Трындец, которого не было

Этим холодным ноябрьским вечером в кафе Тони настоящий аншлаг: клиенты приходят и во сне, и наяву, и всех нужно накормить, напоить, а ещё успевать принимать заказы и отвечать на всё, что тут говорится. Но двойник Смотрителя Маяка успешно со всем справляется — и даже неожиданно переходит с недавно вошедшей в кафе экскурсоводом Люси на «ты». Каких только чудес тут не случается! И полные неожиданности — тоже. — Тихо! Если меня сейчас какая-нибудь зараза разбудит, всем трындец! — вопит во сне Иоганн-Георг с потолка, где он обычно спит, — на радость и удивление посетителям. Всё кафе тут же стремительно умолкает, давая ему заснуть покрепче. Дажё Нёхиси-рыжий кот, удобно свернувшийся клубочком на верхней полке, и тот хвостом не шевелит. Вот это моя удача, сегодня фарш спасён, — думает Тони, внимательно осмотрев миску. — Всё-таки пироги с кошачьей шерстью... не то удовольствие, не то. Слишком на любителя. Наконец, Люси осторожно напевает: — Спи, моё Ктулху, усни, в доме погасли огни... Дверь ни одна не скрипит, на полке Нёхиси спит... — Думаешь, ты так его ещё более усыпишь? — заговорщицки подмигивает ей Тони, продолжая накручивать фарш для элливальских пирогов. — Не знаю, — осторожно отзывается экскурсовод. — Но это лучше, чем какое-нибудь мрачное свинство... И тут же стремительно затыкается. Упоминать про Серый Ад сейчас совсем некстати. Иначе уснувший под потолком дух-хранитель может действительно проснуться, и вот тогда всем точно настанет трындец. Потому что у него, у Иоганна-Георга, с этой мрачной свинской щелью свои счёты. Довёл Стефана до ручки с ней совсем. А прямо сейчас часть той силы, которая вечно хочет закатить скандал, мирно спит. Она — часть чего-то прекрасного, вот прямо сейчас, в эту минуту. — Если что, то я не сплю, — мурлычет с полки кот, не открывая глаз. — Коты не спят, а только дремлют, это я в какой-то из книг читал, когда мне приходилось в библиотеке ночевать. Наконец, убедившись, что Иоганн-Георг крепко заснул, все понемногу возобновляют свой традиционный сибаритский гвалт. Уже совсем скоро будет готова вторая кастрюля фирменного Немилосердного супа. Первую уже смели — так этот Тонин суп популярен, несмотря на то, что страшно острый. Потому и зовётся Немилосердным, что от него слёзы текут. Но всем нравится. Тони — любитель парадоксов, хотя и через один. *** Нёхиси открывает глаза и удовлетворённо потягивается — не всё же дрыхнуть, но фаршу уже ничего не грозит, поскольку тот благополучно водворён туда, куда ему положено — в элливальские пироги, которые давно уже пекутся и будут готовы в ближайшее время. Люси сидит за стойкой, потягивая свежесваренный красный глинтвейн, потому что мускат закончился. — Сработала твоя колыбельная! — удивляется Тони. — Вон как сладко дрыхнет, и никому трындеца не будет. А ведь грозился. — А что за трындец мог настать? — интересуется Люси, поставив на стойку свою кружку, которая тут же заполняется новой порцией глинтвейна — никаких чудес тут нет, просто Тони предвосхищает желания клиентов. Не всегда, но часто. И Люси оказалась достаточно везучей, чтобы попасть под эту раздачу. Тони чешет в затылке. Действительно, а какой может быть трындец от Иоганна-Георга? Он же только притворяется и грозится что-нибудь натворить — но больше для смеху, чем по-настоящему. И в этом, конечно, с ним всем повезло. — Ну, например, что он будет меня настолько от работы отвлекать, что вы получите невкусную еду и напитки, и придётся вместо меня Нёхиси готовить. Хотя такое слишком маловероятно. — Действительно, ужас, — соглашается рыжий кот. — Как ты каждый день с этой кухней справляешься — для меня загадка. — От любимой работы силы только прибавляются, — рассудительно отзывается двойник Смотрителя Маяка, доставая долгожданные элливальские пироги и отходя с ними к окну, чтобы слегка остудить. — Ты же как-то справляешься с дырками в небе? А я бы и не представлял, с чего начинать. Каждому своё. — И не поспоришь, — говорит Нёхиси. — Какой ещё трындец может быть? Иоганн-Георг очень любит лето. И если в городе будет твориться адова жара в сорок градусов — это из-за него. — Так вот почему нам так жарко было тогда, когда целый месяц такая температура в городе стояла! — замечает Люси. — Оказывается, вот кто конкретный виновник! — и косится на потолок. — Это я виноват, — признаётся кот. — Пытался поднять ему настроение после того, как это кафе было создано. Столько сил и дури сюда вложил, что потом плашмя лежал чуть живой почти месяц. А я не мог с этим смириться. Люси качает головой. Ну и дела. Впрочем, само кафе Тони — не только чудо, но и дополнительная площадка для чудес, которые приходят и уходят, словно устали гулять по улицам Граничного города и решили сюда заглянуть на огонёк. — Но самый большой трындец, который он может устроить... Люси, так ты же всё своими глазами видела! Помнишь, когда ты вернулась после экскурсии из Серого Ада и рассказывала об этом Стефану? Иоганн-Георг тогда чуть ли не предсмертным туманом расплывался. Я таким его ещё никогда не видел — неприятно, когда само счастье и сама наша жизнь вдруг начинают такие фортеля выкидывать, — мол, я тут помирать собрался, дальше сами без меня справляйтесь! Так и хотелось ему в глаз дать, но хорошо, что у нас Нёхиси есть, — и с этими словами Тони ласково треплет кота. Тот довольно жмурится и замечает: — Ну, повод дать ему в глаз у тебя точно есть, — и открывает глаза. Тони ясно, на что намекает кот: несколько минут назад он собственноручно отдал Иоганну-Георгу в руку бутылку с настойкой на лучах Маяка, которую берёг для себя с Тони Куртейном. С другой стороны, что поделать, если этот красавец слишком везучий. Ещё наловлю, главное, чтобы бутылку вернул. Всё-таки толстое синее стекло, позволяющее удерживать лучи — большая редкость. — Сил у меня драться уже нет, — смеётся Тони. — Пусть просыпается, тогда и поговорим. А то драться во сне — как минимум, нечестно. Ещё глинтвейна, Люси? Та кивает. Всё-таки Тонин глинтвейн убийственно вкусен. И в этом плане Тони довольно страшный человек, потому что трудно представить, чтобы на Другой Стороне так ещё кто-то готовил. *** Когда все наконец-то расходятся, а Нёхиси, превратившись в подобие Ктулху — нечто человекоподобное с крыльями и щупальцами, гремит кастрюлями и тарелками, активно их намывая, наконец-то просыпается Иоганн-Георг. По-человечески, без обещанного трындеца. И даже отдаёт бутылку. — Что-то совсем на тебя непохоже, — удивляется Тони, кончая прятать запасы еды для всей компании, чтобы поесть без хлопот. Надо же и перерывы делать. — Обещал трындец устроить, и на тебе. Просыпаешься как нормальный человек. Однако здоров ты во сне настойки глушить! Таких чудес я точно не ожидал. — Поскольку у меня всё получилось, было бы неправильно вам устраивать трындец, — веселится Иоганн-Георг. — То, что Нёхиси меня разбудил — это не считается, он иногда реально тролль. А что касается настойки, то я её только попробовал. Половина досталась Вильняле — сам знаешь, у меня к рекам слабость, вот и решил её порадовать. Остаток же выдул... ну, в общем, этому чуваку было очень надо. Как никому в мире, пожалуй. Ему настолько сейчас непросто приходится, что я даже у тебя спрошу: нет ли чего-нибудь съестного, что можно подсунуть в карман? Тони твёрдо ставит на стойку один из своих грибных пирогов. Спасать человека — серьёзное дело. Даже если оно заключается в таком простом действии, как передача еды. Нёхиси заканчивает мыть посуду и окончательно превращается в подобие человека. В таком обличии уже можно вовсю есть и пить. Люси, сделав несколько пометок в своём блокноте, прячет его за пазуху. Все теперь в сборе. — А теперь, — Иоганн-Георг спрыгивает с потолка, — можно по такому делу и выпить. За несостоявшийся трындец! Все дружно смеются. И уписывают элливальские пироги. — Правильно Стефан говорит, что ты ненасытная прорва, — Тони разливает глинтвейн по чашкам. — Всё-то тебе мало... Вечер только в самом разгаре. Вкусные вещи, смех, взаимные подколки, наливки Тони. В общем, всё, как мы любим.