Биография

Моника Айрингтон (девичья фамилия Сансоне) Возраст – 25 лет Проживание в штате – 20 лет Национальность – итальянка Место проживания – Лос-Сантос, США Место рождения – Ачерра, Италия Семейное положение – не замужем Пол – женский Рост – 5,3 фута Цвет глаз – карий Увлечения – рисование Фобии – рабдофобия Особенности характера – холодная, замкнутая, жестокая

Прошлое:

Детство. Когда-то очень давно, еще до того, как всё началось, малышка Моника была даже счастлива. Представьте себе только – когда-то у неё были любящие родители, постоянные путешествия, радостные и весёлые воспоминания, новые ежедневные открытия!  Таких, как ее родители, сейчас называют «дромоманы», зависимые от путешествия люди. Мама Моники, Франческо, продержалась без перемены местонахождения всего лишь месяц после родов, а чуть позже, вопреки всем запретам врачей, женщина собрала вещи и, взяв новорожденную дочурку с собой, отправилась в Азию, покорять Вьетнам с мужем и дочерью. Так как малышка росла с двумя близкими ей людьми, то она никогда не зацикливаясь ни на ком, кроме родителей. Всё её детство их семья перебиралась из страны в страну, из столицы в столицу, из города в город... И наверное, если бы не редкие возвращения домой, в Италию, Моника бы и не знала, где живет, и откуда она родом. Но шло время и список стран, в которых не побывало семейство Сансоне, постепенно уменьшался... По крайней мере, на территории Евразии так точно. Тогда, поднакопив немного денег и продав всё имущество, молодые родители и их дочурка отправились в Америку. Хоть они и не имели точного маршрута, но были полны решимости покорить новый континент. Прибыв в чужие края, как обычные туристы, они быстро обзавелись трейлером на колесах и отправились на долговременную экскурсию по США, начав свой путь с посещения Нью-Йорка. Далее по плану у них были почти все столицы всех штатов, но Олимпию, столицу штата Вашингтон, они решили оставить на последок, где бы их путешествие и закончилось. Тогда Монике было всего 5 лет. Она любила свой новый дом, а особенно наблюдать из окна за меняющимися пейзажами. Любила вечерние посиделки у разбитого рядом с трейлером костра, тогда папа брал гитару и, перебирая струны, напевал мотивы каких-то песен себе под нос. Но больше всего девочке нравилось, когда она, вместе с родителями, пела песни Адриано Челентано, ставшего суперзвездой на их родине. Отец часто садился возле маленькой девчонки и запевал:

E intanto tempo se ne va (А между тем, время идет) E non ti senti più bambina, (И ты уже больше не чувствуешь себя девочкой) Si cresce in fretta alla tua età, (В твоём возрасте поспешно растут) Non me ne sono accorto prima. (Я не предвидел этого раньше) E intanto tempo se ne va (А между тем время идёт) Tra i sogni e le preoccupazioni, (Между мечтами и тревогами) le calze a rete han preso già (Уже надеваешь чулки в сеточку) Il posto dei tuoi calzettoni. (вместо своих гольфов)

Песня о взрослеющей девочке казалась такой безобидной и близкой, что малышка быстро заучила и слова, хотя слабо понимала их смысл. Много лет спустя эта песня навсегда перестанет ассоциироваться с положительными воспоминаниями, окрасившись в бордовый цвет. Но пока жизнь в беззаботной атмосфере не могла не радовать, и ее детство было счастливее детства сотни других детей. И пускай у Моники никогда не было кукольного домика, Барби, модной розовой юбки с блестками, она не чувствовала в этом нужды. Постепенно весь мир выстроился вокруг их маленькой семьи. Семья путешественников оставалась в каждом штате примерно на месяц, и за четыре с половиной года они планировали объехать всю страну на своем автодоме. Всё шло по плану, и жизнь протекала постепенно. Мало-помалу, совсем по чуть-чуть, Моника учила английский язык. В пять лет не было необходимости регулярно его использовать, особенно с родителями, с которыми девочка только и общалась. Они были настоящими итальянцами, и очень любили это подчеркивать всегда, когда сталкивались с кем-то из единомышленников, кого встречали в дороге или во время остановок, чаще всего они были такими же путниками, колесившие дороги из штата в штат. Так, девочка знала только общие фразы на английском, которыми чаще всего её родители пользовались в путешествии по Америке. Время близилось к первому для Моники учебному году, и позади оставалось 10 штатов из 50 запланированных, когда по дороге из Виргинии в Северную Каролину не случилась беда. Во время сильного дождя их дом на колесах напоролся на неопознанный предмет, очутившийся каким-то образом на дороге, от чего колесо взорвалось, и находящийся за рулём отец не смог справиться с управлением, врезавшись в автомобиль на встречной полосе. В этот момент маленькая Моника спала на диване на кухне, и от удара свалилась на пол, сразу же оказавшись придавленной подушками с него и прочим полетевшим следом хламом с полок. Много лет спустя она будет проклинать эти подушки, обвиняя именно их в том, что в тот день она осталась жива… Их трейлер от удара о встречный автомобиль вынесло с трассы на склон и его несколько раз перевернуло, похоронив под кучей вещей обитателей кемпера. Ах, если бы не подушки, то чайник, посуда, ножи и газовая плита, ежели бы не раздавили, то сильно травмировали бы девочку, и кто знает, выжила бы она после такого или нет. Машина, столкнувшаяся с трейлером семьи Сансоне, оказалась многотонной фурой, против которой, увы, вряд ли какой-либо вообще автомобиль бы выстоял. Мужчина в клетчатой рубахе с пивным пузом выбежал из-за руля своего большегруза и помчался по склону вниз настолько быстро, насколько мог. Если бы не ливень, если бы не те реки, в которые превратилась дорога, быть может, всё было иначе, и водитель фуры заметил бы выехавшую на встречную полосу машину раньше. Если бы не плохая видимость и шум от дождя, быть может, он сумел бы среагировать, вывернуть руль, погасить удар, сделать хоть что-то. Но в тот вечер, или ночь, который девочка так и не запомнила отчетливо, обстоятельства сложились именно так, и из четырех участников аварии выжила только половина. Мужчина, вызвавший спасателей, не знал, что внутри трейлера находилась шестилетняя Моника, поэтому еще два часа из искорёженного металла, в который превратилась кабина дома на колесах от столкновения с фурой и нескольких переворотов при полете со склона, вытаскивали только тела молодых родителей – Франчески и Леонардо Сансоне. Дождь всё не проходил, и деформированный кузов теперь пропускал потоки воды внутрь салона, пропитывая леденящей влагой и подушки, которые защитили девочку от неминуемой гибели. Промерзнув, она пришла в себя и громко заплакала от боли и страха. Быть может, именно стресс из-за резкого охлаждения тела от дождя и дал ей силы на этот плачь, и именно он и спас ей жизнь. Её вытащили. Откопав малышку, у нее обнаружили переломы ребер и нескольких пальцев, но, по сравнению с возможными последствиями, все прозвали её счастливицей. Хотя, можно ли вообще назвать счастливым человека, в одночасье потерявшего всю свою семью и смысл жизни… Реабилитация была тяжелой. Впервые оказавшись в больнице, в окружении незнакомых людей, говоривших на почти непонятном языке, Моника плохо переносила лечение, отказывалась есть и систематически устраивала истерики. Боли в груди и спине, где и были переломы ребер, почти никогда не давали нормально спать, и бессонница стала сопровождать ребенка на протяжении всего выздоровления. Но даже когда кости стали заживать, сон не нормализовался – пришли кошмары. Вряд ли такому маленькому человеку, как шестилетней Монике, было дело до обдумывания той роковой ночи, которая привела к трагедии, но воспоминания просачивались откуда-то глубоко изнутри, приходя в тех устрашающих образах, которые ребенок мог бы понять. Раз за разом она просыпалась в слезах, оставаясь во сне совсем одна. Через полтора долгих месяца Моника выздоровела, но осталась полной сиротой в чужой стране. Тогда о ней написали в газетах и показали по местному телевидению, в надежде на то, что откликнутся родственники, готовые забрать девочку к себе. И пусть шанс был крайне мал, в США нашелся такой человек – её сводный дядя – Даниэль Айрингтон. Старший сводный брат её матери, Даниэль, жил один и был простым разнорабочим с крепким телосложением и большими руками. Ему было 37, когда случилась трагедия, и органы опеки долго рассматривали возможные альтернативные варианты, не решаясь отдавать ребенка одиночке. Но он никогда не имел проблем с законом и был единственным вариантом, с кем можно было оставить девочку. Безусловно, в первое время всё действительно шло нормально. Малышка росла, а Даниэль работал не покладая рук, чтобы прокормить теперь не только себя, но и ребенка. Их маленькое итальянское семейство расположилось ни много ни мало на побережье Сан-Андреас, в пригороде Лос-Сантоса. Даниэль работал автослесарем и знал, как из самой запущенной колымаги сделать добротный аппарат. Но дядя Моники влюбился в женщину, которая не ответила ему взаимностью, и он запил, а позже потерял работу. Удивительно, как сильно меняются люди под воздействием алкоголя... Оформив отцовство в 2003, когда девочке было 8, он стал получать за неё повышенные алименты, которые с невероятным успехом пропивал. Одиночество и редкие подработки, выматывавшие мужчину, сделали своё дело, и уже через полгода после удочерения, он впервые поднял руку на дочь. Из-за проблем с языком и разнящегося воспитания у девочки не было друзей. Она всегда сидела поодаль от одноклассников и была зациклена на книгах о путешествиях, в которых находила отдушину. Материалы в школе давались ей с трудом, и вообще, ребенком она была непоседливым, не любила обыденность, которой теперь была пропитана её жизнь. Дядя был в курсе, так как постоянно получал звонки из школы то от директора, то от учителей о неуспеваемости. И однажды терпение лопнуло. Тогда она лишь не вовремя попросила Дэниэля помочь ей с домашней работой, и, получив отказ, пришла из школы на следующий день с неудом, что очень разозлило его. Никогда ранее никто не причинял ей боль, и первый рывок за волосы скорее обескуражил девочку. Но дальше последовал ослепляющий удар в живот, и из глаз школьницы полились слезы. "За что?" - она не сразу поняла, но крики и шипение подвыпившего дяди дали чётко понять - за то, что она не справилась с домашней работой. "Ты неуч, глупая девчонка, тебе никогда не добиться здесь ничего!" - кричал он над рыдающим ребенком, словно криками можно было что-то решить. И он действительно так считал. Проблемы начались почти сразу. Стараясь скрыть синяки, которые дядя оставил на руках, пока пихал Монику, и так не самый общительный ребенок вовсе отдалился от всего мира, решив переживать домашнее насилие в одиночестве. Теперь, каждый раз, когда звонили из школы, сообщая детали учёбы девочки, она стандартно получала порцию тумаков. Психика мало-помалу стала расшатываться, и некогда еще спокойный к критике ребенок теперь каждый раз бросался в истерику, когда речь заходила об успеваемости или усердии. В школе уроки казались скучными и сложными, дома же ждал дядя-садист. Он таскал за волосы, отвешивал пощечины, кричал, бил по рукам, замахивался, это зачастую сопровождалось шлейфом из алкоголя. Трезвым он был не таким. Дэниэль казался совершенно спокойным, интересующимся дядей, и вряд ли вообще кто-то знал его таким, каким знала Моника. Статус вынужденного "отца"-одиночки всегда давал ему преимущества, люди сочувствовали взрослому мужчине в его любовных неудачах и хвалили за то, что решился взять почти чужого ребенка к себе. То, что девочка могла расти в атмосфере тирании, никому даже в голову не могло прийти. И Дэниэль понял это достаточно скоро. В 11 лет у Моники стала расти грудь. Она всегда была симпатичным ребенком с темными чуть кудрявыми волосами и большими карими глазами, вздернутым носиком и пухлыми губками, но в начале переходного возраста это приобрело ещё более ярко выраженный оттенок. Моника стала взрослеть, и дядя это не мог не подметить. Однажды он, лишь немного выпив за ужином, бросил на девочку, как ей показалось, недобрый взгляд, а после сделал то, что навсегда убило в ней связь с прошлой жизнью, от которой остались грустные, но такие теплые воспоминания - он запел. Как итальянец, он никогда не забывал родную культуру, и впервые за много-много лет Моника услышала ту песню, которую так любили они с отцом:

Farsi donne è più che normale (Я – свидетель простого процесса –) ma una figlia è una cosa speciale (Превращается дочка в принцессу) il ragazzo magari ce l'hai (Но на мой незатейливый взгляд) qualche volta hai già pianto per lui. (У принцесс чуть скромнее наряд.) La gonna un po' più corta e poi, (Что значит этот странный жест?!) malizia in certi gesti tuoi (Как трудно быть отцом невест!) e tra poco la sera uscirai (Скоро вечер, уйдешь ты гулять,) quelle sere non dormirò mai... (Это значит – мне снова не спать.)

Недоброе предчувствие тут же подтвердилось. Дэниэль положил свою руку на колено девочке, приподняв подол юбки, и впился пальцами в детскую кожу, продолжая петь. В тот момент Моника даже не знала, как себя вести и что делать, её так сковал страх, что она сидела, не шелохнувшись. А дядя всё настойчивее трогал свою приёмную дочь, остановившись лишь тогда, когда пальцы дошли до трусиков. Он допел и молча удалился в свою комнату, а малышка расплакалась, закрыв лицо руками. Это был не конец, и она это точно знала. Теперь, больше побоев она боялась нового состояния своего неродного отца. Не когда он напивался до такого состояния, что глаза наливались кровью, а лицо багровело от злости. Нет, теперь она боялась, что он выпьет немного, отчего лёгкое опьянение может вылиться в непонятные ласки, от которых хотелось быстрее встать под душ и обильно натереть себя мылом. Моника сопротивлялась, давала слабый отпор и просила перестать, но тогда дядя поднимал на нее руку, и всё приводило к очередным ноющим синякам и ссадинам на теле, которые проходили куда дольше, чем нежные, но неприятные прикосновения. Более того, теперь она боялась рассказать не только о неуспеваемости в школе, но и о вещах, за которые ее там хвалили. Тогда Дэниэль тоже её хвалил, а после обнимал и прижимал к себе так крепко, что перехватывало дыхание. После этого всегда говорил слова поддержки и... трогал. Сначала гладил тоненькие ручки, потом непременно переходил на спину, спускаясь к пояснице и властно проходясь по попе. Он никогда не забывал про грудь, уделяя ей особое внимание. "Как быстро она у тебя растет, Моника, скоро поедем подбирать тебе лифчик, да?" - шутил он, когда из-под еще совсем детской футболки у девочки начали пробиваться два бугорка. Каждый раз она обхватывала себя руками, стараясь скрыть изменения своего тела, но каждый раз дядя одёргивал её руки и ещё более настойчиво указывал на грудь, не редко попутно лапая ее. Никаких первых романтических отношений в школе в жизни девочки и быть не могло. Пока одноклассники знакомились с понятием "первый поцелуй", девочку терзал за закрытыми дверьми дома сводный дядя-извращенец. Нередко он приходил к ней уже тогда, когда она ложилась спать, особенно часто это происходило в конце недели, по пятницам, когда он лез руками к уже спящей Монике под одеяло и трогал в тех местах, которые никому нельзя было трогать. Ей было неприятно и страшно, но за каждую просьбу прекратить это - ей прилетало. Домогательства стали чем-то если и не обыденным, то явно не удивительным. Хотя, можно ли привыкнуть к домогательствам...? Большие сухие пальцы жгли нежную кожу кожу, терзали ее, и когда он скрывался за дверью ванны, в местах прикосновений начинался жуткий зуд. Моника плакала и расчесывала свои бедра и живот до крови. Спустя много лет ей поставят диагноз - невропатический зуд. А тогда ей казалось, что у нее аллергия на этого человека. Сбегать из дома было некуда. Жалкие попытки переночевать не в своей кровати оканчивались неминуемым возвращением с таким же неминуемым исходом - ремнем или кулаками. Потому что Дэниэль переживал. Потому что для него это всегда был стресс. Потому что остаться без алиментов значило одно - голодную смерть. А с ними всегда были деньги и на поесть, и на выпить. И ко второму Дэниэль к своим 44 годам настолько пристрастился, что каждый день прикладывался к бутылке, и каждый день Моника ожидала худшего. Когда ей исполнилось 15, дядя совсем перестал себя сдерживать. Уже достаточно округлившиеся формы приемной дочери не давали ему покоя, он и не скрывал своего влечения к ней. Однажды он пришел к ней ночью и лег рядом. Просто лег, но так, что девочка мгновенно проснулась и поняла, что случится то, чего раньше еще не было. И она не ошиблась. Воспоминания о тех часах она хотела бы забыть, но привкус чужой плоти вперемешку с удушающей обидой за себя уже никогда не выветрятся из ее головы. Понять, за что судьба так поиздевалась над ней - она не могла, как и уйти куда-то. Пришлось смириться, как она смирилась с побоями и со смертью родителей. Дэниэль панически боялся того, что его нездоровое увлечение племянницей раскроется, поэтому он ограничил Монику буквально во всем. Переведя ее на домашнее обучение, которое обходилось дороже обычного, ему пришлось устроиться на работу в местный ресторан охранником, где он пропадал по 12 часов. В это время Моника не могла выйти из дома, потому что он закрывал двери и запрещал контактировать с людьми. На ее 16 день рождения дядя подарил ей телефон, простой, кнопочный, чтобы не допустить выхода в интернет. Звонил чуть ли не каждый час, требовал отчитываться о делах, о планах на день - не давал ни на момент Монику почувствовать себя свободной. Впрочем, о свободе речи и не шло, кроме дома и обязательств перед этим миром у нее не было ничего. Алименты, которые ей полагались, она в глаза не видела, ведь распоряжался деньгами дядя. Из развлечений был телевизор, да книги. За годы она смогла выучить английский, но без практики говорила с сильным акцентом. Но чем ближе было восемнадцатилетие, тем чаще и откровеннее проходили дядины домогательства. Руки блуждали по телу всё наглее, пальцы всё чаще прожигали изнутри, разрывали, а оскал, именуемый улыбкой, становился всё похабнее. "Кто твой любимый папочка, Моника?" "Моя развратная девочка" Но самое отвратительное было - услышать от Дэниэля "присядь". Это никогда не оканчивалось положительно. Присядь - означало сесть на пол, перед ним, покорно повинуясь, чтобы он опять не избил, чтобы не морил голодом... Это было настоящее сексуальное рабство. Стоило только попробовать сделать что-то наперекор, назло, да просто подчиняясь внутренним душевным терзаниям - Монике прилетало по первое число. Руки и тело всегда были в синяках. А с повышением дяди у него в доме появилось оружие. Теперь он мог в самом прямом смысле этого слова угрожать дочери убийством, приставляя к голове дуло пистолета и крича на неё, заставляя подчиняться. Он не насиловал. Никогда не лез туда ничем, кроме пальцев, боялся, что она забеременеет, что начнутся проблемы, кто-то узнает, и он сядет... Он заставлял делать это орально, даже если она давилась слюнями, даже если отхаркивала кровью, даже если её рвало - его не волновало. К этому времени он уже стал ненавидеть женский род, стал настоящим тираном, вымещая всю злость на несовершеннолетней девочке. И никто, вообще никто об этом не знал. Все злодеяния он совершал за закрытыми дверями, чтобы никто не слышал, чтобы никто не подумал заинтересоваться их семейством, огораживая себя. Но алкоголизм был сильнее его паранойи. В 17 лет Моника почти не разговаривала. Из некогда социального ребенка, открытого миру, она стала замкнутой, колючей, она боялась соседей, которые одним своим появлением могли причинить ей боль - ведь дядя бил всегда, когда кто-то даже ненароком задержится около дома, посмотрит на окна, прикоснется к калитке. В его понимании это всегда значило лишь то, что Моника проболталась, отправила кому-то послание, решила сдать Дэниэля. Но для того, чтобы нажить проблем, ему достаточно было лишь дать волю своему демону внутри. После очередного своего повышения он выпал из жизни более, чем на 4 дня. Всё это время пил, отмечая радостное событие, пока однажды к нему не пришли. 21 июля 2012 года к дому подъехало три автомобиля. Моника сидела на кухне, пила чай, шипя от боли из-за растерзанных губ, когда в дом кто-то позвонил. По привычке посчитав, что пришел преподаватель, она накинула на хрупкие плечи бесформенную кофту и пошла открывать. Но это был не учитель. Перед девочкой стояло пятеро мужчин в строгих костюмах, которые бесцеремонно ворвались в дом. Один, тот, что зашёл самым последним, схватил девочку под руку и увел в гостиную, пока оставшиеся тут же зарыскали по дому. Предпринять попытку к бегству ей не дали, как и закричать, закрыв рот ладонями и заперев все двери. "Ты кто?" - темноволосый серьезный мужчина сухо усадил девочку в кресло, где обычно сидел Дэниэль, и заглянул в глаза. Испуг был сильнейший. Ворвавшиеся люди могли сделать что угодно - ограбить, убить, покалечить, изнасиловать - и Моника не смогла сдержать слёз. Вся жизнь пролетела перед глазами, хотя, какая это была жизнь... Отвечала она честно. Кто такая, откуда здесь взялась, где её отец (Дэниэль не любил, когда приемная дочь называла его по имени или "дядя", за этим всегда следовали похабные фразы про то, что он не просто папа, он "папочка"), почему не выходит из дома... Но про насилие она молчала. Волнистые волосы и массивная домашняя кофта скрывали засосы на шее и ключицах, а искусанные губы можно было списать на нервозность. Рассказать хотя бы одной живой душе про то, что происходит за закрытыми дверями их с дядей дома - значило обречь себя на смерть. Он не раз говорил, что убьет её, если кто-то узнает об их, как он это называл, тайной связи. Не верить ему у Моники повода не было, и даже теперь, когда в доме впервые за много-много лет произошло что-то необычное, она не нарушила отцовские запреты. И минут через пятнадцать все четверо мужчин вернулись из спальни, где почивал пьяный Дэниэль, и уехали, забрав пятого, что общался с девочкой. Тогда они недвусмысленно дали ему понять, что за прогулы он будет горько расплачиваться. Разбитый нос и гематомы на спине и животе у мужчины не проходили еще несколько дней, и Монике приходилось ухаживать за ним, пока он был не в состоянии передвигаться сам. Делая доброе дело ненавистному человеку, она надеялась, что он не обозлится на неё за то, что открыла двери незнакомцам, но она ошибалась. Стоило Дэниэлю немного поправиться, как он выместил всю злобу уже на ней, не забыв обвинить в том, что именно она подговорила этих людей приехать к ним. Его паранойя переходила все границы, и, казалось, он не решался пойти на работу. Но времени у него больше не было. Явно не простые ребята, что держали ресторан итальянской кухни, заставили его вернуться на охрану, а через неделю после его возвращения приехали еще раз, теперь меньшим составом. Моника долго не хотела открывать, но дядя уверил, что теперь всё нормально. Впервые за долгое время она услышала от него слова без негативного подтекста. Оказалось, что пришли эти люди теперь именно к ней. Неизвестно, по какой причине, но они предложили ей работу, самую простую - посудомойкой, в их ресторанчике. Всё время, пока они рассказывали про работу и зарплату, про обязанности, про график, выходные и прочее - дядя не отходил ни на шаг, находясь прямо за спиной Моники, незаметно хватая ее за кофту каждый раз, когда, как ему казалось, ей задают двусмысленные или наводящие вопросы. Не согласиться было нельзя - и у девушки появилась работа. Моника всегда старалась во всем угодить своему дяде. Любой промах означал боль. Режущую, ноющую, долго не проходящую боль, которой очень хотелось избежать. Она работала, не покладая рук, на износ, так, что очень скоро ее приметили и перевели на официантку. Зарплаты там хватало уже не только отдать дяде по его первому требованию, а еще и немножечко отложить. Однажды она увидела, как повар подсыпает что-то в дальние углы кухни. Она спросила, что это, и узнала, что это крысиный яд. "Опасен для всех грызунов, но совсем без вкуса, только с сырным запахом. Крысы глупые - едят его и умирают. Но сыпать рядом с едой нельзя - человек тоже может отравиться, правда, для этого нужно сразу много или долго и по чуть-чуть" -пояснил тогда повар, вылезая из-под столешницы. План созрел молниеносно: надо было накормить ядом дядю. Тогда Моника осталась бы одна, без него, и смогла бы себя содержать, работая в ресторанчике. Мало-помалу, она собирала яд с кухни, отщепляя себе от и так небольшого количества половину, чтобы никто не заметил. И каждый день стала подмешивать в еду Дэниэля отраву. Примерно через неделю он стал более усталым. Меньше времени уделял Монике, что не могло ее не радовать. К тому же, один из сотрудников ресторана постоянно проявлял интерес к ней, пытаясь позвать куда-то после работы, но девушка всегда находила отговорки. Общались они только в ресторане, когда у итальянцев была пенникелла (аналог сиесты), достаточно мало, но для неразговорчивой Моники это уже было много. Его звали Кастиэль, и работал он кем-то вроде помощника начальника охраны, всегда был галантен и осторожен с девушкой, редко когда подмечая лишь странные синяки на запястьях или шее. На все вопросы она отмахивалась, лишь вскользь упоминая, что за закрытыми стенами ее отец не такой сдержанный. Но кто из итальянцев не любил громко поругаться и побить посуду? Благодаря работе стала налаживаться личная жизнь девушки, а дядя всё больше слабел. Он все реже заходил к ней, чаще просто заваливался в ее кровать и засыпал, вместо того, чтобы заставлять Монику терпеть прелюдии, оканчивавшиеся всегда либо грязной постелью, либо грязным ртом. Но такая желанная смерть всё не наступала. Между тем общение с молодым парнем из ресторана мало-помалу перерастало в чувства. Ребята стали много времени проводить вместе, и однажды Моника услышала от Кастиэля признание в чувствах. Луч света, которым стал для нее Кастиэль, давал силы жить и надеяться на лучшее. Оставалось лишь дождаться, когда она бы не зависела больше от дяди, а там... Надежды отметить восемнадцатилетие в одиночестве, без дяди-извращенца, медленно растворялись в никак не угасающем организме дяди, и тогда Моника стала действовать решительнее. Когда в свой день рождения она взяла выходной и занялась приготовлением праздничного ужина, с самого начала что-то пошло не так. Сначала дядя долго не приходил с работы. Потом, когда он все же объявился, от него настолько сильно несло алкоголем, что шлейф тянулся на несколько метров за ним. Уже с порога он рявкнул что-то и последовал на кухню. Плохое настроение дяди не было чем-то необычным, и Моника покорно продолжила готовить. Понадеявшись на то, что он просто не в духе, но купил ей хотя бы какой-нибудь подарок, она совсем упустила из головы вариант, что дядя мог просто забыть о ее дне рождения. Когда он заметил накрытый стол и поинтересовался, что же за повод, девушка указала ему на то, что именно в тот день, восемнадцать лет назад, она родилась на свет. По лицу алкаша, каким представал перед ней ее приемный отец, можно было заметить, как сильно он был удивлен тем фактом, но он совершенно не смутился отсутствию подарка для дочери. Потому что подарок он уже подготовил. Переступить порог восемнадцатилетия - значило потерять алименты. Моника официально стала взрослой и самостоятельной, а это значило, что денег в семье теперь стало бы значительно меньше. И Дэниэль это понял еще за столом, когда даже не прикоснулся к еде. Тогда он бросил на нее самый страшный в ее жизни взгляд. Он поднялся со стула и подошел к ней, встав за спиной. Холодная рука коснулась плеча, и девичье тело дернулось от дрожи. "Теперь ты совсем взрослая, моя доча" - говорил он тихо и спокойно, пока у Моники сжималось всё внутри. Сжав рукой плечо, вцепившись толстыми пальцами в нежную кожу, он одним рывком поднял племянницу и отпихнул к дивану. Захлебываясь в слезах от отчаяния, она только и могла, что повиноваться, надеясь как можно быстрее закончить. Но даже когда он похабно излился в ее рот, долгожданной свободы не было. Казалось, что алкоголь сделал из человека, что стоял напротив Моники, какого-то монстра. Но Моника точно знала - дело не в алкоголе. "Сегодня ты наконец-то стала женщиной. По документам, моя хорошая". В тот момент он даже заботливо склонился над ней, давящейся семенем, плачущей именинницей, и приподнял лицо за подбородок. Дэниэль словно хотел отыграться на ней за свои неудачи в жизни. И внезапно, вместо того, чтобы уйти в душ, как это было всегда, он лишь откинул ее на диван, придавив собой. Крики о помощи были тут же прерваны, рот перекрыт ладонью, а одежда рвалась под натиском дядиных движений. Он приговаривал, раздевая девочку, что теперь он мог делать с ней всё, что угодно, что теперь это не педофилия, и что он терпел так долго не для того, чтобы эта противная девчонка рыдала под ним. Его движения были грубы и резки, но Монике было не до физических страданий. Единственное, что дядя никогда не трогал - ее девственность. Пусть не чистой, но девственной она оставалась все эти годы, что он грязно лапал ее, заставлял орально его удовлетворять, похабно целуя и лазая своими пальцами во все места. Она хранила себя для того, в кого бы влюбилась, и кто по-настоящему бы заботился о ней. Но дядя забрал и это у нее. Надежды и мечты о свадьбе в белом платье рухнули, пока этот человек пыхтел над ней, изничтожая девушку изнутри. Она терпела побои. Терпела унижения, которые годами доставлял ей ее приемный отец. У нее никогда не было друзей, но оставалась надежда - на семью. И не было в ее жизни ничего важнее сохранения себя до брака. Когда он слез с нее, Моника уже была другим человеком. Отмыться от зудящих прикосновений еще как-то было можно, но отмыть зудящую и стонущую душу - никак. Она стояла под душем битый час, прислонившись лбом к плитке на стене и размышляя о будущем. Но будущего теперь она не видела. А потому горько-горько расплакалась. Всю жизнь ее мольбы ко всевышнему оставались неуслышанными, и теперь она поняла, что никакого всевышнего нет. Он даже не позволил ей расправиться с дядей, хотя заслужила ли она такой судьбы? Но стоило ей выйти из душа, как Дэниэль позвал ее обратно - есть. Видимо, проголодавшись после изнасилования, этот ублюдок хотел добить ее, поиздеваться еще немного, заставив сидеть с собой и наблюдать, как он трапезничает. А ел он с большим аппетитом. Чавкая и подтирая слюни салфеткой, он приговаривал, что теперь такие дни будут частыми. Он радовался, что может управлять жизнью Моники. Называл ее подарком судьбы для него. Но в какой-то момент он начал тяжело кашлять. Туман в сознании девушки рассеялся только тогда, когда перед ней уже бил руками по столу посиневший дядя, харкавший кровью. "Отравился, наконец". Удивительно, ведь если бы он поел по возвращению домой, всё еще можно было исправить. Жизнь не была бы разрушена. Оставалась бы надежда. И, вместо того, чтобы помочь, она просто сидела и ждала, что же произойдет дальше. Всё еще отрешенно она наблюдала, как он корчился и одновременно пялился на нее. "Сука, сдохни" - всё, что смог выговорить Дэниэль. В ту же минуту в Монике воспылала ненависть. Она почти всегда ненавидела своего дядю, но теперь - она желала, чтобы он страдал. Она хотела насладиться, как медленно он погибает от яда, но дядя всё не умирал. Харкающий кровью, бьющийся в конвульсиях от боли, он все же сумел дотянуться до телефона и начать набирать телефон скорой, но девушка, что всё это время хладнокровно наблюдала за его страданиями, внезапно поднялась со стула и обошла дядю сзади, приставив к его горлу нож. Его руки сжали кисти девушки, но сил не хватало, и Моника, залившись слезами в очередной раз, надавила на лезвие, вскрывая глотку мужчине. Теплая красная кровь тут же залила руку с ножом, и истерика накатила еще больше. Руки дрожали, но продолжали резать горло, с каждым движением оставляя шансов на спасение всё меньше и меньше. Истерика накатывала волнами, пока конечности машинально продолжали сопротивляться слабым попыткам дяди освободить себя. Когда он перестал двигаться - она не поняла. "Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу" - рыдала девушка, склонившись над обмякшим телом и продолжая отделять голову от шеи. В этой истерике она не заметила лишь одного. Свидетеля, что зашел в самый разгар внезапной мести. Но скрипнула половица, и кипящая внутри ненависть сменилась на леденящий страх. На пороге стоял Кастиэль. В костюме, с цветами, он молча смотрел на то, как девушка, которой он готов был признаваться в чувствах хоть каждый день, на его глазах умерщвляла единственного родного ей человека. И ей пришлось всё рассказать. Всё, как есть. Моника понимала, что эту исповедь он не примет и сдаст ее полицейским, но не выговориться она уже не могла. А Кастиэль выслушал. И в конце покаяния он положил ее руку в свои ладони и тихо прошептал "люблю". Он рассказал про свою семью. Про то, кто держит бизнес с рестораном, и почему тогда приехали за ее дядей. Про то, какими делами занимается его семья, и какие еще семьи с ними служат одному делу. Он помог ей избавиться от дяди и о каких-либо напоминаниях в доме о нем. А когда он привел ее в семью и познакомил с теми, кто бок о бок работал все эти месяцы с Дэниэлем вместе, они без раздумий приняли ее. Внезапно, ко всему миру, что был беспощадно холоден к ней, Моника почувствовала лютую ненависть. Жажда мести ему - миру, была настолько большой, что ее определили как одну из самых опасных элементов клана. Ее манеры издевательств над провинившимися имели настолько яркий почерк, что вскоре не осталось и сомнений - она виртуоз своего дела. Всегда находился новый способ покалечить или убить очередного врага, дезертира, шпиона... Кастиэль не отвернулся от Моники, и когда он был рядом, то сдерживал ее гнев. Но стоило ему покинуть ее, оставить одну хотя бы на несколько дней, как это выливалось в настоящий спектакль. Девушка научилась контролировать свое поведение и направлять гнев и злобу в нужное русло - туда, куда скажет дон. ((конец))