Разбитые иллюзии

Все кости в его теле были целы, за что он неистово благодарил Пречистую Деву Марию и Всемогущего Господа Бога, хвала его маленьким и большим милостям, аминь. Потому что во всем остальном радоваться было совершенно нечему. Боль так и растекалась горячей лавой по всему его телу до самых кончиков волос и ногтей. Одуряющая боль, тошнотворная — от нее слезились глаза, и желудок так и подкатывал к горлу. Связанные руки и ноги снова онемели, и он тихонько шевельнулся, стараясь хоть как-то размять их. За это левый бок отомстил резкой дурнотной вспышкой, и он задохнулся с тихим хрипом. Судья Клод Фролло еще никогда в жизни не был в таком отчаянном положении. Его рот опять заполнился кровью из разбитой губы, и он выплюнул ее на утрамбованную землю. Хорошо, хоть зубы были целы и невредимы. И за это он тоже славил Пречистую Деву Марию и Всемогущего Господа Бога, аминь. Но, если бы кто-то из них вдруг оказался перед ним, судья бы все же задал вопрос, мучающий его так сильно и почти все время, пока он сидел в этой гнусной каморке, связанный: «За что?!» Ведь он всегда содержал себя в строгости и благочестии, соблюдал все посты и не грешил, в отличие от всех остальных людишек! Не чревоугодничал, набивая свой живот, подобно свинье, как они. Винопитие? Он позволял себе максимум два бокала вина в день, не больше. Прелюбодеяние и блуд? Но Фролло сторонился женщин, обходил их дальней дорогой, усматривая в них сосуд греха… Разве только… Эсмеральда. Эта чертова цыганка, прости Господи. Но ведь он и с ней себе ничего не позволил! Да, он исступленно разыскивал ее по всему Парижу и его предместьям, но ведь она надерзила ему при всей парижской черни! И она заслужила наказание за свою дерзость и длинный язык. И за то, что попыталась совратить его, благочестивого судью, сбить его с праведного пути! Его горестные размышления снова оборвала сильная боль в боку. Здорово же его туда пнули — от всей души. И почему он, дурак, отпустил стражу и решил вернуться в Париж в одиночестве?! Что за глупая была идея! Судья скрипнул зубами. Он никогда не считал себя идиотом, но на этот раз не мог не признать, что дал маху, опростоволосился так, что готов был завыть от унижения. Перед его глазами промелькнула вереница воспоминаний о том, как это все случилось. Фролло тем утром донесли, что небольшая группка цыган тащится к Парижу со стороны Булонского леса. Судья просто не мог допустить, чтобы эти нищие язычники вошли в город — их и так там было много, схоронились в своем Дворе Чудес, подобно тараканам, выбираясь на улицы, чтобы смущать умы и души простых людей своими языческими выходками! Разве мог Фролло согласиться с тем, чтобы этих богохульников стало еще больше?! Нет. И потому судья с отрядом стражников покинул пределы города и направился навстречу цыганам. Оборванцы даже не сопротивлялись — покорно развернулись и потащились восвояси, подальше от Парижа. Правда, все они, от мала до велика, кидали на судью взгляды, полные ненависти, но Фролло отнесся к этому с полным равнодушием. На него часто так смотрели, и это не вызывало в нем совершенно никаких чувств, кроме разве что брезгливости. Управившись с цыганами, судья посчитал, что все в порядке. Парижу ничто не угрожало. И Фролло мысли не допускал, что и ему самому может что-нибудь угрожать. В конце концов, на него боялись даже смотреть лишний раз. Поэтому судья отпустил стражу — подобное столпотворение слегка утомило его, и он хотел побыть в одиночестве. И на старуху бывает проруха, как говорит чернь. Фролло потихоньку ехал себе, думая о том, что его лучший соглядатай нашел языческий амулет в доме одного мельника. Также судье доложили, что мельник этот частенько давал кров всяким бродягам. Наверняка сей прохвост и цыган привечал — иначе и быть не могло, раз рядом с мельницей нашли нечестивую цыганскую побрякушку. И в ближайшее время судья намеревался нагрянуть к мельнику и задать ему пару вопросов. И упаси Господь, если прохвост начнет выкручиваться — Фролло тогда спалит и его самого, и его мельницу за измену — именно так судья расценивал укрывательство цыган. Когда Фролло проезжал мимо какой-то рощи, на него и напали некие мерзавцы. В зад его жеребца врезался камень, Снежок взбрыкнул, и Фролло, целиком и полностью погруженный в свои думы, просто не успел отреагировать и вылетел из седла. Тут же его с силой пнули в ребра, да так, что перед его глазами заплясали зеленые точки. Боль от пинка взорвалась в боку, волной расплескавшись по телу, отдалась в голову, пробрала судью до тошноты, до рези в глазах. Он задохнулся. — Держите коня! — в его уши вонзился грубый вопль. Фролло, превозмогая боль, поднял голову, и его губы перекосила язвительная усмешка. Как эти оборванцы ни пытались перехватить Снежка, у них ничего не вышло. Конь был слишком мощным и злобным. Он разметал напавших на него людишек — кого-то лягнул, кого-то укусил, и с громким ржанием помчался прочь. Один из мерзавцев кинул взгляд на судью и заметил его ухмылку. За это Фролло получил кулаком по лицу. Они навалились на судью всей толпой и избили его так, что он потерял сознание. Очнулся Фролло уже связанный, в этой темной и гнусной дыре. У него не было ни единой мысли о том, куда его затащили, и зачем вообще это сделали. Эти ублюдки совершенно спокойно могли его убить, когда он валялся в беспамятстве. Почему же они оставили его в живых? Несмотря на боль, пронзающую все тело, мозг судьи заработал. Вполне возможно, что эти разбойники хотели потребовать за него выкуп. Хоть судья и одевался строго и в темные одежды, но материал был самого высокого качества. Наплечники с вшитыми небольшими рубинами. Дорогие кольца на пальцах — кстати, колец-то уже и не было, — верно, сняли, когда Фролло валялся в беспамятстве. Кошелька, который судья носил под сутаной на поясе, тоже не было. Его ободрали, как липку. На судью вдруг накатило бешенство. Да как они посмели?! Посягнули на него, министра юстиции, которого боялась вся чернь в Париже. И не только чернь! Многие знатные люди тоже его опасались, но вот теперь он лежит тут, в этой грязи, избитый и ограбленный, и ждет своей участи, словно жалкая крыса, попавшая в ловушку! И даже не представляет себе, как ему отсюда выбраться, потому что его накрепко связали, он еле может пошевелиться! Фролло тихонько зарычал от ярости, и его ребра ответили оглушающей болью. Судья, в который раз задохнувшись, уткнулся лбом в пол. Он не видел решительно никакого выхода. Даже если эти ублюдки получат свой выкуп, живым он отсюда не выйдет, это судья понимал ясно и отчетливо. Принять свою смерть с подобающим ему достоинством? Если его начнут пытать, вряд ли это получится. Он вспомнил прошлого капитана стражи, которого поймали на взятках. Крепкий был орешек, но под пытками вскоре и он начал вопить, хотя поначалу и пытался держаться. Фролло тоже считал себя крепким орешком, но на этот раз опасался, что его расколят так же, как он расколол того капитана. «Пресвятая Дева Мария, услышь верного раба своего! — взмолился он про себя. — Помоги мне выбраться отсюда! Или хотя бы сделай так, чтобы меня убили быстро Христа ради…» Затем он вспомнил, как именно умер Иисус. Сына Божьего прибили к кресту, и умирал он долго и мучительно, палимый жарким израильским солнцем. Если уж Сын Божий умер таким образом, разве Фролло может достаться участь более легкая? Он даже не должен умолять об этом — кто он такой, в конце концов? Всего лишь жалкий человек. «Прости меня, Пречистая Божья Матерь, за слабость мою…» — обреченно и с раскаянием подумал судья. Но как же ему не хотелось умирать!.. Он даже никогда не думал об этом всерьез. Почему-то ему казалось, что он будет жить вечно, присматривать за грешниками в нашей земной юдоли, не давая им сбиться с праведного пути… И вот сейчас судья отчетливо понял, что это не так, и он находится на волоске от своей собственной смерти. И очень даже возможно, что смерть эта будет ужасной и весьма болезненной. Фролло вновь шевельнул онемевшими руками. Может, ему все-таки удастся ослабить узлы? Нет, дохлый номер. Завязаны были на совесть — верно, мерзавцы очень боялись, что Фролло распутается и сбежит. Потому что мстительный судья ни за что бы не забыл и не простил им их наглое нападение. Из-под земли бы достал всех и вздернул на дыбу. И это было бы только началом пыток. Фролло с наслаждением стоял бы рядом с палачом и раздавал указания — уж он-то лучше всяких палачей знал, как причинить боль. Любую боль — как физическую, так и моральную. В этом Фролло не было равных. Уж больно хорошую школу он прошел в свое время. Фролло облизнул разбитые губы и тихонько застонал. Вот уж не думал, что на пике власти и могущества он испытает подобное унижение! Сама мысль об этом казалась ему кощунственной. И ведь он еще так много не успел сделать в своей жизни… Он снова подумал об Эсмеральде. Зря он тогда покинул собор. Надо было спрятаться и проследить за ней. Под его бдительным оком эта девчонка ни за что бы не смогла сбежать оттуда. Да, он оцепил стражей весь собор, но стражники… эти тупицы… И как он мог на них понадеяться?! Ведь они способны не заметить целую кучу цыган у себя под носом, а тут всего лишь одна цыганская девчонка! Конечно, она от них ускользнула, просочилась мимо них, словно вода сквозь пальцы. Хотя надо отдать ей должное — эта девчонка была весьма ловкой и хитрой бестией. При мыслях об этой цыганской оторве у судьи вдруг защемило душу. Господи, как же она была прекрасна! И почему была? Она и сейчас прекрасна… Это он уже практически «был» — его смерть близка к нему как никогда. Фролло вспомнил, как прижал Эсмеральду к себе в соборе. Ее кожа была такой нежной, приятной на ощупь, и пахла Эсмеральда столь сладко, что у него захватило дух. И почему он, дурак, не поцеловал ее тогда?! Ее обнаженная шейка была совсем рядом, возле его губ — надо было только немного наклониться и… Но он был слишком горд и зол на нее за ее дерзкие речи на том празднике. И, откровенно говоря, сам еще не понял толком, что почувствовал к ней. Понимание пришло к нему слишком поздно, когда судья метался в муке перед камином во Дворце Правосудия. Эсмеральда так и стояла перед его глазами, прекрасная и чарующая. Он грезил о ней так сильно, ему даже показалось, что она стоит рядом с ним и тянется к нему своим прелестным ротиком, чтобы поцеловать его. Всего лишь мимолетная дымка, но он совершенно потерял голову. Очнулся, когда один из этих тупиц прервал его мечты оглушительным стуком в дверь. Фролло вспомнил, как взбеленился, когда ему сообщили, что эта девушка сбежала из собора. О, он был в исступленной ярости, готов был разнести весь Париж в клочья, чтобы добраться до нее. Поднял на уши всю стражу, гоняясь за ее призраком. Но она словно испарилась. И то, что он, всемогущий судья, не мог добраться до нее, выводило его из себя. Он понятия не имел, что бы с ней сделал, попади она ему в руки в тот момент. А, впрочем, знал. Он заточил бы ее в темницу для начала. А потом предоставил бы выбор: смерть в огне или он сам. Хотя сейчас, когда он был обездвижен и не видел никакого выхода из ситуации, в которую попал благодаря своей идиотской беспечности, ему вдруг пришло в голову, что Эсмеральда скорее предпочла бы огонь, чем его. Она еще в соборе явственно показала судье, что он ей невыносим. «А не сам ли я виноват? — мысль была внезапной и, пожалуй, ошеломляющей. — Я ведь напустил на нее стражу и запер в соборе. Как бы я отреагировал, если бы кто-то поступил так со мной? Боже, ты идиот! Ты сейчас в гораздо худшем положении, чем она! Ну, и что ты чувствуешь?!» Судья совершенно точно знал, что он чувствует. Ненависть — яркую и оглушающую. Он с удовольствием испепелил бы тех, кто это с ним сделал. «Ну, и как ты думаешь, что чувствовала она? — холодея, спросил он себя. — Боже, она меня ненавидит еще сильнее, чем когда бы то ни было! Нет, она точно предпочтет костер!» Фролло содрогнулся. Не ненависти от нее он хотел — как же ясно осознавал он это сейчас! Единственный раз в жизни ему вдруг захотелось, чтобы его любили. Чтобы она его любила. Внезапно ему пришло в голову, что, возможно, он бы смог это исправить, прекратить свою охоту на Эсмеральду — теперь ему, связанному и избитому, это казалось наилучшим выходом, и тогда она снова появилась бы на улицах Парижа, и он смог бы переменить ее мнение к себе, но… Слишком поздно. Ничего он не сможет. Смерть рядом, и судье вдруг показалось, что он слышит ее шаги, ее громкий голос — почему-то мужской, грубый, весь какой-то пропитый… — Отпусти, скотина! — а вот этот голос уже принадлежал женщине. Такой знакомый, он уже его слышал… Фролло встрепенулся в ожидании. Дверь в каморку открылась с тихим скрипом. — Шевели ногами, цыганская шлюха! — мужик, которого судья принял за свою смерть, втолкнул внутрь девчонку. Верно, на улице уже был день, потому что в полоске света судья смог очень хорошо разглядеть ее. Фролло задохнулся, но на этот раз не от боли, а от радости. Это была Эсмеральда.