо надраивал унитаз, что я решил не прерывать твой увеселительный досуг. А ещё я хочу есть, и мне нужны мои таблетки. — Путь свободен, таблетки после бульона, — отчеканивает Дазай, подходя и выхватывая из изящных пальцев вилку с недоеденным куском и тарелку. — Давай, я жду. — Я не хочу эту жижу, мне не пять лет. — Не канючь, надо, — слегка раздражается Дазай. — Чтобы нормально позавтракать. Надо завести желудок. Поешь своё мясо в бульоне. — Оставь хотя бы этот кусок, — Чуя показательно смотрит на вилку. Дазай же смотрит на небольшой сваренный ломтик филе в тарелке. И закатывает глаза. — Давай иди уже, надо ещё в порядок себя привести, тушку твою отмывать… — Без тебя справлюсь. Рыкнув, Чуя отбрасывает одеяло на стул и, демонстративно вздёрнув носик, идет мимо Дазая. Он всё так же в одних боксерах. Его немного пошатывает, но в целом по состоянию сойдёт — действительно не смертельно. Шатен откровенно пялится на его зад, но тот не замечает этого. — Тебя подстраховать? В ответ за захлопнувшейся с силой дверью летит «пошёл к чёрту, сиделка-извращенец». Дазай с лёгкой улыбкой крошит всю оставшуюся курицу в бульон. Он как бы и не обещал оставить.***
Чтобы вылизать свою шкурку досконально, Чуе потребовалось около часа. Детектив терпеливо ждал его всё это время, даже забеспокоился, однако приглушённое жужжание фена воспринял с облегчением. Недовольное личико, когда в дверь всё же заглянули для проверки, с досадой отметив махровый халат на Чуе, отправило его искать новую зубную щётку с формулировкой «где-то я покупал и оставил на полках в зале». В итоге запакованная щётка нашлась на кухне в специальном ящичке. Неимоверно злой Дазай, перерывший верх дном ползала в поисках, тут же вручил её улыбающемуся Чуе и ретировался на кухню нарезать хлеба к скудному завтраку. Рыжее создание недолго скандалит, что ему не оставили цельного куска, который он желал захомячить просто так, но сила голода перевешивает, и потом он молча есть бульон с уже мелко нарезанными волокнами. Вообще, вкусно, просто и легко, но парню кажется, что сейчас всё, что ему сейчас подсунут под нос, он просто съест. Однако к концу трапезы чувствуется лёгкое насыщение. Дазай тоже орудует ложкой, чисто за компанию, потому что обычно на завтрак он ест что-то посущественнее. Правда, в его тарелке нет мяса. Всё выловил своему ненаглядному Накахаре. — А ты почему просто воду хлебаешь? — всё же обратил внимание юноша. — Я съел тот самый кусочек, — беззлобно улыбаются ему в ответ. Чуя дуется. Такой милый… Детектив неприкрыто смеётся и за это получает запущенной Смутной Печалью солонкой точно в лоб. После сладкого чая, пьянице поневоле выдают таблетки от похмелья и активированный уголь. Тот, всё ещё разморенный водными процедурами, снова собирается бухнуться в сон. Какой раз по счёту, он уже не помнит. Короткий оценивающий взгляд на кухню показывает, что он доволен трудами шатена по намыванию его обители. Сразу перестало зудеть в одном месте. — Спасибо, что не отравил, скумбрия, — пытается подавить зевок Чуя, — я снова залягу, разбудишь меня через пару часов? — Поставлю будильник, — прикрывает рот рукой Дазай. Почему бы и нет, времени полно, и Чуя вроде чутка полегчало, но не до конца. Движения вялые, под глазами небольшие мешки. — Я с тобой. Не возражаешь? Чуя на всё согласен, лишь бы дорваться обратно до кровати. А потом понимает, что понятие «на всё» было слишком утрировано, когда одна бесстыжая шпала сгребает его в охапку и нагло притискивает к себе, прижимая к грудине лицом. — Мне сегодня можно, спи. Приставать не буду, — неопределенно заявляют где-то выше, обнимая его сильнее. Чуе хочет сопротивляться, но как-то не сопротивляется, и он быстро пригревается в кольце рук, что предварительно накинули на них обоих одеяло. Судя по запаху, простынь была поменяна. Наверно, пока Чуя отмывался в душе. Быстро же схватывает, новоиспечённая хозяюшка. Интересно, а он убирается у себя в квартире? Интересно, где живет Дазай? Может, студия. Или он снимает с кем-то. Наверно, у него есть целый шкаф бинтов… А почему Дазаю сегодня можно? На этой мысли, под поразительно заразительное сопение шатена Чуя проваливается в поверхностный сон.***
Рефлексы срабатывают быстрее него, едва он слышит посторонний, постепенно нарастающий звук. Ориентируясь по слуху, в ладони мгновением позже оказывается телефон несносной скумбрии, и наугад нажатая кнопка заставляет противную мелодию исчезнуть. Глаз открывать как-то не хочется. Чувствуется, что на грудине лежит плотный замок из всё тех же длинных пальцев, спину щекочет оседающее дыхание хозяина мобилки, а его подбородок немного царапает оголённую спину. Кому-то пора немножко побриться. А ещё… на него по-хозяйски закинули ногу. Прекрасно, он в импровизированном плену. Но так даже теплее. Плюс, Чуе немного совестно, что он думал только о своём комфорте, хотя Дазай, наверное, полночи провозился с ним и Арахабаки. Пусть ещё немного поспит. Веки всё же неохотно, но разлепляются, и Чуя сверлит глазами в чужой телефон в своей руке. Он простой, кнопочный, такие ещё десятилетия назад продавались. Но не совсем уж старинный, хотя бы экран цветной. На нём стандартные обои в виде зелени и глупых цветочков, а ещё висит несколько уведомлений. Чуя колеблется — всё же чужое добро, — однако любопытство пересиливает. Он потом отметит их, как непрочитанные. Здесь есть несколько звонков от Акико и от неё же короткая смс «перезвони». А ещё какой-то ммс-файл от номера, именуемого «Босс». Насколько помнит Чуя, его вроде зовут Фукудзава. Вдруг Дазая вызывают по работе? Глупости конечно, его работа сейчас — это Чуя, но может, там что-то важное. А может, и нет. Есть только один способ проверить. Файл загружается как-то очень медленно. А потом… Чуя распахивает свои и без того огромные глаза. Пульс учащается, а биение собственного сердца ощущается как-то особо остро. На него смотрит коллективное фото сотрудников ВДА и, что странно, затемненный силуэт Акутагавы. Скорее всего, его послал туда Огай на замену Дазаю. Импровизированный обмен «заложниками», умно. Хоть смутно, но Чуя помнит даже, как их зовут. Ему предоставляли досье на них, когда Дазай после побега из мафии неожиданно всплыл в их конторе. Вот, за всей толпой детективов возвышается их несменный лидер, тот самый Фукудзава в традиционном мужском кимоно. Слева, по его локоть, стоит семейство Танизаки, вроде они брат и сестра, хотя по внешности и не скажешь. Рядом с ними мальчик с золотистыми волосами и соломенной шляпой за спиной, Кенджи. Он слывёт у них силачом. Рядом с ним девушка в очках. Тут уже пошли пробелы в памяти: то ли Харуки, то ли Харуно, короче, офисный планктон. Чуя переводит взгляд на вторую половину фото. Впереди стоит Акико с присущей ей кровожадной улыбкой вместе с парнем по имени Рампо. Его имя чаще всего мелькало в газетах как признанного гения, перед которым раскрывается любое дело. И он даже не эспер. Высокий блондин за ними — это Куникида, и он именуется напарником Дазая. В груди как-то сразу предательски кольнуло, но Чуя отодвигает бесполезную мысль сразу в сторону. И вот как раз рядом с Куникидой стоит чуть нахмуренный Акутагава. Но на его лице лежит улыбка. Улыбаются, на деле, абсолютно все. В руках у членов агентства — поздравительная надпись из отдельных букв, гласящая «С днём рождения, Дазай-сан!». Она явно состоит из разноцветного папье-маше. Восклицательным знаком «является» как раз Акутагава, а «точкой» — вытянутая тигриная лапа парня по имени Ацуши. Он стоит за младшим мафиози и смеется из-за его плеча. А у Чуи — ностальгический припадок. Он легко закружился в датах в свете последних событий, и никто не смеет его за это винить. Вроде день рождения — так себе праздник, в Японии его не принято отмечать, но действующий глава исполкома всегда относился ко дню «ангела» напарника с неким трепетом. Всегда означало всегда. И Дазай платил ему тем же до того момента, пока не покинул стены Порта, исчезнув в неизвестном направлении. По щеке скатилась предательская слеза. — Эх, а я ведь надеялся, что они в этом году забудут про этот дурацкий день, но нет же, не запамятовали. Чуя вздрагивает и вполоборота поворачивает голову набок. Дазай, приподнявшись на локте, с искренней улыбкой наблюдает за ним. Мафиози даже не заметил, как руки напарника соскользнули с него, — слишком был увлечён рассматриванием фото. Однако ногу именинник не спешит убирать. — Я не хотел… — было начал Чуя. — Думал, что потом, возможно, сможешь вернуть в статус «новое уведомление»? — искренне смеётся Дазай. — Солнце, это не сенсор, здесь такой финт не сработает. Однако не переживай. Я не расстроен, что ты это увидел. Ловкие пальцы выхватывают телефон из напряженной ладони Чуи, попутно обнуляя его. Тот решил не вовремя выпустить свою способность, — корпус гаджета уже затрещал, однако «кирпич» был спасён. Свободной рукой Дазай вытирает влажную, уже еле заметную дорожку с любимого лица напротив, мимолетом убирая прилипшую к щеке прядь. — Глаза со сна слезятся, — неожиданно леденеет Чуя, откидывая от себя длинные пальцы. — С днём рождения, суицидальный обмудок. А потом резво вскакивает, сбрасывая Дазая с себя окончательно, и быстро уходит из спальни. Халат, что Чуя схватил по пути, накидывается на напряженные плечи уже в коридоре. Детектив настолько озадачен, что тупо пялится в стену. Он не понимает: вроде и поздравление из любимых уст, а вроде прозвучало как проклятье. Определенно, он упускает из виду что-то важное. Для Чуи.***
Второй завтрак проходит в гробовой тишине. Чуе явно лучше, судя по цвету лица, поэтому готовить вызывается он, а Дазай в это время идёт в душ, а после меняет потные бинты на новые и облачается в шорты и майку. Едят они в итоге жирный омлет со шпинатом, который после «проспиртовки» организма — самое то*. Хотя Дазай больше любит данное блюдо на лёгком сливочном масле, но он молча ест свою порцию и не комментирует. Докидываются они легким овощным салатиком. После Чуя молча варит кофе, разливает на две кружки, и они так же молча его выпивают, а потом просто сидят. Рыжий юноша смотрит в окно, и он явно — не здесь, а загруженный в свои мысли. Дазай не выдерживает. — Чуя, что происходит? Я сделал что-то не так? — с ноткой раздражения вскидывается детектив. Мафиози медленно хлопает ресницами и переводит свои огромные глазищи сначала на Дазая, а потом — себе под ноги. — Ничего, — слышится бубнёж с другого конца стола. — Я тебя чем-то обидел? — Дазай полностью растерян. Да что не так-то? Где он успел проколоться в очередной раз? Чуя молчит. А потом переводит на него такой печальный взгляд, что детектива аж пробирает до дрожи. Он похож на побитого котёнка, которого судьба пережевала через свою кармическую мясорубку и выплюнула назад: выживет — хорошо, не выживет — ну, на то она и судьба. Если так подумать, то Чуя почти ничем не отличается от других бездомных котят. Разве что смерти он не боится. — Жизнь меня обидела, скумбрия, — как-то легко выдает хозяин квартиры, дошибая остатки кофе на дне чашки. — Посиди, я сейчас. Дазай даже ответить не успевает, и несмелое «хорошо, чиби» летит уже в пустоту. В коридоре слышится возня, звуки выдвигаемых ящиков, чертыхание Чуи, а потом неспешные шаги. Исполнитель будто колеблется, а потом всё же появляется в дверном проеме и как-то спешно всучает Дазаю небольшую кислотно-желтую коробку со съемной верхней частью. Пока тот соображает, юноша в халате ретируется к окну кухни и поворачивается к виновнику торжества спиной, закуривая. Он морщится, потому что последствия прошлой ночи ещё ощутимы, но не отступает от потребления никотина. Одно лечим — другое калечим. Ментоловый сигаретный аромат быстро распространяется по небольшому помещению. — Ещё раз с Днём Рождения, — выпуская колечки дыма, сухо бросает Чуя. — Спасибо, — удивленно моргает Дазай и заглядывает внутрь. Он настолько ошарашен таким внезапным вниманием к своему не такому уж и важному дню, что у него совесть даже не ёкает в сторону пыхтящего сигаретой Чуи, дабы пресечь попытку пускания очередной порции яда в ослабленный организм. Правда, этот организм сейчас выглядит свежее, чем он сам, — остается удивляться причудам скорого восстановления. Жаль, что Чуя — не бессмертен. Он достоин жизни больше, чем Дазай с его неудачными попытками её прервать. Во врученной коробке несколько предметов: монетка в прозрачном пакете, забальзамированный цветок лотоса в стеклянной шестигранной коробочке, брошь в виде змеи и… отреставрированная фотография Двойного Чёрного в багетной рамке. Она была незаметно сделана на полароид Хироцу, где дуэт смеётся над какой-то шуткой. Уже даже и не помнится, над какой. Это было единственное фото, на котором они были вместе и улыбались. И бывший член Портовой мафии разорвал его в клочья перед своим уходом. Сказать, что Дазай поражен, — ничего не сказать. — Чуя… — Когда ты ушёл, — перебивает Чуя и сразу переходит к объяснениям, смотря на детектива через плечо, — я был сломлен. Часть истории ты слышал от Огая. Отлежавшись после отравления в больнице, я вскоре получил твою должность и буквально начал зверствовать: держал подчинённых в ежовых рукавицах, устраивал им внеплановые проверки, много тренировал, да так, что даже Тачихара уползал на коленях. А потом меня накрыло некоторое смирение. И я стал забываться в алкоголе, не заметив, как пролетел почти год. Чуя сделал глубокую затяжку и потом долго выпускал пар из лёгких. Поворачиваться как-то не хотелось, и поэтому он продолжил, глядя в застывшее лицо Дазая в отражении стекла. Тот смотрел прямо на него. — Мне всегда помнилось, как мы проводили вместе наши немногочисленные дни рождения. Дарили глупые и дорогие подарки, пили, веселились на всю катушку. Огай всегда нам давал выходной в такие деньки, потому что мы пахали дай боже. И всё же это было прекрасное время. — Это действительно так, Чуя, — виновато улыбнулся Дазай. — Я не пожелал отступать от традиций и попросил дать мне отгул на «твой праздник». Думаю, Огай прекрасно понимал, что ты для меня тогда значил. Вслед за приконченной сигаретой из пачки была выбита вторая. — В день твоего ухода я пытался до тебя дозвониться, хоть и бросил это дело почти сразу, когда понял, что номер недоступен. В этот раз он был уже заблокирован по сроку службы. Всё же год почти прошёл, — тяжело выдохнул Чуя. Дазаю стало немного не по себе, но парень у окна, казалось, был увлечён только наполнением лёгких очередной порцией дыма и воспоминанием о былых деньках. — Как ты понял, я уничтожил почти все твои вещи после побега, — прикрыл глаза Чуя. — У меня остались те самые нереализованные свечи для игрищ в постели, и, глядя на них, мне пришла от этого идея заказать торт со свечами и монеткой внутри. Кажись, это было в немецкой традиции. Я утром заказал монету, а к вечеру курьер уже доставил торт. Со сливками такой и с ромовым бисквитом. И девятнадцать свечек. Я зажёг все и немного полюбовался своим заказом. А потом размазал его об стену. Вино пришлось к месту. Монетку нашёл чуть позже утром, когда очухался, и сохранил. Уже на тот момент я стал замечать небольшие погрешности в своей способности. Дазай в этот момент рассматривал ту самую монету, что балансировала на краю его указательного пальца. Острый глаз определил белое золото. На передней поверхности был его отлитый портрет с повязкой на глазу. А на оборотной стороне была небольшая надпись в круговую: «скумбрии от слизняка». Детектив было открыл рот, чтобы как-то прокомментировать излияния другой души, но не нашёл слов. Взгляд же голубых глаз был нечитабельным. — Второй год тянулся намного медленнее, потому что контроль над Смутной Печалью стремительно терялся, — Чуя бросил окурок в пепельницу и облокотился на подоконник локтями. Он старательно делал вид, что его интересует погода за окном. — Мог запросто развалить здание, когда требовались мирные переговоры или устраивать небольшие землетрясения прямо в Порту. Огай, кажется, начал что-то подозревать. Я держался как мог. Коё стала беспокоиться за мой внешний вид и оплошности в работе. А я только и делал, что улыбался и говорил, как у меня всё прекрасно. Списывал всё на нагрузку и усталость. — Ты был просто загнан в ловушку. В этом не было твоей вины, — пытался приободрить Дазай. Чуя только коротко кивнул. — А потом как-то навалилось, почти разом: способность была почти бесконтрольна. Я в дни буйства Смутной Печали даже не выходил на работу, а выезжал в леса возле Йокогамы и там давал уже свободу гравитации. После этого ненадолго легчало, буквально на несколько дней. Так что твоя тактика у дома, где ты меня держал, имела логическую основу. Я в лесопосадках оставлял целые кратеры как от ядерных взрывов. — Что-то потом случилось? — осторожно спросил Дазай, вертя в руках монетку. Он занервничал. — Да, — не отрицал Чуя. — Ты случился. Вернулся назад в Йокогаму с чистой историей за спиной. Дазаю кажется, что на кухне эхом отражается то, как он сглотнул вставший корм в горле. — Мы даже не сразу просекли твой дебют как детектива. Сначала пошли слухи среди работников Порта, потом кто-то заговорил, что точно видел тебя в полиции по одному делу, где была замешана мафия, — голос Чуи немного надрывался. — Мори лично съездил в ВДА к вашему директору и убедился, что это не сплетни. Мне он объявил тебя неприкосновенным и настойчиво советовал с тобой не видеться. Я был зол и просил больше заданий и уже ближе к лету попал в передрягу, когда моя способность оставила меня в неподходящий момент. Третья сигарета оказалась в тонких пальцах мгновенно. — Мой отряд уже не вернуть, но хотя бы их семьи ни в чём не нуждаются. Я добровольно доплачиваю к основным пособиям по потере кормильца из своего кармана. — Может, прервёмся? — с надеждой выдал Дазай. Подрагивающие плечи напарника — не очень хороший признак. Если он разволнуется сейчас, то неизвестно, какой очередной пиздец придёт. Чуя глубоко вдохнул и выдохнул. Ему очень хотелось выговориться и закрыть тему его личного помешательства. — Всё нормально. Просто я ощущаю личную вину, что не смог их спасти. Хотя, как теперь я понял, их бы всё равно убили из-за меня, лишь бы подвести меня к определённой черте по плану Достоевского. А дальше ты знаешь, я в этот же день эту черту пересёк с первым приёмом дури. Пару месяцев пролетели незаметно. Мне стало легко, и я решил смириться с твоей новой ролью и что наши пути точно разошлись. На твой следующий день рождения я заказал забальзамированный живой лотос, как видишь, он прекрасно сохранился. Дазай отставил монету и взял в руки цветок. Повертел его немного. Нежно-розовые лепестки действительно прекрасно сохранились. — В Китае он означает чистоту. Я будто очистился от воспоминаний о тебе. А ещё он соотносится с душой умершего человека. В тот день ты официально умер для меня, хотя гармонии и успокоения это в мою чёрную душонку не принесло, — только лишь временное облегчение. Лотос упал из дрожащих рук с глухим стуком на дно коробки. Чуя склонил голову ниже. Он уже не курил, и пепел просто сыпался в пепельницу от редких порывов ветра в открытую форточку. — В третий год я чувствовал себя легко: выполнял задания, старался не косячить и не показывать, что я под кайфом, — Чуя говорил очень тихо и спокойно, будто о прогнозе погоды на неделю. — Таблетки вошли в привычку, как стакан вина на ночь. Если мне казалось, что я снова теряю контроль, я просто закидывал лишнюю таблетку, — и проблем не было. До тех пор, пока Арахабаки не вышел на свободу. Теперь я был разбит днём, неуравновешен, таблетки почти не помогали, лишь снижая время воздействия способности, а о действиях бога мне некому было рассказать. Порывался Коё, но она и так из-за меня много седых волос приобрела. Огаю уж тем более не стал открываться. Я снова просто начал глушить всё в алкоголе, иногда лишний раз выпускать способность, а Арахабаки занимался почти тем же. После таких ночей я хотя бы мог держать способность частично в узде, разгружая её ночью и подкрепляя наркотиками. — Мне очень-очень жаль, малыш, — взяв руки брошь со змеей, пролепетал Дазай. — Мы с тобой уже обо всём пожалели, о чём можно, — помотал головой Чуя. — К чему это всё: я настолько погрузился в своё состояние, что забыл почти о твоём дне. Так, в принципе, и задумывалось, но жизнь, верно, шутит надо мной. Тогда был внеплановый выходной, наверное, Мори по привычке выделил, хотя я уже не просил. Взял вина, напился с утра и пошёл шататься по улицам. Увидел газету в киоске за стеклом, где стояла дата. В мозгу тут же всё щёлкнуло назад: былые времена, предательство и обязательная традиция подарить тебе что-нибудь «без дарения». Ты это держишь сейчас в руках. — Красивая брошь, — как в прострации произнёс Дазай. Глаз змеи с внешней стороны украшения был изумрудом, а сама чешуя отливала песочным цветом. Специальная проба золота. Она отлично подойдет под его плащ и будет незаметна. — Я просто залетел в ближайший ювелирный и буквально вырвал её под закрытие, когда консультант практически уносил коробки с товаром. Денег не помню, сколько оставил, но, наверное, хватило, — Чуя бросил уже потухшую сигарету в пепельницу и как-то особо зло выплюнул. — Просто вспомнил из обучения у Коё, что змея — символ гения и покровительства в Древнем Риме, а ты же у нас гений, блять. Детектив, откровенно говоря, тушуется. Он, может, и гений, но, видимо не во всём, коли позволил этому всему случиться. — Прости, я погорячился, — тут делает задний ход Чуя. — Просто… просто это действительно было тяжело. — Всё нормально. Дазай всё же оставляет своё насиженное место и коробку на столе. Подходит со спины и аккуратно приобнимает за плечи одной рукой. Во второй у него красуется та самая фотография. — Я рад, что Хироцу её сделал. И почему мы так редко фотографировались. Чуя хмыкнул и чуть отвернулся, вздёрнув носик. Горделивое создание. — Это был «подарок» в последний год, как ты понял. Рука не поднялась выкинуть, собрал в отдельный холщовый мешок. Арахабаки как-то перевернул всю квартиру вверх дном и нашёл, распотрошил. По видеосъемке он так старательно складывал эти куски фотографии, как детали пазла в единую картинку, что я уже было усомнился в его безмозглости. Но нихера, он такой же тупица, как древний человек, только физиологией озабочен. Ещё и единомышленника себе нашёл. — Эй! Чуя мимолетно улыбнулся, что всё равно не укрылось от Дазая. — Дальше было проще. Нашел мастера, который отреставрировал её мне за три недели, как раз успели к нужной дате. Рамка тоже из золота. Я на нём, наверное, помешался. — Мне всё очень нравится. Спасибо тебе. Чуя не сопротивлялся, когда его притиснули ближе, обнимая и второй рукой, удерживая рамку. Неожиданно он развернулся в кольце руки, и теперь пронзительные глаза смотрели снизу вверх в озорные карие. — Думаю, ты теперь считаешь меня окончательным психом, да? — глазки увлажнились, но Чуя тут же взял себя в руки, сморгнув наваждение. — Что мне важно было что-то собирать на девятнадцатое июня как мнимый подарок, без конечного адресата? — Ничуть, — улыбался во весь белозубый рот Дазай, прижимая тонкое тело ещё ближе. Рамка легла между чуиных лопаток. — Я рад, что тебе был важен этот день, хотя мне на него всегда было плевать. А теперь у меня куча подарков! — весело защебетал шатен, заправляя выбившуюся рыжую прядь за ухо. — Это как вклад накопительный! Ну и в конце, я тот ещё псих, похлеще тебя буду. — Мне до сих пор важен этот день, — уткнулся лбом в ключицу детектива Чуя, игнорируя его веселые возгласы. — И в этом году у меня нет для тебя подарка. Не то, чтобы я не успел, просто всё как-то быстро закрутилось и вот… Договорить ему не дали. Между их плотно прижатых друг к другу тел просачивается дазаевская лапа, которая вздергивает подбородок мафиози вверх, а потом в его губы жестко впиваются другие. По-хозяйски, с нажимом, будто заявляет права на свою территорию. Сильный язык, что сейчас сплетается с его собственным, периодически оглаживает острые зубы, словно ищет за ними спрятанную сладость. Он делает это так, как любил когда-то Чуя. Так, как когда-то они впервые полюбили друг друга по-настоящему. Они любят до сих пор. А Чуя и есть одна большая сладость для Дазая. Исполнитель прикрывает глаза и отпускает из своей головы абсолютно всё. Проблемы на работе, Достоевского, угрозу смерти, Арахабаки. Важно только, как Дазай сейчас властно практически насилует его рот. Как прижимает к себе, и без разницы, что острая рамка впивается в одну из лопаток. В халате становится как-то слишком жарко и тесно в одном месте. Сейчас бы скинуть его и… Но всё неожиданно заканчивается. Дазай с мокрым звуком разъединяет поцелуй и напоследок легко чмокает во влажные губы ещё раз. Не без легкого самодовольства наблюдает, как в аквамариновых глазах расширился зрачок от явного желания. Но на сегодня, думается, хватит. Он ещё и за это своеволие ожидает логичных пиздюлей. — Вот я и забрал свой подарок на сегодня, — урчит Дазай, трепля локоны на голове напарника. Он снова ловит себя на мысли. Какие они мягкие и шелковистые на ощупь. — И он был ничуть не хуже остальных, если не лучше. К слову, я тебе вообще ничего не готовил на твой апрельский денек, поэтому больно не парься по поводу… Чуя просто резко хватает его сзади за шею и притягивает к себе, вгрызаясь в его нижнюю губу. Сильно. Больно. С кровью. И ему плевать, что они чуть позже поедут в Порт и предстанут в таком неподобающем виде. Плевать на то, как это расценивает сам ошарашенный сейчас Дазай. Он просто хочет его и всё. А Дазай в это время ловит флешбек от поцелуя с Арахабаки в особняке. Только сейчас они совершенно точно вдвоём. Халат дёргается за пояс и с помощью движения плеч кучей сваливается вниз, скользят по стройным ногам. Углубляя поцелуй, мафиози подпрыгивает на месте, и в следующую секунду его под бёдра хватают родные руки. Поясницу шатена тут же обвивают сильные тёплые лодыжки. Рамка падает рядом с пепельницей, а Дазай не верит своему нагрянувшему счастью. Хотя он уже неделю находится рядом с ним. Чуя разлепляет поцелуй и выгибается. Дазай пользуется этим моментом и переходит на подставленную шейку. Аккуратно прикусывает пространство над чокером и параллельно сжимает одну ягодицу. Синяки точно останутся. Дазай хочет заклеймить это тело россыпью пятен от своих действий. — Во-первых, — задыхается Чуя в его руках, когда Дазай засасывает кожу на шее рядом со следами своих зубов, — я не хочу… продешевить с таким… подарком. А во… во-вторых, — он чувствует, как под боксеры пролезают проворные пальцы, оглаживая ложбинку между ягодицами, — это вообще-то мой «подарок»… Ты… ты обещал, что я могу забрать… его, когда… о боже… захочу. У шатена все эмоции на лице написаны, только Чуя их не видит, блаженно закатывая глаза, когда по сжатому колечку мышц снизу пробегают шершавые подушечки. Они надавливают, но не проникают. Движения дразнящие, но Чуя так резко захотел секса, что у него спереди всё встало моментально. Впрочем, Дазай недалеко ушёл: его каменный член, скрытый в шортах, мафиози ощущает ровно под своими яйцами. Он практически сидит на нём и не поймёт, где заканчивается твердая плоть напарника, а где находятся его пальцы. Всё рядом и чувства смешанные. И от этого возбуждение накрывает парадом мурашек по всему телу. Дазай, отрываясь от молочной кожи, на которой все мелкие волоски встали дыбом, хочет это как-то прокомментировать, но Чуя предугадывает его действия и толкает свои указательный и средний пальцы между покусанных им же губ шатена. — Клянусь всем Портом, если ты сейчас попытаешься вякнуть одну из своих тупых шуток, — шипит Чуя, когда его пальцы начинают тщательно вылизывать, а потом резко всасывают, — то мало того, что лишишься «сладкого», так я на этот раз тебя точно убью. Голова снова кружится, только на этот раз от пьянящих ощущений, что наконец-то его желание совпадает дазаевским, — чёрный дуэт примирился абсолютно во всём. И мафиози сейчас будет выебан так нежно, как никогда в жизни не было. По крайней мере, он на этот раз абсолютно убеждён в словах и действиях Дазая. А план, если что, всегда можно поменять в процессе. А тот, неся своё чудо в спальню так же на руках, не прерывает стимуляции и мимоходом думает, что умереть от рук Чуи — это самая сладкая смерть, которую он не заслуживает. По крайней мере, пальцы у него — сладкие.***
Чуя считает, что он — ни разу не фетишист, даже учитывая то, как Двойной Чёрный безбожно купался во всех смертных грехах в юности. Но то, что сейчас вытворяет с ним Дазай, заставляет усомниться его в своих убеждениях. Тот не скупится на ласки, поглаживания и покрывает поцелуями его шею и спину. С засосами виновник всего этого «торжества» пока временит, успеется. У него внутреннее ликование и эйфория от того, что Чуя наконец-то уступил ему всего себя. Их изголодавшиеся по сексу тела очень отзывчивые и искренние в постели. Как они избавились от остатков одежды — уже не помнится. Эрекции периодически соприкасаются, и возбуждение только нарастает. Воссоединившийся дуэт никуда не торопится, — время будто и не властно сейчас над ними. Соскучившиеся в плане физической близости парни просто наслаждаются небольшой прелюдией. И скучали они именно друг по другу. Вот Дазай властно засасывает напарника чуть ли не по самые гланды, при этом поразительно нежно поглаживая кожу головы. А вот он терзает губами по очереди его соски, попутно переплетая пальцы огненной бестии со своими в напряжённые замки. Не вырваться, но и не хочется. Крышу сносит напрочь, тормоза слетают, и мафиози распадается на части от каждого действия Дазая, метаясь под ним и задыхаясь. Мельком в голове проносится интерес, как он выглядит сейчас со стороны. Чуя чувствует, как пышут его щёки, капли пота между телами, что потом стекают по изгибами его тела, как волна жара проносится по внутренностям с умопомрачительным контрастом: она одновременно опаляет и вызывает ощущение холодка в области паха. Охуенно. Пальцы на ногах периодически поджимаются в экстазе, а руки бродят по спине Дазая, цепляясь ногтями за пропотевшие бинты и скользя по свободным участкам такой же потной кожи. Тот совершенно не против и удовлетворённо мычит ему в истерзанные губы. Комната наполняется ароматом секса и похоти. Исполнитель готов кончить только от осознания того, что сейчас происходит. Не хочется, чтобы это заканчивалось. Но тут Чую ставят на кровать в коленно-локтевую, заставив ласковым движением ладони прогнуть спину. И рыжий юноша как-то сразу разубеждается, что сейчас будет так же «ласково» в последующих действиях Дазая. Тот оставляет его так, шепча на ухо «не шевелись», чтобы сходить за смазкой в тумбочке, — он закинул её туда прошлой ночью. Чуя периодически нервно сглатывает и дрожит всем телом. Но когда тёплые руки возвращаются на его тело, невесомо поглаживая там, он внешне перестаёт дёргаться. Теперь ему кажется, что от ощущения мокрых пальцев сзади трясутся внутренности. С каких пор он стал таким скованным? Всё же секса давно не было, а то, что вытворял с ним Дазай в особняке и на днях — не считается. — Ты как девственник, ей-богу, — смеются где-то сзади, не останавливая поглаживаний. — Завались, — рычит Чуя и упирается лбом в подушку. При этом сердце стучит так, как дятел в дерево, а одышка просто убивает. Он также чувствует себя немного скованно из-за данной позы — ладно, его крупно мандражит от такого унизительного положения, — но терпит. Нужно только вспомнить «былые времена»… Чёрт! Ещё бы они во время «воссоединения» не поцапались. От этого его удерживает напоминание, что сегодня важный день. Для него самого — в первую очередь, а потом уже — для его пары. — Тогда расслабься и не зажимайся, — воркует Дазай, опаляя дыханием одну из ягодиц. Пальцы с сжатого и напряженного ануса переходят на мошонку, проминая её с уже разогретым гелем на умелых пальцах и перекатывая яички по очереди. Судорожный вздох в районе кровати удовлетворяет его. В плане ответа. Он очень сильно изголодался по этому отзывчивому и единственному телу, что способно утолить его пристрастия. Как в моральном, так и в физическом аспектах. — А давай поменяемся ролями, я сразу расслаблюсь! — закипает Чуя. — Просил же не комментировать! У тебя язык такой же длинный, как твои ебливые бинты, надо укоротить! Дазаем смеётся, а потом наклоняется и шепчет ему блядским томным голосом: — Он тебе ещё пригодится сегодня, куколка, — у Чуи от такого пробирающего тона все колкости во рту застывают. Куколка? Язык как-то резко пересыхает. — А теперь послушай меня и хотя бы попытайся, хотя бы попробуй не зажиматься, — выдаёт Дазай уже на грани слышимости. — Я не хочу сделать тебе больно. Чуя честно пытается, но у него не выходит. В голове проносятся все самые жестокие ночи, что он проводил с бывшим мафиози. И если мозг понимает, что сейчас не будет просто ебли, от которой он сидеть даже нормально не сможет, то тело отказывается взаимодействовать с голосом разума. И это он-то недавно доминировал над Дазаем? Может, вся его крутость находилась в костюме и долбанных свечах? Основываясь на догадке, Дазай перестает его трогать, беззлобно спрашивает: — Ты боишься? Чуя даже не отпирается и коротко кивает головой, мыча в подушку. Давление на постели рядом с ним меняется, и Чуя с легким ужасом осознает, что Дазай уходит. Он спугнул его? Но стоило повернуть чуть голову, он видит, как тот уже возвращается с… красными лентами. — Заприметил рядом со смазкой. Ты их не выкинул, и я очень этому рад. — Не смог… — выдыхает Чуя. На глаза ложится одна из лент, в волосах не туго затягивается узел, и теперь вокруг него полная темнота. Запястья так же обвивают шёлковые полоски, но Дазай не связывает их вместе, просто обматывая их поочередно и оставляя свободными. Обычно он… — Сейчас день, может, в темноте тебе более комфортнее. Ты в данный момент выглядишь как самый настоящий подарок. Мне уже не терпится тебя «распаковать». — Интересно, как ты это будешь это делать, — фыркает Чуя. Отвлечённая болтовня и чернота перед глазами действительно унимают дрожь. — Бантика-то нет, тянуть не за что. Хмык сверху немного настораживает. Слышится шуршание ещё одной ленты. А в следующую секунду Чуя чуть ли не подскакивает, рефлекторно поднимая ягодицы вверх. Дазай стоит над ним, склонившись и водит носом по изгибу поясницы. Его руки проворно перетягивают шелковой полоской член раскинувшегося на кровати мафиози у самого основания. Вместе с мошонкой. Исполнитель смеётся, когда, по ощущениям, за яйцами затягивается тот самый бант «для распаковки». Не туго, не слабо — просто как украшение. Словно вишенка на праздничном торте. — Видел бы ты себя сейчас со стороны… — в Дазае будто рой бабочек пронёсся, оставляя за собой холодок на уровне пупка. А Чуя думает, что эта пронырливая скумбрия — грёбаная ванга. Он что, его мысли читает? — Мне надоел твой трёп. Ближе к делу, пока не передумал, — успокоившись, решает порулить процессом Чуя. Он уже не передумает. И Дазай прекрасно об этом знает. По пояснице лёгкое дыхание буквально стекает вниз на запястье лежащей на простыни правой руки. Она обмотана красной тканью у основания ладони. Средний и безымянный палец неожиданно берут в рот и легко посасывают, в то время как задний проход невесомо смазывают новой порцией прохладной смазки. Язык проворно бегает по фалангам, обильно смачивая их слюной, и у Чуи шестерёнки начинают крутиться в верном направлении. — Давай, покажи мне, как надо с тобой нежничать, — шепчет Дазай, выпуская маленькие фаланги. На увлажнённые подушечки капает смазка, растекаясь и смешиваясь со слюной. — Жулик, — Чуя чувствует, что у него щёки снова горят, однако принимает игру и заводит руку за спину. Колени придвигаются рефлекторно ближе по направлению к голове, а вот бёдра приходится расставить, чтобы можно было до себя дотянуться. Поясница красиво прогибается, и у Дазая в этот момент капает не только слюна. Шелковая лента тянется за «рабочей» рукой и немного щекочет кожу, однако этого достаточно, чтобы заново вызвать табун мурашек. Чуя аккуратно дотрагивается до ануса, — смазка уже тёплая и течёт вниз к мошонке. В голове проносится глупая мысль, что лента на члене будет безнадежно испорчена. Хотя ему, на деле, глубоко на неё плевать. Так же глубоко, как указательному пальцу, неожиданно легко проскальзывает внутрь до самого конца. Юноша закусывает нижнюю губу, чтобы не простонать. Кишечник чист, стенки гладкие и податливые. Фаланга сгибается и по круговой оглаживает нежную слизистую. Приятно. Дазая не слышно, и это добавляет ярких ощущений. Чуя сосредотачивается на самом процессе растяжки. Уже расслабленные мышцы легко принимают палец, когда он начинает водить им наружу и назад. Вскоре он не выдерживает и добавляет безымянный, который с лёгкостью засасывается внутрь к соседнему. Чуе кажется, что ещё немного, и он сможет дотянуться до простаты. Проглаживает стенки уже с двух сторон, однако, всё равно не достает. Никакого дискомфорта, только вот ножницами не разведёшь. Как он об этом сразу не подумал? Чёртова мумия, наверно, он специально выбрал эти. — Добавь смазки на указательн… Ах! Чую прошивает, когда в него входит третий горячий палец. Не его. Он аккуратно смазывает мышцы прохода. Дазай чувствует, как они напряглись вокруг его фаланги. — Какого чёрта… — пыхтит Чуя, практически вытаскивая пальцы из себя, но ему не дают, легко удерживая за запястье. — Тш-ш, в эту игру можно играть вдвоем. Наслаждайся. В следующий момент Чуя готов на всё, лишь бы данные ощущения не заканчивались. За закрытыми веками расплываются радужные пятна, когда внутри него проскальзывает до конца длинный палец и касается того самого заветного местечка. С уст срывается неосознанный стон, который тут же глушится закусыванием нижней губы. — Не останавливай себя, — просит Дазай и двигает его рукой за запястье. Пальцы Чуи вновь погружаются в анус чуть ли не до самых костяшек. Мафиози хочет что-то сказать, но слова застревают в горле, когда в него врезаются уже два дазаевских пальца снизу. Он с усилием заставляет двигать собственной рукой, когда в простату снова впиваются — те самые шершавые подушечки — и давят. Блаженство… Чуе уже не хочется сдерживать стоны. Член напряжён так, что ему кажется: нескольких таких манипуляций, и он кончит без рук. — Тебе нравится, мой рыжий соловей? — Дазаю сам еле держится от всего вида, что открылся перед ним: с члена уже давно стекает новая порция предсемени. — Сделай так ещё раз, — стонет Чуя, уже неистово двигая пальцами в себе и пытаясь насадиться на дазаевские, но тот, сука, только отодвигает их назад. — Спой для меня ещё. — Я тебя сейчас сам выебу, если не сделаешь! — зло рыкает Чуя, отчаянно пытаясь дотянутся до предстательной железы, но опять же не выходит. Дазай смеётся и выполняет просьбу, да и ещё как… Чуя чувствует, как к его уже просто мокрым пальцам внутри смещаются фаланги шатена с одной стороны, а в освободившееся место быстро проникает что-то мягкое и влажное… О боже… — Да-а-а-а-а! — несдержанно кричит юноша. А потом уже громко стонет и хнычет, словно в прострации. Он уже ничего не соображает, а лишь насаживается на язык и пальцы Дазая, переходя на скулёж и всеми встречными движениями прося ещё. — Кха… О господи… — из лазурных глаз текут слёзы от переизбытка ощущений, а губы вытягиваются в красивую форму при каждом новом стоне. Собственная рука на весу, под действием накрывшей эйфории, уже не чувствуется. И шатен помогает ему, ритмично надавливая на основания костяшек. Пальцы вновь утопают в заднем проходе. От такой трёхсторонней растяжки он легко раскрывается перед каждым погружением и уже готов принять нечто большее. Детектив сам дуреет от вкуса любимого тела, что сейчас доверчиво отзывается на каждое его движение. Хочется вылизать его всего. Дазай специально выбирает медленный темп и с той самой присущей нежностью трахает его своими пальцами и языком, прикрыв от кайфа глаза. Кончик языка легко вверяется в расслабленное мокрое отверстие, то поочередно с пальцами, то вместе с ними, заставляя сходить Чую с ума. Сильная мышца водит по хорошо смазанной слизистой, чувствуется только привкус самой смазки, и периодически удаётся дотянуться до чуиных пальцев внутри. Тот уже даёт волю громким стонам, особенно когда Дазай периодически разводит свои пальцы ножницами и снова погружает их глубже, теребя чувствительную зону. Чуя только покачивает бёдрами в противовес, постепенно колени у него разъезжаются, и Дазаю, что опирается на один локоть, по высоте становится прям… в самый раз. Всё самое сокровенное находится перед его заплывшим похотью взором. Ему очень хочется шлёпнуть неестественно белую ягодицу, что маячит возле его носа, дабы оставить на ней красные росчерки своих ладоней. Но он сдерживается в этом плане и тут же думает, что его член как раз терпеть не будет. Всё же Дазай не железный и не бог — ему хочется кончить. Он поддаётся желанию протянуть руку к члену и уже подрочить себе, дабы довести себя до кульминации, но тут Чуя находит момент, чтобы додумать эту мысль за него. Пальцы на руках с красной лентой выскальзывают из капающего прохода, и разгорячённый мафиози ложится на живот. Пальцы и язык Дазая тут же теряют свой сладкий временный «приют». Чуя пытается отдышаться и загадочно улыбается. Ему так хорошо, что аж плохо, но сейчас будет ещё лучше. — Всё нормально? — волнуется Дазай, облизываясь. Может, он погорячился со всем этим? — Выеби меня так, как хочешь, — точно выдаёт мафиози. Его щёки уже цвета незрелой сливы. А с уголка наблюдается тяж слюны. — Ч… что? — не вдупляет Дазай. — Выеби меня так, как надо, — сладко стонут у изголовья кровати. — Но ты же хотел… — Забудь что я хотел. Я хочу сейчас так. Трижды не повторяю. Время у нас есть, компенсируешь мне телячьи нежности в следующий раз. А теперь трахни меня нормально. Для пущего эффекта Чуя виляет бёдрами вверх, а потом тянет ко рту пальцы, что побывали в нём самом, и пошло их обсасывает. Он знает, что Дазай сейчас смотрит точно на него. Приглушённый стон и стекающая по подбородку слюна вперемешку со смазкой и не только. Взгляд детектива мгновенно темнеет. Звонкий сильный шлепок рефлекторно заставляет Чую выгнуться ложечкой и простонать протяжное «ч-ё-ё-ёрт!». Дазай не тратит время на то, чтобы смазать себя дополнительно. У него течёт с конца, а презервативов в доме исполнитель и подавно не держит. Зато анус уже давно хорошо разработан и увлажнён всем, чем только можно, поэтому проблем не предвидится. Он сдирает импровизированную повязку с лица Чуи и тут же сгребает приличную часть рыжих волос в кулак, натягивая их. Исполнитель шипит от боли, но покорно откидывает голову назад и видит перевёрнутое лицо шатена. Вся гамма чувств написана на его лице: он в предвкушении, но вот взгляд — просто нечитабельный. Ох, он сейчас оторвётся на нём. Считай, неделю терпел, как бы не прорвало… Чувствуя, как к немного сжавшемуся колечку приставляют внушительную головку, Чую запоздало посещает мысль, что он, возможно, погорячился со своим таким же горячим предложением. Но отступать он не собирается. — Пой же, пташка, в моей личной клетке. Дазай входит одним резким движением до самого основания члена, сжимая медные волосы сильнее у корней, и одновременно хлещет, больно и быстро, по тому же самому месту на ягодиц, что и ранее. У них обоих звёзды перед глазами, а дальше за ними — только небо. Чуя не может издать и звука. У него дыхание перехватило от суммарных ощущений, но очередной шлепок мгновенно приводит его в чувство, — и он без стеснения выпускает крик с именем своего любовника. Ему настолько больно, что хорошо, и хорошо так, что хиреет тут же. Он чувствует каждый миллиметр огромного члена внутри себя и параллельно внутренне умирает от того тепла, что волнами захватывает его и без того разогретое ранее тело. Ему больше не дают времени привыкнуть, и Дазай набирает быстрый темп, подкрепляя его собственническими сжиманиями уже липких ягодиц и звонкими ударами ладони по ним же. Боже, неужели это происходит именно сейчас? — Какой же ты охуенный и красивый, Чуя, — наклоняется Дазай к покрасневшему ушку и снова дёргает за волосы, заставляя смотреть на себя. Бинты на шее слегка расползлись, но каким-то чудом ещё держатся на нём. Чуя пытается подстроиться под ритм, подмахивать, прогибаться, но шатен просто вбивается в него и вбивает его самого в кровать, лишь прервавшись на мгновение, чтобы подложить под уже липкое тело смятую подушку, оттопыривая его бёдра ещё сильнее. В итоге мафиози смиренно лежит, стонет и крепко держится руками за подголовник, потому что при каждом толчке Дазай выбивает его вперёд. Тот смотрит на обвязанные лентами руками и думает привязать их к этому самому изголовью в следующий раз. Надолго их с таким темпом обоих не хватает. — Господи, я сейчас… — еле дышит Чуя. Прижатый к подушке член уже давно желает разрядиться и теперь посылает соответствующие сигналы в пах. — Так давай же, чиби, — рычит детектив, собственнически просовывая руку под рельефный живот и одним рывком ставя мафиози на колени. Попутно он прижимается к нему своим кипяточным телом как можно теснее. Чуя кричит теперь от смены угла проникновения. От Дазая не ускользает тёмно-налитая головка его стоящего колом члена. Темп поднимается просто до запредельного. Рыжий юноша хрипит, когда его всё так же за волосы разворачивают и вгрызаются в губы, приглушая все гортанные звуки. Мгновением позже он с внутренним криком обильно кончает, стоит только длинным пальцам коснуться головки. Вышло почти без рук. Дазай приходит следом, вдавливаясь как можно глубже и выплёскиваясь порционными толчками, продолжая при этом терзать любимые губы. Их владелец едва ли «живой»: он крупно дрожит от сильнейшего оргазма и пытается поддерживать связь с реальностью, но получается плохо. Что ж, его внезапная миссия на сегодня выполнена. Глаза закатываются. Шатен наощупь находит бант и дёргает за ленту, раскрывая свой подарок судьбы. Когда Дазаю перестают отвечать на животный поцелуй, он понимает, что Чуя… отрубился, повиснув на его взопревшем плече. Его в буквальном смысле слова затрахали до нужной кондиции. Только нужна она была, похоже, только одной бинтованной самодовольной личности. Эту личность сейчас саму колотит одновременно от эйфории и мысли, что они, спустя столько лет, наконец-то соединились и сделали это. Осторожно удерживая тельце, находящееся сейчас в нирване, одной рукой, Дазай выходит из него с характерным хлюпающим звуком. Вид собственной спермы, тут же стекающей вниз на простыню, будоражит, но шатен тут же трясёт головой, прогоняя наваждение. Он укладывает Чую на живот, придерживая за практически «чистую» шею, и быстро вытирает его влажными салфетками. Нежную кожу вокруг чокера он ещё успеет «испачкать». Им обоим надо в душ, но у Дазая нет желания, а у очень удовлетворенного Чуи — и подавно. Поэтому шатен просто ложится рядом. Ему в радость быть потным, липким и сладко пахнущим смазкой, когда рядом уже остывающая от секса миниатюрная любимая тушка. У исполнителя ресницы трепещут, а с уже малинового оттенка губ срываются еле слышные стоны. Похоже, мозг ещё в процессе и не понимает, что можно включить стопер. На него набрасывается лёгкое одеяло. Пусть поспит, у них есть ещё несколько часов до работы, перекусят где-нибудь по пути, решат свои дела в Порту, а потом продолжат вечер. На ум приходит купить на обратном пути какой-нибудь небольшой шоколадный тортик. Ему хочется увидеть, как всегда любящий вкусненькое Чуя будет поедать сладкий презент прямо с его рук. Дазай решает, что этот день уже ничего не испортит: ни пресловутая работа вместе с Огаем и портовой системой, ни чёртов Достоевский со своим безумным планом, ни результаты анализов, по которым он так и не перезвонил Йосано, ни даже сам Арахабаки. И вообще, всё ещё только впереди, и у них всё с Чуей получится. Чувствуя, как на ключице равномерно оседает уже лёгкое дыхание партнёра, Дазаю кажется, что любить свои дни рождения — не так уж и плохо.