marcher

Когда солнце в Петербурге заходит за горизонт, по всему городу (начиная, безусловно, с центра) начинают рассеиваться яркие фонарные огни. В сентябре тепло даже вечером, и улыбка у Наташи от этого такая же теплая. Она кутается в свой бежевый плащик и смеется заливисто, совсем как ребенок, кружась на огромной-огромной площади. Она семенит ногами туда-сюда, зажмуривает глаза, раскидывает руки и представляет себе что-то хорошее, и на душе отчего-то становится так легко, спокойно и весело; хочется жить, любить, смеяться, плакать, да даже злиться — главное, чтобы не пусто, главное, чтобы не тяжело. И она, в состоянии этой своеобразной эйфории, не замечает, как, скользнув по брусчатке, врезается в несчастную прохожую девушку. А у девушки этой блестящие светлые волосы, большие карие глаза и такое добродушное и мягкое выражение лица, что Наташа не может устоять. Едва сдерживается, чтобы не упасть к ней прямо в объятия и наивно-глупо улыбается, сжимая свои маленькие ладони в кулачки. — Чего же Вы так, — тихо смеется эта девушка, коротко обнимая Наташу за плечи, — будьте впредь аккуратнее, прошу. Пускай мне Вы никакого дискомфорта не доставили, но окружающие, может, спешат куда. А Наташа (то ли от стыда, то ли от какого-то совсем детского волнения) и слова вымолвить не может. Просто стоит послушно и молча головой кивает — вверх-вниз, мол, поняла все, но на самом деле это «все» пролетело мимо ушей. — А... спасибо, — ответная улыбка и блеск в глазах, — спасибо, да! И... простите меня. Я немного забылась, и... в общем... Ростова мнется, не осмеливаясь больше заглядывать глаза то ли цвета виски, то ли молочного шоколада. Взгляд у них был какой-то слишком проницательный, слишком тяжелый и мудрый. Наташа ведь тоже мечтает быть такой — такой проницательной и мудрой, — а оттого и становится только больше неловко. — Давайте не будем об этом больше. Девушка улыбается шире и аккуратно берет Наташу под локоть, заглядывая в лицо. — Прогуляемся?