off the record.

Юнги нравится этот район. Он тихий, пусть и расположен в центре города, но без неприятного назойливого шума присущего подобным местам. Это было место с чуть более глубокой историей, запутавшейся в лабиринте закоулков. Сейчас совсем не лето, но щебетание птиц заставляет Юнги думать, что оно уже наступило: цветущая зелень разросшейся виноградной лозы теперь ползет вверх по стенам маленьких магазинов, похожих по размеру на собственную, столь же причудливую, студию Юнги. Тот факт, что его любимая пекарня находится в соседнем квартале только добавляет радости и напоминает об удобном расположении райончика. Человек, который обслуживает его из-за стойки, ему незнаком, вероятно, один из многих сыновей владельца пекарни. Продавец не узнает Юнги, как постоянного клиента и как жителя соседнего квартала, но ему совсем не обидно, учитывая, что в это время место чертовски пусто, а обслуживающий его парень, наверняка, еще мысленно спит. По пути в студию, Юнги откусывает кусочки сладкого йогуртового хлеба и ест прямо из пакета, зажатого между пальцами, а в другой руке держит стаканчик с кофе. Кофе — это новая необходимость, потому что ранний утренний подъем для Юнги — это кошмар, но он пытается создать себе новое расписание — ему уже не нужно работать до ночи и трудиться до полусмерти. Теперь он думает о себе и бросает работу тогда, когда видит через пятнистые старые матовые стекла в студии, как встает солнце. Он настолько увлечен наслаждением сочетания сладкого хлеба и горького кофе в прохладном утреннем воздухе, что чуть не уронил весь свой импровизированный завтрак, когда его внезапно поразила очень неприятная яркая и почти ослепительно белая вспышка. Камера. Кто-то, не особо заморачиваясь, только что сделал очень «незаметную» фотографию того, как он набивает щёки хлебом. — Какого х… ? — ворчит он себе под нос. А потом замечает, что девушка которая сделала фото, довольно молодая и милая, и строит гримасу. На мгновение он оглядывается, а затем снова смотрит на нее, задаваясь вопросом, не мог ли он каким-то образом встать у нее на пути и она, на самом деле, фотографировала не его, а что-то позади Юнги. Он уже был готов возмутиться, что она не подождала, пока он отойдет, но нет, за его спиной ничего нет — она сфотографировала именно его. — Мин Шуга, новый продюсер Чон Чонгука! Ваша студия там, верно? — Она указывает на его дом, во всём его желтом «великолепии», в облупившейся краске. Юнги почти кивает, но в последний момент передумывает и его кивок переходит в презрительный смех. По-крайней мере, он надеется, что это выглядит именно так. — Я не тот парень. Не знаю, о ком ты говоришь. Он протискивается мимо нее и борется с желанием вылить остатки кофе на ее дорогой объектив, когда она делает еще одну фотографию. К счастью для девушки, Юнги слишком высоко ценит качество темного обжаренного кофе, чтобы тратить его впустую. С долей тревоги Юнги замечает, что она идет за ним к боковому входу в студию. Он блокирует проход дальше для несостоявшегося репортера, используя шлагбаум, оставляя девчонку на улице, а затем осторожно наблюдает, чтобы убедиться, что ее силуэт скрывается между панельными домами, хотя ей и требуется время, чтобы понять, что проход во внутренний двор дома закрыт. «Странно…» — думает Юнги. Он знает, кто такой Чон Чонгук, недавно получивший звание «самый популярный мужской кумир», но Мин не имеет к нему никакого отношения. Юнги мог бы списать эту странную встречу с незнакомкой на бегучий ритм жизни в большом городе. Порой, репортеры высасывают из пальца всякое фанатичное дерьмо, чтобы заставить широкую публику верить, что любой, идущий по своим делам человек, в некотором роде известен. «Да к черту, это не моя проблема, » — думает он, доедая оставшиеся крошки еды из бумажного пакета. *** — Хён, похоже, ты действительно в заднице. Телефон находится в неприятной близости от лица Юнги, страница открыта на статье, чей жирный заголовок гласит: «поп-айдол Чон Чонгук просит помощь у андеграундного хип-хоп продюсера Мин Шуги в написании предстоящего альбома». Под ней множество фото, одна из них его и Хосока, двух-трехлетней давности в университете, а другая, столь же нелепая и уж до боли знакомая, — за пределами его собственной студии. — Зачем ты мне это показываешь? Мне не нужно видеть себя на каком-то дерьмовом второсортном сайте, спасибо. Из вредности и просто чтобы побыть немножечко мудаком, Намджун приближает наименее удачную фотку, поворачивает свой телефон обратно к Юнги, и произносит, максимально серьезно и нарочито строго: «Это лицо предателя». «Очень ценное» мнение Намджуна теряет свою актуальность, когда к ним приближается официантка, чтобы поставить на стол выпивку. Она искусно игнорирует потяжелевший взгляд Намджуна, его лицо в считанные миллисекунды меняется от нечеловеческого отвращения обратно до учтивой вежливой улыбки. Он крайне недоволен тем, что его саркастический монолог в сторону друга был прерван, но от Юнги не ускользает эта смена гримас, и он в ответ закатывает глаза. — Э-э, они платят мне приличные бабки, — говорит Юнги, пожимая плечами и откидываясь на спинку сиденья. Он залипает в телефон, чтобы поближе рассмотреть несколько фоток, которые успели прогрузиться, и вчитаться в саму статейку. «Чон Чонгук», — гласит описание под одной из фотографий, абсолютно безвкусным, к слову, шрифтом, в комплекте с режущими глаз стикерами. Парень настолько популярен, что у него есть собственное приложение. Руководство Чонгука рекомендовало Юнги скачать его, конечно же, он этого не сделал. Хотя он солгал бы, если бы сказал, что ему самому не было интересно. — Дай-ка я еще раз посмотрю, — рявкает Намджун, не дожидаясь разрешения, хватает телефон Юнги. — Ты готовишь хип-хоп альбом для него? Он же выглядит как гребаная сказочная принцесса. Юнги снова корчит недовольное лицо, забирает свой телефон обратно и просматривает последние фотографии. На них запечатлен мальчик с мягкими чертами лица, его взгляд расфокусирован, веки украшены мерцающими тенями и драгоценными камнями, из-за чего кажется, будто бы его глаза сияют. По какой-то гребаной причине в его волосах застряла пара розовых перьев. — Это была концепция его последнего альбома, ты сам знаешь, как быстро это дерьмо меняется. — Я удивлен, что ты согласился, честно, — говорит Намджун со всем тактом, на который только способен, чувствуя себя школьницей-подростком. — Не думал, что это твой стиль, чувак. У Хосока будет припадок, когда он узнает. Юнги лениво улыбается, пожимая плечами, как будто не он трудился над этим альбомом последние две недели. Улыбается легко, будто этот грёбаный альбом свалился ему на голову, как манна небесная и не стоил кучи нервов и бессонных ночей в студии. На самом деле, Хосок был первым человеком, который узнал, что Юнги дали такую необычную работу, но Намджуну говорить об этом не обязательно. Хосок достаточно далеко сейчас, чтобы не переживать по поводу его мнения обо всём этом «проекте». — Это все только из-за бабок, — говорит Юнги. Его самоуверенное выражение лица сходит на нет, как только Намджун отвечает ему с понимающей, но такой бесячей улыбочкой. — Конечно, так и есть. *** Юнги на самом деле не помнит, какой именно была его реакция на телефонный звонок из агентства, где состоит Чонгук, но он помнит, что был практически уверен, что это какая-то подстава. Особенно если учитывать тот факт, что звонок поступил вскоре после того, как эта девчонка-репортерша фактически «расстреляла» его в упор своей камерой на улице. Юнги плохо помнит, но, возможно, он даже проклинал мысленно менеджера, пока тот пытался объяснить ему, чего они от Юнги хотят и какую-то мутную концепцию. В любом случае, они были полны решимости заставить его продюсировать этот альбом для набирающего популярность айдола любыми способами. В этом не было никакого смысла. Единственными людьми, которые пользовались студией Юнги, были Намджун, Хосок и он сам — вместе с небольшой групкой других местных андерграудных реперов. Они пытались прославиться недоедая, вкладывая в студию и оставляя пустыми желудки и еще более пустыми свои кошельки. Последние два года Мин едва сводил концы с концами, но, слава богу, старик, у которого он снимал дом, решил, что Юнги ему достаточно нравится, чтобы снизить цену за аренду жилья. Он обустроил маленький чердак наверху дома и теперь там очень уютно, у него и дом и студия, все в одном, так что Юнги опасается впускать туда кого-то другого. Когда Юнги говорил «другие», едва ли он имел в виду до смешного нелепое количество людей, толпящихся вокруг главного входа в студию. Он встал пораньше, натянул спортивные штаны и толстовку, чтобы сходить за пирожными в свою любимую кондитерскую. Он прикинул, что этому парню — айдолу! — восемнадцать, а значит он наверняка любит сладости, тем более он выглядит так будто у него всегда есть с собой какой-нибудь гребаный леденец или жвачка для тех странных непристойных фотосессий, в которых он снимается. Он думал, что это очевидно — что Чонгук будет в его студии, — учитывая тот факт, что об этом было известно заранее, потому что некоторые с поразительно непоколебимым упорством всегда вынюхивают все подробности жизни звезд, но это слишком даже для Юнги. Он останавливается возле окна и не моргая смотрит на толпу девушек и журналистов, столпившихся перед зданием. К счастью, они держатся чуть дальше от бокового входа, поэтому Юнги проскальзывает через арку в гостиную, надеясь что всё постепенно станет более спокойно. Только голоса толпы на улице начинают представлять собой какую-ту отдаленную, менее гармоничную гамму звуков, как тут же оказывается совершенно другая толпа, которая уже суетится вокруг непосредственно главного входа в его дом. Зеваки, походу, чувствуют себя как рыбы в воде: они огибают углы, петляя вокруг его гостиной, его кухни, даже ванной. Юнги не имеет ни малейшего понятия, как они вошли, он слишком устал, чтобы пытаться вспомнить, оставил ли он дверь незапертой. Наблюдая за тем, как молодая девушка пытается пристроить что-то похожее на огромный лоток акриловой краски телесного цвета на его чрезвычайно дорогую микшерную консоль, он дергается, и, наконец, чуть более резко, чем следовало, говорит: — Эй, привет? — Ах! Мин Шуга! Юнги оборачивается и цепляет взглядом молодое, мальчишеского вида «нечто», спрыгивающее с футона, который был втиснут в угол комнаты звукозаписи напротив консоли. «Нечто» чуть ли не вваливается в кучку людей, которые пытаются всячески дотронуться до него, тянут к нему руки, хотят пощупать со всех сторон его волосы и прикоснуться к его лицу. Юнги на секунду впадает в панику, оглядывается, чтобы убедиться, что палитра акварельных красок, что он видел ранее, не испортила его студийное оборудование. К счастью, нет. — Я Чон Чонгук, так приятно наконец-то с вами познакомиться, — говорит «нечто», и Юнги не сразу понимает, что это действительно тот самый сказочный принц, коллаборацию с которым ему так настойчиво навязывали последние недели. Нет, он, конечно, видел Чонгука и до этого, но сейчас другое. Волосы у него темнее, чем Юнги представлял и гладкие даже на вид. Он выглядит моложе, без всей этой косметики, хотя Юнги считает, что в этом-то и весь смысл — сделать его более взрослым для публики. — Просто Юнги, — ворчит он, ковыряя носком ботинка уголок турецкого ковра, который он купил, чтобы поддерживать акустику в комнате. — Юнги, — повторяет Чонгук почти трепетно, и Юнги сглатывает, цокая языком. Он облизывает губы, обдумывая, не представиться ли ему, как следует, по крайней мере, более вежливо, но прежде чем он успевает это сделать, его перебивает один из бесконечного количества менеджеров, которые приехали вместе с этим парнем. — Эй, у тебя есть чайник? Что — нибудь, чтобы вскипятить воду? На кухне пусто. Юнги некоторое время смотрит на него, а затем медленно произносит: — Наверху есть еще одна кухня. Он пребывает в легком шоке, когда мужчина поднимается на чердак, не спрашивая разрешения. «Ну да, с чего бы ему спрашивать.» — Думает Юнги. «Они пришли в твой дом, еще пока ты спал, смирись» В какой-то момент Чонгука уводят в ванную, а Юнги оставляют настраивать свое рабочее место ​. Помимо этого, ему задают бесчисленное количество вопросов о том, почему, черт возьми, он не подготовил студию до того, как Чонгук приехал, или почему никто не предупредил его, во сколько они прибудут — это бы избавило от толкучки на входе. Как только фотограф входит в звукозаписывающую студию, Юнги считает, что это уже слишком. Мин свешивает одну ногу со стула, когда стилистка подходит прямо к нему, вооруженная кистью и палеткой с косметикой. — О нет, спасибо, — коротко говорит Юнги, пытаясь быть вежливым. Он замечает, что девушка выглядит такой же измотанной, как и он сам. Она объясняет, что это только пудра, для придания матовости его коже, и он смягчается, покорно наблюдая, как Чонгук возвращается из ванной, теперь уже накрашенный и светящийся, с черной подводкой, искусно расширяющей уголки его лисьих глаз. Чонгук расслабленно усаживается на стул, который кто-то подкатил к креслу Юнги, поставив их таким образом, чтобы была видна микшерная доска позади них. Чонгук непринужденно обнимает Юнги за плечи и мило позирует, показывая знак «v», в то время как вспышка камеры вспыхивает и гаснет. Он ведет себя так непосредственно, словно знает Юнги много лет, что явно идет в разрез с тем, как он смущался ранее. Через несколько секунд раздается голос фотографа: — Простите, вы не могли бы на этот раз посмотреть в камеру? Вы смотрели на Чонгука-щи. — Что? Извините, — говорит Юнги, поворачиваясь и делая незамысловатый, детский жест рукой, которая лежала у него на коленях, ухмыляясь собственной дерзости. Он ставит Чонгуку рожки на фотографии. Если кто-то и замечает это, ему всё равно. У них есть специалисты в области фотошопа, чтобы отредактировать этот снимок. — Похоже, ты слишком привык ко всему этому, — небрежно замечает Юнги, оборачиваясь к Чонгуку после череды снимков. Чонгук только улыбается ему, его глаза фактически сверкают от того, насколько они ярко накрашены. «У него действительно необычная улыбка», — с усмешкой отмечает для себя Юнги. Словно его губы едва прикрывают верхний ряд зубов. Как кролик. — Просто не могу поверить, что я здесь, — бормочет Чонгук, совершенно ошеломленный, и у Юнги возникает такое чувство, будто он упускает что-то важное. Прежде чем он успевает спросить, что же в его студии такого, менеджеры снова уводят Чонгука. Какой-то человек из его команды уверенно движется по направлению к Юнги с новой кучей документов, чтобы шлепнуть их на стол прямо перед его лицом. О, как будто та страховка и кипа бумаг об ответственности совместного творчества, что они выслали ему на прошлой неделе, не были пустой тратой гребаных деревьев. — Серьезно? — скептически спрашивает Юнги. — Это соглашение о расписании. Его подписываете и Вы, и наше агенство. Юнги тихонько стонет, но тем не менее подписывает. Нуна — стилист, которая подходила к нему ранее, сидит рядом, ждет, и он окликает ее. — Почему он так счастлив? — спрашивает Юнги, указав головой на дверь, через которую вывели Чонгука. — Такое ощущение, что вы, ребята, даете ему какие-то энергетики, перед фотосессиями или что-то в этом роде? Она хихикает, что, по мнению Юнги, едва ли похоже на ответ на его вопрос. Юнги уже готов согласиться с тем, что он зря что-то вообще спросил, как вдруг она почти шепотом произносит: — Он просто большой поклонник твоего творчества, вот и все. Юнги цокает и не обращая внимания на стилистку, заканчивает с бумажной волокитой на своём столе. *** Юнги делает свою «домашнюю работу». Он слушает все альбомы Чонгука, оценивает его тональность и пытается понять, в каком направлении они оба могут двигаться с его новым альбомом. Его ранние работы — это поп-нонсенс, едва ли грамотно выстроенный, однако, его более новый материал, словно, более душевный. Есть джазовый номер, где хриплый голос Чонгука раскрывается, заставляя Юнги напрягаться и винить этот голос в дрожи, которая ползет по его позвоночнику. Юнги отмечает качество производства и насколько хороши вокальные данные юного певца. Он делает в уме пометку, что парень, похоже, весьма продуктивен, даже когда устает, что является преимуществом, учитывая настойчивость команды менеджеров. В следующий раз, когда Чонгук приходит, хаоса и суеты немного меньше, хотя у него все еще есть свита, которая кажется совершенно ненужной для проведения долгих часов в кабине звукозаписи. У Юнги есть черновики, биты и образцы, которые он хочет выложить на стол, и, кажется, у самого Чонгука есть некоторые идеи, целая тетрадь, полная нацарапанных текстов, что, вообще-то… впечатляет. Или, по крайней мере, становится неожиданным поворотом событий для самого Юнги. — Почему ты хочешь сделать именно хип-хоп альбом? — Спрашивает его Юнги через микрофон, связывающий звукозаписывающую кабину и студию, без всякой шумихи и менеджеров вокруг, желая застать его врасплох, когда он немного устал и вокруг него не суетится стафф. Чонгук смотрит себе под ноги, на его лице появляется улыбка, которую Юнги не может понять. Чонгук отвечает: — Потому что я… я получаю от этого удовольствие, — и дрожь, которую чувствовал Юнги при прослушивании альбома этого парня ранее, возвращается, по абсолютно непонятной причине. — Что значит «Я получаю от этого удовольствие»? Юнги тяжело нависает над микшерным пультом, позволяя холодному металлу микрофона упереться в нижнюю губу, наблюдая за тем, как в голове Чонгука, буквально вертятся шестеренки в поисках нужного ответа. «Он часто смотрит вниз, когда размышляет», отмечает для себя Юнги, что кажется ему немного странным для столь внешне уверенного в себе поп-айдола. «Может быть, никто никогда не спрашивал его о таких вещах…» — продолжает думать Мин, но его поток мыслей прерывают. — Это значит, что … например, когда я слушаю твою музыку, треки, которые ты выкладываешь в сети, я просто… — Чонгук замолкает, а затем тихо усмехается своим мыслям, и Юнги слышит этот смешок через наушники. Звук вышел приглушенным, мягким и почти интимным. — Мне хорошо. Я хотел быть частью этого. Чонгук поднимает голову, когда произносит последнюю фразу, и его взгляд, кажется, говорит все за него. Юнги читает в нём: «Я хотел быть частью тебя», и — ох, — это гораздо более откровенный ответ, чем ожидал Юнги. Он не идиот, он умеет читать людей, и этот парень ходит по очень тонкой грани, учитывая количество персонала, которое фактически вьется над ними, появляясь из ниоткуда в любое время дня и ночи. Однако, Чонгук, кажется, не переживает, потому что он более, чем привык быть осторожным со своими словами. — Вложи это чувство в свой голос, когда будешь петь, — говорит ему Юнги, не решаясь отпустить кнопку переключателя звука, чтобы перестать слышать голос Чонгука. Он, всё же, опускает, а потом снова нажимает, когда Чонгук слабо кивает: — Ты точно знаешь одно: где именно рождается это чувство. Когда кажется, что если ты закроешь глаза, то рухнешь сквозь землю, такое оно тяжелое и необъятное. Сидит вот здесь, — Юнги прижимает ладонь к груди, показывая Чонгуку сквозь разделяющее их стекло, — оно как еще одно биение твоего сердца. После этих слов что-то неуловимо меняется в выражении лица Чонгука, уголки его губ изгибаются в легкой улыбке, и он, наконец, перестает смотреть в пол. Они обдумывают и создают вместе в тот день так много идей, что Юнги почти забывает о других людях, мельтешащих туда сюда по студии. Если бы не команда Чонгука, которая напомнила им о времени, они, скорее всего, работали бы до рассвета. *** Намджун появляется в студии в своей обычной манере: без предупреждения, без приглашения и с таким видом, будто он здесь хозяин. Но хрен с ним, с Намджуном, учитывая, что вся жизнь Юнги перевернута с ног на голову из-за агенства Чонгука и привычки менеджеров настойчиво совать нос в дела своего артиста. Поэтому Мин даже не вздрагивает, когда вваливается его друг. Он занят тем, что пытается воскресить свою микроволновую печь на втором этаже, агрессивно нажимая кнопки. — Мне нужно подкрепиться, — жалобно объясняет нарушитель спокойствия, и Юнги отмахивается от него, потому что ему в принципе не нужны объяснения всего того странного дерьма, которое периодически творит его товарищ по студии. Намджун заваривает лапшу, добавляет приправы, после чего, он спрашивает то, что заставляет Юнги дернуться от неожиданности. Он оглядывает лофт Мина и выдает:  — Черт, а он еще здесь? Я надеюсь, что да. Хочу увидеть «золотого мальчика» во плоти. Юнги тяжело падает на кровать, потягивается, разминает шею до характерного хруста. — Ты пришел именно в тот промежуток времени, когда он и его команда не обступают меня со всех сторон. Приди ты два часа назад, и ты бы не смог войти даже через главный вход. Намджун смотрит вниз, на свой живот с напускным чувством обиды, потому что больше еды в него уже не лезет, и спрашивает: — Всё настолько плохо, а? Он хотя бы умеет петь? Юнги моргает, глядя в потолок, на тени, отбрасываемые трещинами облупившейся штукатурки. В это здание было вложено очень много сил и оно было действительно любимо, когда он купил его. Оно, словно, хранило историю жизни человека, который построил студию и сделал ее такой, какая она есть сегодня. Теперь Юнги понимает, что он пишет свою собственную историю в этом месте; история во вмятинах на полу, где персонал Чонгука опрокинул его усилитель, в жирных отпечатках пальцев, оставленных на стенах кухни и студии, когда все решили пообедать в одно время. — Да, — говорит Юнги, и понимает, что если и есть что-то, что эти стены в конечном счете действительно хранят, что-то, что они никогда не забудут — это звук голоса Чонгука. Намджун тоже плюхается на кровать и шипит, когда горячая вода из его чашки с раменом немного проливается ему на штаны, а потом тычет Юнги в бедро носком ботинка. — Тогда в чем дело? Что случилось с твоим «Это все только из-за бабок», а? Юнги поворачивает голову на бок, и смотрит на Намджуна максимально ничего-не-выражающим взглядом. — Наверное, я просто устал, бро, — ворчит Юнги, и Намджун отворачивается к телевизору, оставляя его наедине со своими мыслями за такой неудовлетворительный ответ. *** Юнги сонно спускается вниз и решает, что ему уже все равно, что эти люди постоянно обращаются с его студией, как с собственным домом, только что не надевают его шапку и тапочки. Сейчас раннее утро, и Юнги шаркающей походкой входит в комнату для записи, где Чонгук, как обычно, ждет его, чтобы кратко рассказать, какие у них на сегодня планы. У него также есть привычка спрашивать, нужен ли Мину кофе и разрешили ли его многочисленные менеджеры самому Чонгуку выпить стаканчик. Сейчас певец полулежит на футоне, запрокинув голову так, что кажется, будто он спит, а стилистка-нуна нежно, стараясь не потревожить его отдых, аккуратными движениями размазывает что-то кремовое под его глазами. Юнги уже почти был готов отругать его за то, что он не пытается облегчить стилистке задачу, потому что ей приходится перелезать через него, тянуться в неудобной позе, чтобы накрасить другую сторону его лица, но что-то есть в том, как осторожно она прикасается кистью к его щеке, когда пятится назад, и это останавливает Мина. До него доходит: Чонгук и правда спит. Пока он стоит с растерянным видом, изумленно глядя на певца, который за секунду в его глазах превратился в ребенка, стилистка протягивает ему две бутылки с ледяной водой. — Ему можно выпить кофе, но проследите, пожалуйста, чтобы он выпил всю воду после, — говорит она, и у Юнги мелькает мысль, что она умеет читать мысли. Она возвращается к Чонгуку, энергично и решительно трясет его за плечо, и Юнги чувствует укол сочувствия, потому что парень дергается, моментально садится, выглядит максимально бодро, как будто он всегда просыпается таким образом, или, по крайней мере, делал это много раз. — Кофе? — Спрашивает Юнги, легонько толкая Чонгука, наблюдая, как стилистка выходит из студии. Чонгук быстро моргает и улыбается. — Конечно, спасибо, — говорит он. Чонгук редко говорит о своем графике, но Юнги знает, что он очень занят, не обязательно спрашивать, чтобы это понять. Несколько раз он уезжал на фотосессию или съёмки какого-то эстрадного шоу прямо посреди дня. Особенно недавний случай был весьма показательным, когда менеджер заявился в студию звукозаписи, прямо когда Чонгук записывал финальную версию куплета. Юнги рявкнул на него и со злости швырнул наушники на микшерный пульт. Он поднял на менеджера взгляд, в котором сверкали молнии, из-за того, что их перебили, из-за того, что проявили неуважение. Менеджер едва ли мог спорить под таким взглядом, он просто молча вытащил Чонгука из кабины записи и притащил его в гостиную, которая теперь функционирует как раздевалка для Чонгука. Юнги кипел от злости весь остаток дня, радуясь, что они свалили непосредственно из студии. Ему не хотелось, чтобы Чонгук видел его в таком настроении. Сегодня, кажется, что-то идет по-другому, не так, как раньше. Может быть, сейчас еще слишком рано, но вся студия, словно, погружена в тишину, здесь более спокойно. На Чонгуке сегодня нет тонны штукатурки, только консилер под глазами, чтобы он выглядел менее уставшим. Он одет в простые джинсы и футболку. Он уже был как-то одет в эту футболку, так что Юнги догадывается, что эти вещи на нем не по доброй воле. Но Юнги рад, что Чонгук, кажется, пребывает в том самом расслабленном состоянии, в каком он не видел этого ребенка с тех пор, как они начали работу над альбомом. — Ты можешь сделать свет чуть менее резким, пожалуйста? — спрашивает Чонгук, нависая над плечом Юнги, пока он регулирует скорость бита в треке, с которым они почти закончили. — Какой свет? Этот? — Юнги выключает основное освещение над установкой и включает светодиоды на консоли, освещая таким образом систему матовым светом, а ползунки — неоново-желтым. — Да, спасибо, так лучше. Похоже, что ты управляешь космическим кораблем, хён, — говорит Чонгук, а по голосу понятно, что он улыбается. Ребенок. Юнги фыркает и незаметно поворачивает маленький рычажок под столом, наблюдая за тем, как глаза Чонгука загораются, когда желтые огни превращаются в пурпурные. — Вау, изумительно, — бормочет Чонгук себе под нос. Чонгук довольно часто задает глупые вопросы, и все они кажутся обманчиво наивными для человека, который достаточно долго крутится в музыкальной индустрии. Хотя, судя по его реакции на то, когда Юнги говорил с ним о том, что он чувствует, во время пения, кажется, никто не утруждался объяснениями элементарных вещей молодому исполнителю. Чонгук спрашивает о ковриках, наваленных в кучу в кабине звукозаписи, о пене, которой заделаны стены в некоторых местах, и Юнги объясняет, что это всё необходимо для лучшей акустики. Юнги обращает внимание Чонгука на то, что в комнате нет углов, потому что студия должна быть немного необычной-безугловатой формы, чтобы не было лишних вибраций или эхо. Жадно впитывая все эти случайные крупицы знаний, Чонгук выглядит, ни дать ни взять, удивленным ребёнком. Юнги чувствует себя более комфортно, когда вокруг них меньше людей, и ему приятно знать, что Чонгуку, кажется, тоже лучше без вездесущего стаффа, хотя на съемках это незаметно. Младший откидывается на футон за микшерной консолью, в то время как Юнги продолжает работать в перерывах между записями, что-то записывать в своем блокноте. Чон переворачивается на футоне, так что он оказывается вниз головой, игриво свесив её с края. Юнги поворачивается, слыша шевеление за спиной, и вопросительно вскидывает одну бровь. — Твоя студия такая классная, хён, — говорит Чонгук, ухмыляясь, и Юнги понимает, что он, должно быть, заметил стихи на стикерах, которые он писал на скорую руку вместе с Намджуном и Хосоком много лет назад. Все, что каким-то образом сохранилось, было расклеено повсюду: под столом и консолью. Их было очень много, Намджун хотел засыпать ими весь город, в прямом смысле, утверждая, что так он распространит их слова и посыл, и люди их поймут.Он поклялся наклеить их на каждый фонарный столб и уличный знак, но у Юнги неожиданно закончилось вдохновение на полпути. Остальные листки с незаконченными песнями либо застряли под консолью вверх тормашками, либо были обернуты вокруг многочисленных связок шнуров и кабелей. Это практически сокращенная версия его жизни, от руки написанная на этих стикерах, безымянная свобода, которая должна была быть распространена по всему городу. Она рождается из максимальной честности перед самим собой и отсутствия необходимости отвечать перед кем-либо за свои действия, за свою жизнь. Юнги задается вопросом, понимает ли Чонгук, что это такое и как много это значит. Его искренний интерес к разбору лирики, которую Юнги помещает на своих страницах, косвенно намекает ему, что не понимает. Юнги наклоняется вперед, опирается руками на колени, смотрит на перевернутого Чонгука и замечает, что когда на нём нет тонны макияжа, можно увидеть несколько редко встречающихся шрамов от проблем переходного возраста на его подбородке. — Тебе скучно, да? — спрашивает его Юнги. Чонгук быстро принимает прежнее вертикальное положение, поправляя рубашку на животе там, где она задралась. Юнги замечает с легким интересом, что у него есть эта пресловутая «блядская дорожка» — волосы от пупка, исчезающие под поясом джинсов. Они едва заметны, но они есть. — Нет, хён. Прости, — бормочет Чонгук. Юнги отмахивается от извинений, потому что Чонгук не выглядит таким уж виноватым. Он ухмыляется, что-то его забавляет, вероятно, лирика, которую он читает под консолью, потому что там много сленга, матов и грубых фраз. Юнги достаточно много работал над треком в своё время, чтобы позволить себе сделать перерыв, создавая что-то менее агрессивное. — Знаешь, ты мог бы читать рэп, — вдруг предлагает Юнги. Чонгук смеется, прикрывая рот ладонью, и качает головой: — Они никогда этого не позволят, — намекая на менеджеров из агенства. — Сделай это не для них, а для себя. Улыбка Чонгука гаснет, становится не такой широкой. — Ты позволишь мне записать мои собственные песни в твоей студии? — Спрашивает Чонгук и в его голосе сквозит неловкость, смущение. Юнги двигается на стуле поближе, наклоняется к парню и вкрадчиво произносит: — Я здесь именно за этим. Широкая кроличья улыбка вмиг озаряет лицо Чона и, кажется, еще немного, и его лицо просто разойдется по швам. Юнги учится быть гибким и подстраиваться под людей так же, как и Чонгук учится и узнает, что он получает чуть больше, когда делится и отдает. Агентство Чонгука изначально было крайне против того, чтобы он исполнял и писал треки в фирменном хип-хоп стиле Юнги. Мину думается, что это уже неактуально. Его музыкальная химия с Чонгуком удивительна даже для него, и Юнги силой гонит от себя раз за разом всплывающий в голове вопрос «почему так?». Он боится, что это может быть что-то больше, чем просто музыкальная коллаборация, потому-что то, что они творят — точнее то, что они уже сотворили— слишком хорошо, слишком душевно и, наверное, слишком лично, чтобы называться этим безликим словом. Мягкий бит, переплетающийся со спокойной, но глубокой мелодией, в которой раскрывается сильный голос Чонгука… Юнги думает — нет, он знает — что, когда всё закончится, он будет гордиться тем, что принял в этом участие. *** После того, как Чонгук стал чувствовать себя более комфортно в его присутствии, Юнги неоднократно замечал, как он что-то пишет в своем блокноте. Он царапает строчки в промежутках между записями песен, либо когда не может уснуть, либо когда не занят тем, что пытается пережевать полные щеки еды, которые запихали в него менеджер-нуны. То, как он закусывает нижнюю губу, когда пытается сконцентрироваться на написании текста, почему-то отвлекает Юнги, и ему ничего не остается, как прекратить работать над треком, оставив его в недоработанном виде. Он поворачивается в кресле к футону, и едва касается своей ногой лодыжки Чонгука. Чонгук вскидывает голову, широко распахнув глаза. — Мне вернуться в кабину для записи? — спрашивает певец и моментально закрывает блокнот, когда Юнги садится рядом с ним на футон. — Нет, всё нормально, мне просто нужен перерыв. — Юнги потирает виски и спрашивает, — Что это у тебя тут? — и слегка постукивает костяшками пальцев по твердой обложке записной книжки Чона. Чонгук выглядит отстраненным: — Просто идеи, — говорит он, пожимая плечами. Юнги не пытается подглядеть, он не из любопытных. Вместо этого, он откидывает голову назад, позволяя шее удобно расположиться на верхнем краю футона, и легко стонет в потолок, ощущая как расслабляются затёкшие мышцы. Он потягивается, хрустит позвоночником и садится ровно. — Это хорошо, — размышляет Юнги, склонив голову вбок и наблюдая за застенчивой улыбкой, которую прячет Чонгук. — Записывай свои идеи, когда они у тебя есть, они приходят спонтанно и могут исчезнуть очень быстро. Чонгук согласно кивает и нервно теребит и без того потертые края книги. Как будто не уверен, хочет он ее открывать или нет, не уверен, хочет ли он впустить Юнги во что-то настолько личное. Юнги не собирается давить на этого ребенка. Он разминает ноги, и снова непроизвольно шумно выдыхает, потому что мышцы протестуют против целого дня сидения в кресле. Юнги встает и идет в противоположный конец комнаты, пытаясь что-то отыскать в нижнем ящике стола. У него сотни записных книжек, спрятанных в разных местах, но ему нужна одна. Юнги плюхается обратно на футон, на этот раз чуть ближе к Чонгуку, и раскрывает темно-зеленый блокнот. Некоторые страницы выпадают, переплет износился со временем, но в основном всё сохранилось в первозданном виде. Чонгук смотрит на нее, как на Святой Грааль, как на реликвию, к которой нельзя прикасаться. Юнги мягко подталкивает его локтем в бок и говорит: — Взгляни. «Это так… легко», совершенно не к месту проскакивает мысль в голове Юнги. Сидеть вот так, откинув голову на спинку футона, слушать, как голос Чонгука окутывает его словно теплое, пуховое одеяло. Чонгук бегает глазами по строчкам в блокноте Мина, произнося и пропевая строчки, которые ему особенно нравятся. Он создаёт мелодии, о которых Юнги никогда бы и не подумал. Стихи Юнги, придуманные им, стихи, в которых он рассказывает о своих мечтах, обычно обретают жизнь с помощью четкого, очень экспрессивного и сильного бита. Чонгук же дает им новую жизнь благодаря мелодичности своего голоса, и Юнги практически пугается того, как сильно ему нравится и как хорошо на слух воспринимается такое звучание. Настолько чертовски хорошо, что в конце концов Юнги едва ли не засыпает под мычание Чонгука, моргая через раз, как вдруг чувствует, как что-то утыкается ему в плечо. Юнги приподнимает голову с края футона и понимает, что Чонгук прилег на него, как на подушку. Блокнот все еще открыт и лежит у него на коленях, несколько страниц рассыпались по полу. Прядь темных волос упала на дрожащие ресницы Чонгука, и, совершенно не задумываясь, Юнги поднимает руку, чтобы убрать ее. Он невесомо отодвигает прядь со лба и аккуратно проводит подушечкой большого пальца по скуле, чтобы успокоить движение ресниц. «Так близко», волнующе — многозначительно бьется в мыслях. Юнги подразумевает не только эту ситуацию: не только теплое дыхание Чонгука возле его шеи, не только тяжесть его тела, привалившегося к боку; но их сотрудничество в этой студии, их близость в этом музыкальном пузыре, который они вдвоём создали. Чонгук вписался так легко, заполняя пространство, о пустоте которого Юнги раньше даже и не подозревал. Юнги слишком сонный, его мысли словно вата — наверное, именно поэтому он замедляет движение большого пальца на щеке спящего Чонгука и просто оставляет ладонь на месте.Наверное, именно поэтому он думает: «Хочу запомнить». Но ничто не вечно. Входит стилистка Чонгука, и мысли Юнги разбегаются в разные стороны. Он тут же опускает руку и бросает на нее, отчего-то, виноватый взгляд. Она улыбается, хоть и выглядит немного удивленной. Юнги не совсем понимает, почему, но она сразу же начинает говорить: — Вы можете отдохнуть еще немного, но Чонгук-щи должен быть на ногах через пять минут. — Да, — бормочет сонным голосом Юнги, поддерживая ладонью голову Чонгука и укладывая ее на край футона. — Он не умеет просыпаться легко и быстро, Вам придется встряхнуть его, — тихо добавляет она, прежде чем выскользнуть из комнаты. Юнги не осознает, что его сердце колотится слишком быстро и громко, пока она не уходит, и биение в грудной клетке становится единственным, что он слышит в тишине. Прочищая горло, он наклоняется и несколько раз трясет Чогнука за плечо, после чего уходит, чтобы прибрать альбомы, стикеры, записные книги — беспорядок — вокруг них, пока Чонгук зевает и потягивается. «Чертовски близко» — невпопад думает Юнги. *** Если есть одна вещь, которую Юнги узнает о Чонгуке, когда запись альбома практически завершается. Этот ребенок пашет как Папа Карло. Он всегда приходит вовремя, и хотя Юнги сначала думал что это потому, что у него строгие менеджеры, позже он понял, что это нифига не причина. Бывали случаи, когда Юнги, шаркая ногами, спускался утром вниз, а Чонгук уже ждал его сидя на диване, и только опущенные уголки его глаз или поникшие плечи выдавали в нём усталость. Юнги застукал его дремлющим только раз или два вне времени, когда они записывались по очереди, и то, это было между сеансами, а значит он не тратил ничьё время. Даже в последний раз, когда они вместе записывались, Чонгук едва ли позволял себе показать свое истощение. Это последний трек в альбоме, и Юнги хотел, чтобы Чон чувствовал, а не умирал от усталости. Он продолжал доставать Чонгука по поводу состояния его вокала, он хотел заставить его отдать часть этого напряжения и эмоций в музыку. Это один из немногих случаев, когда он вошел в кабину для звукозаписи, к большому удивлению Чонгука, если судить по выражению его лица. — Тебе нужно отпустить всё это. Прекрати пытаться контролировать подачу голоса, смести центр. Вот сюда, — Юнги кладет руку на грудную клетку Чонгука и прижимает большой палец прямо к солнечному сплетению. — Чувствуешь? Прямо здесь, голос должен идти как будто отсюда. Чонгук делает глубокий вдох и пропевает последнюю строчку на выдохе, со всей силой и мощью своего голоса, сочетая красоту и хаос. Это заставляет ладонь Юнги инстинктивно сильнее прижиматься к его груди, чувствовать как она вибрирует и трепещет под его рукой. Он не преподаватель по вокалу, никогда им не был, но будь он проклят, если не вытащит Чонгука из рамок, в которые загнала его компания. Когда он заканчивает петь, Юнги выдыхает вместе с ним, издает легкий смешок, а потом, ухмыляясь, перемещает руку с грудной клетки на плечо Чонгука. — Вот так? — спрашивает Чонгук, невинно, но крайне самодовольно улыбаясь, понимая, какая реакция у Юнги на его голос. — Да, — отвечает Мин, похлопывая его по плечу, — ты понял. Выносливость Чонгука, конечно, практически ощутима, но это ненормально, потому что он успевает погрузиться в состояние дрёмы, пока Юнги держит руку у него на груди, а это слишком простое прикосновение. Слишком простое и недостаточно чувственное. Юнги выходит, шутливо закрывая Чонгука в кабине для записи. Тот глупо хихикает и делает вид, словно собирается погнаться за Юнги и отомстить ему. От всего этого у Мина слегка кружится голова. Чонгук липнет к нему, как банный лист, но вот уж чего Юнги точно не ожидал от себя самого, так этого того, что он будет этого желать, едва ли не больше Чона. *** Поэтому не должно быть удивительно, когда Чонгук появляется на сеансе сведения трека, но почему-то Юнги все еще требуется время, чтобы понять, что вот он здесь, робко стучит в боковой вход в студию. Как будто он и его команда не расхаживали тут словно хозяева последние полтора месяца. Все партии Чонгука записаны и выверены, в его расписание больше нет прописанных встреч с Юнги, но, он, конечно же, хочет быть непосредственно вовлечен в процесс. Юнги слишком устал, чтобы возмущаться по этому поводу, и он игнорирует не весть откуда взявшееся приятное тепло, которое распространяется от места, где Чонгук коснулся его плеча, проходя мимо него в студию. Но что-то, словно, изменилось. Он выглядит более спокойным, менее накрашенным и более похожим на человека, а не на поп-айдола. На этот раз нет стилистов, нет макияжа, нет дорогущих шмоток — есть только Чонгук. Он удобно устроился на полюбившемся ему футоне, упершись локтями в колени, одетый в свободные баскетбольные шорты и рубашку. На нём темные солнечные очки, которые он быстро снимает, и становится видно его совсем юные, мальчишеские черты лица, которые подчеркивает широкая улыбка. Он, кажется, не всегда может её контролировать. Под капюшоном у него кепка с козырьком, на которой написано «Dope», и Юнги ухмыляется. Он узнает эти вещи по преддебютным фото Чонгука, а значит, эти вещи и правда лично его. — Ты же знаешь, что тебе не обязательно было приходить сейчас, верно? — Говорит Юнги, облизывая губы и слегка прищурившись, чтобы скрыть рвущийся наружу смешок. Улыбка Чонгука начинает сиять так, что Юнги становится фактически больно на него смотреть.Он понимает, что сдержать смех все-таки не получится. — Конечно же знаю, — говорит Чонгук, несколько раз обводя взглядом студию, прежде чем усесться на небольшом столике позади Юнги. — Но именно эту часть твоей работы я бы хотел увидеть. Чонгук проводит целое утро, склонившись над плечом Мина, как ребенок расспрашивая его о том, что ему нравится, и подвергая сомнению действия, смысла которых он не понимает. Юнги сказал бы, что он проявляет максимум своего терпения. Он даже картинно вздыхает, как будто Чонгук доставляет ему хлопоты, но, на самом деле, хорошо, что он рядом. Чонгук даже варит им кофе, и, хотя он немного подгорел и слишком горячий, чтобы насладиться им в полной мере, Юнги все равно с удовольствием пьёт его, пока работает. Даже когда Чонгук становится непоседливым, когда он встает и бродит кругами, когда он начинает совать свой нос-кнопочкой куда его не просят — это не беспокоит Юнги и не отвлекает его. Чонгук шаркает носками по полу, схематически танцуя хореографию, которую, вероятно, он учит сейчас, когда у них есть крутой трек, под который можно танцевать, и Юнги даже делает паузу один или два раза, чтобы просто украдкой взглянуть на него. Движения его тела завораживают так же, как и его голос — Юнги не осознает, что перестал дышать, пока Чон не заканчивает двигаться, пока кульминация не накрывает с головой, и Юнги понимает, что уже просто не в силах переключить внимание на что-либо другое. В конце концов, они оказываются на кухне, чуть не забыв про обед. Оба жуют какой-то фаст-фуд, из-за чего Юнги чувствует себя крайне виноватым. Это, правда, быстро проходит как только он видит, как Чонгук с наисчастливейшим видом уминает за обе щёки картошку фри. Чонгук стоит внизу позади него, постоянно наклоняясь через плечо, отбирая печенье, которое, как заявил Юнги, не создано для того, чтобы им делиться, но положение у Юнги не самое выигрышное, так что он даже не пытается сражаться. Ему самую малость не по себе от того, как легко Чонгук вписывается в его жизнь, в этот дом. Так естественно позволить ему быть здесь, как будто он тоже владелец дома, как будто здесь ему и место. Чонгук гармонично смотрится в любимых голубых стенах Юнги, даже на фоне этой треснувшей плитки, всё равно гармонично. Это чувство приятного, обволакивающего спокойствия — оно словно прилипло к Чонгуку, оно ему идёт, оно всегда появляется рядом с ним. — Ты ведь придешь на показ, да? — Спрашивает Чонгук с полным ртом крекеров с креветками. Юнги строит недовольное лицо, легонько ударяет младшего ладонью по животу, когда тот проходит мимо, и прислоняется к противоположной стене. — Жуй свою еду, ребёнок. — Прости, — извиняется Чонгук за то, что говорит с набитым ртом, правда, без особого сожаления, прикрывая рот и пряча улыбку. Он легонько пихает ногу Юнги своей и встает напротив него. — Но ты же придешь, да? Юнги вздыхает, проводя рукой по волосам. — Мода — это не мое. — Это не имеет значения. Это нужно для продвижения альбома, я бы и сам не пошел, если бы не все эти условности по контракту. Юнги перестает рассеянно смотреть в крошечное грязное кухонное окошко и серьезно смотрит на Чонгука. — Для этого я тебе не нужен. Чонгук мгновенно сереет лицом и будто бы обижается — Нужен! — горячо восклицает он. Юнги цокает и откидывается на барную стойку, облокотившись на нее локтями. Он отмахивается от хмурого взгляда Чона, сделав вид, что он раздувает из мухи слона. — Никто не хочет видеть меня, им нужен ты. Чонгук яростно качает головой из стороны в сторону, делает небольшой, но такой отчаянно-порывистый шаг навстречу Юнги, и в его глазах плещется глубокая искренность. Всё это опять заставляет Юнги нервничать. Ему требуется какое-то время, чтобы осознать, что он тормоз, потому что Чонгук просит его придти не по условиям контракта для продвижения альбома и не потому что так сказали менеджер-нимы. Он просит для себя. — Люди хотят видеть и тебя тоже, хён. Это касается не только меня, альбом мы писали вместе, — умоляюще говорит Чонгук, заглядывая Мину в глаза. — К тому же там бесплатная еда, и ты можешь привести какого-нибудь гостя с собой, если тебе так будет комфортнее. Чонгук делает паузу, пока Юнги делает вид, что обдумывает это предложение. Намджун обделается от радости, когда получит приглашение на такое помпезное мероприятие, так что, почему бы и нет. Юнги не совсем уверен, что подразумевает под собой это событие. Похоже, это какая-то вечеринка, где промоушн заключается в общении и заведении новых знакомств. На самом деле, Юнги — засранец, потому что уже сказал руководству Чонгука, что будет присутствовать на показе, но его откровенно забавляет наблюдать за тем, как Чон его упрашивает. — Да, хорошо, — говорит Юнги, небрежно пожимая плечами. — Я пойду. Чонгук практически подпрыгивает от радости, когда он соглашается, а Юнги понимает, что не может больше терпеть его такую искрящуюся, завораживающе- привлекательную и одновременно соблазнительную улыбку во все 32 зуба, поэтому он отталкивается от барной стойки и говорит: — Пора вернуться к работе, — он разворачивается в сторону студии, и его сердце делает тройное сальто, когда он понимает, что Чонгук нетерпеливо, буквально вприпрыжку следует за ним. *** — Это было гребаной ошибкой. Кажется, позвоночник Намджуну больше не нужен, потому что его согнуло в три погибели от смеха. К слову, на смех это было мало похоже. Скорее на вопли умирающей свиньи. — Это нихрена не смешно, — сквозь зубы цедит Юнги, бросая на него убийственный взгляд, которого Намджун, к сожалению, даже не видит, и поворачивается обратно к зеркалу. Они установили дресс-код на этом дурацком мероприятии, с которым он слепо согласился. По-видимому, «дресс-код» в мире айдолов означает «быть запиханным в дизайнерские шмотки, отобранные предварительно и без твоего ведома». Они одели Юнги в максимально облегающие укороченные брюки и выдали ему туфли на платформе, которые делают его почти ростом с Намджуна. Остальное — черная облегающая рубашка с оборками вокруг воротника и широкая черная шляпа. Он выглядит как панк в женском обличии, но точно не как хип-хоп рэпер. Намджун, конечно, явно преувеличивает, особенно учитывая тот костюмчик, что подобрали дня него. — Чего ты ржешь, как припадочный? Ты похож на старика, собирающегося в круиз, — отрезает Юнги, дергая нелепо цветастую рубашку на Намджуне. — По крайней мере, я чувствую себя свободно, — выдыхает с лающим смехом Намджун, и, ей-богу, это становится просто невыносимым, потому что он снова сгибается пополам, так что Юнги решает, что пора сесть в машину, оставляя его в гордом одиночестве надевать гребаные туфли. Как только они прибывают на мероприятие, Юнги чувствует себя неподобающе разодетым во все черное, как Смерть на праздновании Дня Рождения ребенка, тогда как Намджун — выделяется ярким пятном и, вообще, словно чувствует себя в своей тарелке. Юнги нигде не видит Чонгука, поэтому всё, что ему остается — это бродить по террасе на крыше, где висят многочисленные светильники и гирлянды, и насмехаться над тем, как Намджун пытается попробовать абсолютно каждый кусочек еды, которую приносят официанты. Намджун нервничает, потому что может себе примерно представить </i>сколько </i> стоит организация такого вот фуршета. Юнги чувствует это, потому что сам нервничает не меньше друга. Постоянные блики и вспышки фотокамер, раздающиеся повсюду и вызывающие раздражение, затрудняют попытки найти хоть кого-то, кого знает Юнги. Боже, как будто он может быть здесь знаком с кем-то еще, кроме Чонгука. На самом деле, здесь не так скучно, как думал Юнги. Он оглядывается по сторонам, разглядывает место, гостей, проникается атмосферой пока Намджун беспокойно дергает носками своих премодных туфлей, жуя очередную закуску, как вдруг кто-то из присутствующих решает к чертям отбросить все эти светские «я никого не знаю». — Эй, ты ведь продюсер Чонгукки, верно? Хип-хоп, да? Намджун наконец перестает подпрыгивать на месте, и при виде говорящего, еда из его рук падает в тарелку, и он красноречиво-громогласно выдает: — Вот дерьмо. Юнги тоже его узнает. Он считает, что любой житель этого района узнал бы этого человека. Возможно, что любой житель в стране в принципе. Ким Сокджин, или более известный как Джин, подходит к Юнги, как к старому другу, и кладет руку на его плечо. Если честно, это немного бесит Мина, потому-что заставляет чувствовать себя ниже, чем Джин, даже в этих нелепых туфлях на платформе. Внимание Джина было приковано к Намджуну из-за его «живописного» приветствия, но оно легко было возвращено к Юнги, стоило ему ответить: «Да, это я, я продюсер.» — Ах, Чонгукки будет так рад, что ты здесь! Он не переставал говорить о тебе. Юнги спокойно кивает, хотя стоит ему это огромных усилий, потому что от осознания этих слов, его желудок делает тройное сальто. Сам же Юнги, пытаясь компенсировать внутренний хаос, будто бы небрежно ведет рукой, в которой держит дорогое пиво в искусно вырезанной позолоченной бутылке. — Вы, эм… Вы его знаете? — спрашивает он Джина. Джин кивает, тепло улыбаясь ему. — Мы в одной компании, я знал этого ребенка, когда он еще был только стажером. Джин говорит всё абсолютно спокойно и ведёт себя дружелюбно, но Юнги чувствует укол… ревности? «Я должен был это знать», — думает он. — Ну, — говорит Юнги, не зная, как продолжить разговор. — Надеюсь, альбом вам понравится. — Чонгукки не мог дождаться, когда, наконец-то, сможет изменить концепцию. Мне определенно будет приятно посмотреть, с каким энтузиазмом он работал и сколько сил вложил в этот альбом, — говорит Джин, немного наклоняясь ближе. — Меня зовут Рэп-Монстр, — Намджун решает бесцеремонно ворваться в разговор, и Юнги отступает назад, бросая на него удивленный взгляд. Джин тоже выглядит несколько потерянным, хоть и пожимает руку Намджуна, которую он ему настойчиво протягивает. — А еще я продюсирую музыку, — добавляет он, смешно шевеля бровями. — О, это… здОрово. — Его музыка ему очень подходит, — говорит Юнги, пытаясь не замечать нотки недовольства в своем голосе, когда разговор перешёл от обсуждения Чонгука и его творчества к саморекламе Намджуна. Он делает вид, что не замечает Намджуна, несмотря на то, что он опирается на плечо Мина, к которому Джин не прикасается. Юнги чувствует себя взаперти, окруженным всякого рода людьми, с которым он добровольно бы никогда не стал иметь дело. Его работа, стиль, бессонные ночи, проведенные в студии сведены к просто «концепции». Приехали, блять. Джин смеется, и Юнги, не понимая природу этого смеха, хмурится в ответ. — Наш Чонгукки — хороший актер, — подмигивает Джин. Юнги едва сдерживается, чтобы не пихнуть Намджуна локтем в живот, когда тот смеется вместе с ним. — Не могли бы Вы пояснить, что это значит? — спрашивает Юнги, всё еще соблюдая правила вежливости, хотя не очень хочется. — Я имею в виду, что он гибкий, как пластилин, понимаешь? — объясняет Джин, говоря громко, прямо в ухо Юнги, потому что музыка в доме внезапно становится громче. — Как… воск, что ли. Он подстраивается под любой желаемый стиль или концепцию, которые ему нравятся, которые он бы хотел попробовать. То же самое он делает, когда точно знает, что от него ожидают увидеть другие люди. Он просто подстраивается под их желания, конечно же, не в ущерб себе. По коже Юнги пробегают стаи мурашек. Ему неприятна мысль о том, что он для Чонгука просто тренд, под который надо «подстроиться». Юнги пожимает плечами, отчасти для того, чтобы скрыть раздражение, и отчасти для того, чтобы отодвинуться от Джина на некоторое расстояние. — Он может делать все, что захочет, — небрежно говорит Юнги. Джин каким-то образом чувствует его холодность и отрешенность в разговоре, и решает поддержать эту игру. Он пренебрежительно хлопает его по плечу и, перекрикивая музыку, говорит: — Да брось, тебе тоже когда-то было восемнадцать. Ты же знаешь, как эти «дети» скачут с одного стиля на другой, как быстро они меняют свои интересы… Он просто живет настоящим. Намджун легонько толкает Юнги в плечо и, бормочет «Да», соглашаясь. Как будто его вообще кто-то спрашивал. Юнги стискивает зубы, чтобы не думать о преждевременной смерти своего лучшего друга. На этот раз Джин снова наклоняется, но его голос звучит тише, и он говорит это так, чтобы только Юнги мог слышать: — Честно говоря, я рад, что компания позволяет ему делать это. Что-то в том, как он это произносит, в том, как отступает и почти печально улыбается, скручивает внутренности Юнги в тридцать три морских узла. Эта индустрия жестока, Юнги знал об этом и до работы с Чоном, но теперь он пропустил это, фактически, через себя. Джин, конечно же, тоже подвержен этому влиянию, ведь они с Чонгуком в одной компании. — Знаете, вы тоже можете жить настоящим, — вмешивается в разговор Намджун также «грациозно», как слон вваливается в посудную лавку, изогнув бровь в сторону Джина. — Если вы когда-нибудь захотите заняться чем-то новым, знаете… у меня есть сотовый телефон. У вас, наверное, тоже есть. Мое студийное оборудование новее, чем у него, — говорит он, указывая глазами в сторону Юнги, на что тот только закатывает глаза. — О… — снова растерянно произносит Джин. Юнги считает, что это удачный момент, чтобы тихонечко ускользнуть и, извиняясь, произносит, что хочет чего-нибудь выпить. Юнги оценивающим взглядом проходится по вычурным блюдам на задних столах, пытаясь идентифицировать состав этого «великолепия», как вдруг кто-то ловит его за локоть. Он пытается вырваться и снова в секунду становится очень раздраженным, но ухо внезапно опаляет чужое дыхание, до боли знакомый голос внезапно становится очень громким, а чьи-то теплые пальцы невесомо пробегаются по задней части шеи. — Я начал переживать, что ты не придешь… Когда Юнги поворачивается, его сердце бешено колотится где-то в горле. Чонгук всё держит руку на его шее, слегка оперевшись таким образом на плечо Мина. Юнги кажется, что вокруг резко становится душно, слишком шумно и нечем дышать, несмотря на то, что они стоят на крыше, а свободное пространство завешано парусиновыми шторами. Однако, он быстро успокаивается, глядя на такую привычную широкую улыбку Чонгука. — То же самое могу сказать и о тебе, — ворчит Юнги, пытаясь выглядеть сердитым. Он оглядывается через плечо, чтобы посмотреть, где Намджун. — Я не мог найти тебя весь вечер. Чонгук успевает только открыть рот, чтобы ответить, но его перебивают фотографы. Они просят их попозировать вместе, тут же начиная щелкать объективами со всех сторон. Пульс Юнги учащается, когда рука Чонгука скользит от его шеи к пояснице, чтобы принять более удачную позу для фото. Очередная вспышка гаснет, и Юнги почти уверен, что его глаза на всех фото закрыты, потому что он никак не может привыкнуть к ослепляющему белому свету, и поэтому постоянно моргает. — Чонгук-а, ты не мог бы смотреть в камеру, а не на своего друга, пожалуйста? Юнги быстро поворачивает голову, но ловит только профиль Чонгука и его ярко-розовые щеки. — Извини, — едва слышно бормочет Чонгук, сдерживая смущенную улыбку, и, на этот раз, Юнги улыбается фотографам совсем не натянуто, слегка показывая дёсна, когда щелкает еще одна вспышка фотокамеры. У Чонгука случается, кажется, припадок, он не может прекратить хихикать и улыбаться, когда всё больше фотографов начинают подходить, прося снимки. Поначалу его смех кажется беспричинным, пока Юнги не замечает, что Чон смеется над ним. Над его скучающим, невозмутимо-серьезным выражением лица во время всего этого события, которому Чонгук подражает, когда он думает, что Юнги не видит. Юнги хватает его за бок, чтобы заставить замолчать, хотя это только подстегивает Чона и он начинает смеяться еще сильнее. Юнги практически уверен, что менеджеры позволили этому ребенку выпить пару стаканчиков чего-нибудь алкогольного, чтобы он расслабился, и думает, что ему самому не помешало бы выпить один или два, прежде чем прийти сюда. — А! Чонгуки! Юнги бесцеремонно отталкивают в сторону, как только Джин подходит. Конечно же, это не сам Джин, просто Юнги сносит бешеный рой фотографов, явно стремящихся запечатлеть взаимодействие между двумя айдолами из одной компании. У Джина, кажется, есть целый список естественных позировок для фото: он прикасается к шее Чонгука, делает вид, что шепчет что-то ему в ухо, игриво поддевает его за подбородок и просто суетится вокруг него. Хотя Чонгук, по крайней мере как кажется, выглядит немного потерянным, когда понимает, что Юнги нет по другую сторону от него. Это не должно заставлять Юнги чувствовать себя лучше, не должно заставлять его искать жалкую задницу Намджуна, чтобы вытащить его отсюда со всеми номерами телефонов, которые он, вероятно, наглейшим образом умудрился взять, однако, именно это и происходит. *** Чонгук снова приходит в студию, когда альбом практически завершен, Юнги редактирует окончательное микширование на чисто техническом уровне. Сегодня на певце спортивные штаны и толстовка с капюшоном, и он выглядит так, будто только что встал с кровати, его волосы растрепаны под капюшоном, а не уложены как обычно. На этот раз его пребывание отличается от всех других разов: он крутится вокруг Юнги, затем встает и резко подпрыгивает на носках, как будто нервничает из-за чего-то, и его энергия почти осязаема. Это первый раз, когда Юнги может сказать, что он был правда раздражен непрерывным мельтешением Чонгука, но он не винит его в этом. Он винит его руководство, которому приспичило изменить сроки выпуска альбома в последнюю секунду, что, конечно же, заставило нервничать всех. «Это не вина Чонгука», повторяет сам себе Мин, скрипя зубами, когда Чонгук от волнения начинает отклеивать плакаты со стен, которые даже не принадлежат ему. — Промоушен начинается в эти выходные, — говорит Чонгук и тут же шипит, потому что идущий мимо в сторону кухни Юнги шлепает его по запястью, чтобы он, в конце концов, прекратил баловаться. Чонгук слоняется по квартире, его собственные нервы давят на него и он начинает страдать от безделья. Его нервное напряжение смешивается с нервозностью Юнги, и выходит какая-то гремучая смесь. — Поверь мне, я в курсе, — ворчит про себя Юнги, не обращая внимания на холодный кофе из нового кофейника, который стилисты Чонгука оставили здесь после того, как слишком много раз поднимались и спускались по лестнице. — Первое выступление на открытом воздухе, на городской площади, в прямой трансляции. — говорит Чонгук, прикусывая губу и не замечая, что Юнги игнорирует его. — Ты ведь придешь, да? Юнги поворачивается, небрежно прислоняется к барной стойке и говорит: — Зачем? Весь этот фарс, промоушен… Это не для меня. Чонгук хмурится, сжимая губы, — Этот альбом точно такой же твой, как и мой. Юнги зеркалит его выражение лица, нетерпеливо щелкает языком по небу и говорит: — Ты и сам знаешь, что это неправда. Чонгук пожимает плечами, кусает щеку изнутри, и Юнги едва подавляет желание позорно заскулить от умиления, когда на подбородке Чонгука, из-за его жалобной мимики, появляется ямочка. Чонгук не просто устал, он совершенно истощен, и это ведь еще не началось самое сложное для него. Юнги физически ощущает, как ему тяжело от осознания собственной вины. Он слишком резок с Чоном. — Но для меня это так. Это и твой, и мой альбом, — говорит Чонгук, его голос становится низким и глухим. Юнги невольно стонет, трет кулаками глаза, а потом сосредоточенно объясняет: — Послушай, я… я не поэтому ввязался в это, ладно? Я сделал это потому что у меня есть студия, я хочу, чтобы она работала, я хочу писать песни и чувствовать всё, что происходит в стенах этой маленькой каморки наверху, понимаешь? Всё, что происходит вне этих стен — не моё. Это твоё, ты артист и у тебя это хорошо получается. Это не для меня. Чонгук не переставая кивает, одновременно превращая свою нижнюю губу в месиво. Он сильно ее кусает, чтобы не дать волю эмоциям, которые и так на пределе. Он бездумно терзает губу пальцами, оттягивая и теребя ее ногтями. Юнги тяжело вздыхает и тянет Чонгука за запястье, чтобы заставить его остановиться. Мин думает о стилистах, делающих большое дело, вылечивая его губы, собирая эту «мозаику» из кусочков его кожи. — Послушай меня, — говорит Юнги, не ослабляя хватку на запястье Чонгука, даже когда Чон опускает руку вниз, тем самым невольно сокращая расстояние между ними и подходя ближе. — Лучшая часть этой работы — это когда ты находишься там и делаешь то, что умеешь лучше всего, — Юнги указывает другой рукой на комнату звукозаписи, — а я делаю то же самое, только здесь, — объясняет он, и сжимает шею Чонгука свободной рукой, держа его крепко и всё еще непозволительно близко к себе. Чонгук молча кивает, глядя вниз. — Я вложил в эту работу гребаную лучшую часть себя, — продолжает Юнги. — И так будет каждый раз: я каждый раз буду отдавать всего себя, если это совместный проект с тобой. Что бы ни случилось с этим альбомом: получит он платиновый сертификат или, блять, провалится в продажах — мне все равно. Мы сделали это вместе, нам это нравится и это самое главное, хорошо? Чонгук выдавливает грустную улыбку, снова кивает, и это выглядит натянуто, так что Юнги хмурится. Он беспокоится, что его слова имеют не тот эффект, на который он рассчитывал, он переживает, что он говорит слишком резко или недостаточно четко выражает свою мысль о том, что для него бесконечно важно — быть причастным к созданию этого альбома. Однако, если рассматривать вне рамок этой студии — или вне контекста самого Чонгука — альбом не так важен. Заставить Чонгука проявить себя, заставить его быть более честным с самим собой, открыть заново его голос и его лирику — это то, что ни одно музыкальное шоу или промоушн, — да даже концерт под открытым небом перед сотнями людей на площади, — никогда не сможет сделать. Юнги думает, что большинство песен в альбоме, которые ему кажутся лучшими, — это не те, которые он будет продвигать. Он просто не может объяснить Чону это, не ляпнув что-то не то, не сказав больше, чем необходимо. У Чонгука едва ли траурный вид, как будто он прощается, и, возможно, это отчасти так… Юнги не глуп, он знает, каким был его график работы, даже до того, как начался промоушен. Он может только представить, какой ужас творится в его расписании сейчас. Когда Чонгук уходит, Юнги пребывает в отвратительном настроении, и все кажется ему незавершенным и несовершенным. Из-за этого последние треки кажутся коряво сведенными, хотя к тому времени, когда солнце поднимается над высокими окнами в передней части студии, Юнги понимает, что он работал всю ночь и считает, что этого достаточно. Он слишком устал, чтобы анализировать все негативные эмоции и мысли, петляющие в его сознании, и он буквально заставляет себя хоть немного поспать. *** Юнги продолжает работать после того, как он отправляет все финальные записи руководству Чонгука. Его всё равно что-то отвлекает, что-то не дает сосредоточиться. Ему кажется, что есть что-то незавершенное. Он не может понять: связанно это с музыкой или нет. Когда Юнги работает, он словно камень, брошенный в воду — отрезан от всех толщей воды и не всплывает. Наушники начинают больно давить на виски, боль распространяется и пульсирует в макушке и за ушами. Его глаза напряжены и болят от того, что он часами смотрит на экран компьютера с подсветкой. Он выключает светодиоды на консоле, потому что, по сути, она нужна для дистанционного управления его компьютером. Ну, и для понтов. Забавно, что он показал эту вещь только одному человеку, и это человек, от которого он сейчас пытается спрятаться всеми правдами и неправдами. Намджун становится надоедливее вечно чирикающих птиц по утрам, постоянно щебеча что-то ему на ухо. У него есть идеи, у него есть связи, он хочет начать работать вместе… У Юнги, в свою очередь, всё еще есть силы, чтобы контролировать себя, и не сказать ему, что он всего-навсего хочет часть славы, которую видит, падающую к ногам Юнги. В этом что-то есть. По крайней мере, Юнги честен с собой— хотя он всегда был таким. Юнги развлекают идеи Намджуна, и он в основном продолжает игнорировать его звонки и километровые сообщения — хотя, да, они могут позволить себе сделать эту студию по-настоящему общей, и да, Юнги с радостью разделит с ним прибыль, чтобы ни произошло. Да, странно делать это без Хосока, но нет, он не думает, что это должно быть причиной не делать этого вовсе. Вести все эти долгие, нудные беседы — для Юнги, тем более о таких очевидных вещах, все равно что плавать в мутной воде: это несложно, но и не очень приятно. Решения приняты, а жизнь продолжается. Последнюю половину недели Мин провел, буквально-так, скорбя о своем хаотичном рабочем графике, а также в попытках не паниковать о том, что альбом, который он создал, был недостаточно хорошим. Он не может представить себе, под каким давлением находится Чонгук почти все время. Поэтому он соглашается, когда Намджун говорит, что они должны объединить свои студии, вот почему он думает, что никто не должен ничего делать по-настоящему в одиночку — это просто огромное давление. На самом деле, он понимает, Чонгук не один, но у Юнги такое чувство, что он оставил его мучиться в одиночестве, после их последнего разговора. *** Сегодня субботний концерт живой музыки на площади, и Юнги не может усидеть на месте. Его работа, как продюсера, была закончена, уже как несколько дней назад, но все равно кажется, будто он что-то упустил. Юнги проводит утро на кухне внизу, отчасти для того, чтобы насладиться тишиной своей студии в ранние часы и щебетанием птиц перед восходом солнца. Но в основном это возрождает в нем воспоминания того, как бледно-голубые стены подходят волосам Чонгука, когда он откидывал голову назад, хохоча над попытками Юнги станцевать хореографию. Или как солнце отражалось от поверхности раковины, и как кожа Чонгука в этом сиянии казалась почти золотой, когда он мыл руки до или после еды. Юнги проводит остаток дня, расхаживая по студии, постоянно поправляя волосы и играя в свой телефон. Часть него хочет позвонить Хосоку, так как он всегда лучше разбирался в таких делах, казалось, он хорошо умел читать людей, или, по крайней мере знал, как помочь другим людям разобраться в их ситуации Тот факт, что он просто обдумывает эту мысль, кажется достаточно значительным, чтобы признаться самому себе, что ему и правда нужна помощь. С волнующе-пьянящей уверенностью он надевает пальто, оборачивает шарф два раза вокруг шеи, чтобы защититься от ранней осенней прохлады, ведь, лето, потихоньку, уходит. Он уже опаздывает, но считает, что такие мероприятия обычно никогда не начинаются вовремя, поэтому позволяет прогуляться по соседскому саду, прежде чем ускорить шаг к станции метро. В кулаке он сжимает красную, вероятно, уже начавшую увядать розу, в то время как другой рукой держится за поручни над головой. Сказать, что площадь заполнена толпой, — это ничего не сказать, но от этого ему легче пробираться сквозь толпу к середине, и мысль о том, что его не увидят и не узнают, почти воодушевляет. Он здесь не для того, чтобы выступать, он здесь не для того, чтобы прыгать вверх и вниз и надеяться, что Чонгук заметит его, но если он сможет добраться до него, он сделает это. Юнги находит место рядом с динамиками сбоку от установленной сцены, и хотя первые несколько выступлений других людей, бьют ему по барабанным перепонкам, и он невольно жмурится, это всё становится неважно, когда на сцену выходит Чонгук. Чонгук выглядит почти эфемерно — мягким, более утончённым и элегантным, в лёгкой облегающей белой рубашке и чёрных джинсах. Стилисты пытались одеть его в стиле хип-хоп, но даже так Чонгук выглядел мягко. Они даже выбрали более медленную песню для продвижения на публике, которая демонстрировала больше его вокала, чем бит, которым Юнги может гордиться. С другой стороны, Юнги был удивлен тем, что Чонгуку-таки разрешили включить в трек часть рэпа собственного исполнения. Весь город, кажется, кричит в предвкушении, хотя абсолютная тишина, которая наступает в ту минуту, когда Чонгук подносит микрофон к губам, почти гипнотизирует. Простое раскрытие губ мальчика, что командует целой толпой, которая взрывается криками после первых же нот. Чонгук начинает танцевать, как только звучит первый аккорд песни, забирает микрофон со стойки и присоединяется к труппе бэк-танцоров на сцене, одетых в черное. Юнги считает, что уровень владения собственным голосом, который необходим для поддержания его вокала во время исполнения хореографии, нереален. Он поражается количеству упорства и труда, которое Чонгук вкладывает в это выступления. На самом деле, во все, что он делает. Он всегда выкладывается по максимуму. Мин едва может понять, когда у этого ребенка было время выучить танец, учитывая дела, которые ему приходилось делать ежедневно — неудивительно, что он, похоже, никогда не спит. Последние аккорды песни тонут в реве и криках толпы. Юнги облизывает губы и громко свистит с помощью пальцев. Чонгук спускается со сцены по лестнице и направляется прямо туда, где у ограждений стоит Юнги. Мин воспринимает это как знак свыше, с ухмылкой наклоняясь вперед и протягивая, свою теперь уже изрядно смятую и потрепавшуюся, красную розу. Чонгук останавливается как вкопанный, когда видит его, улыбка освещает почти все его лицо. Юнги ничего не может с собой поделать, — он даже не пытается, — и позволяет себе улыбнуться в ответ. Чонгук оглядывается по сторонам, готовый прыгнуть на него с объятиями, даже слегка подаётся вперед, но его телохранители уводят его, прежде чем толпы девушек по бокам и сзади начнут карабкаться по металлическим барьерам вокруг сцены, пытаясь добраться до него. — Чонгук! — кричит Юнги, делая свой голос максимально высоким, похожим на девичий и швыряя розу, подпрыгивая вместе с массой окружающих его людей, еще больше поддразниваемый взглядами, которые бросают на него девушки. Чонгук поворачивает голову, чтобы улыбнуться ему в ответ, не обращая внимания на то, что его стафф тянет его в другую сторону, как только они выходят из зоны ограждений. Юнги с трудом пробирается к выходу с площади, как только толпа начинает слегка рассеиваться, и даже необходимость ориентироваться в этом беспорядочном, раздражающем вопле девочек и поклонников других айдолов стоит того, стоит только вспомнить лицо Чонгука, когда он сразу же узнал его среди всего этого хаоса. Ему даже, кажется, уже не нужна консультация Хосока, и чтобы он сказал ему, что Мин — идиот — на этот раз, он сам все понял. *** Юнги уже почти готов ко сну, он только сейчас постепенно начинает успокаиваться от посещения концерта по собственному желанию, как вдруг, он слышит, как кто-то стучит в заднюю дверь студии внизу. Юнги ругается, спотыкаясь, спускается по лестнице, готовый накричать на кого-нибудь из фотографов, скорее всего это именно один из них за дверью. Кажется, они думают, что Чонгук теперь живет здесь, несмотря на то, что его не было последнюю неделю. Юнги даже откашливается, распахивая дверь, готовый отчитать идиота, который думает, что два часа ночи — подходящее время, чтобы так нагло ломиться в чью-то дверь, — вот только это Чонгук. Он всё еще накрашен, глаза буквально светятся, грудь тяжело вздымается, как будто весь этот путь, от площади до студии Мина, он бежал. — Чонгук… Чонгук кладет руки на его плечи и вталкивает Юнги обратно в квартиру, и в груди Юнги патокой разливается тепло от искреннего счастья в голосе Чонгука, когда он говорит: — Ты пришел. Ты пришел ко мне. Юнги все еще немного ошеломлен, его улыбка слегка изогнута. — Конечно, я пришёл. Чонгук движением ноги захлопывает за собой дверь и толкает руками Юнги дальше на кухню. Мин пятится спиной, а руки Чонгука смещаются, пока ладонями не обхватывает лицо Юнги с двух сторон, и он замирает, чувствуя, как в воздухе между ними висит что-то вязкое, почти физически ощутимое. — Чонгук, что ты делаешь? — тихо спрашивает Юнги, слегка сжимая его предплечье, не отталкивая, но удерживая. Чонгук ослепительно улыбается, а затем наклоняется вперед, чтобы прижаться губами к губам Юнги. Рука Юнги инстинктивно сжимается, ногти впиваются в кожу чонгукова предплечья. Это похоже на вспышку внезапного света. Это всплеск космической блядской энергии, чей жар заставляет все нервные окончания на позвоночнике Юнги гореть праведным огнем. Чонгук, не колеблясь, аккуратно добавляет в поцелуй язык, и звук, который он при этом издает — звук этого, до боли знакомого, прекрасного голоса, стонущего в поцелуй, — от этого у Юнги голова идет кругом Чонгук все еще одет в концертную свободную белую рубашку, теперь кое-где покрытую пятнами пота, и Юнги тихо матерится сквозь поцелуй, пытаясь просунуть под нее руки, скользя ими по плавному изгибу спины, пока пальцы Чона впиваются в плечи. Чонгук издает еще один стон в поцелуй, и на этот раз явно более эротичный и несдержанный. Это почти скулеж. Импульс возбуждения, который этот незамысловатый звук вызывает у Юнги, достаточно сильный и волнующий, чтобы придти в себя, и невероятными усилиями отлепить Чонгука. Мин переводит дыхание, опуская руки по спине Чонгука и оглаживая его бедра, прежде чем вытащить их из-под рубашки. — Знаешь, они заставили меня подписать договор об ответственности? — Задыхаясь, спрашивает Юнги, слегка ухмыляясь в ответ на смущенный хмурый, темный и всё еще тяжелый взгляд Чонгука. — Твое тело стоит вдвое дороже, чем эта студия. Чонгук выглядит пьяным от поцелуя, смотрит на губы Юнги и бормочет: — Ты меня не сломаешь, хён, — и снова наклоняется, чтобы укусить и потянуть Юнги за нижнюю губу. — Я мог бы, — рычит Юнги прямо в рот парню, кусая в ответ. Его рука поднимается вверх, цепляя Чонгука за волосы. — Легко. Чонгук воспринимает это как какое-то завуалированное обещание и просяще всхлипывает в рот Юнги, подавшись вперед, чтобы снова соприкоснуться губами, слегка смягчая укус. Юнги удерживает его, не дает полной свободы. Мин дразнит его, слегка отклоняясь назад, когда Чонгук почти может поцеловать его, но целует воздух между ними. Старший ухмыляется, когда он хнычет из-за того, что ему не позволяют сделать то, что он хочет. Юнги продолжает играть с Чонгуком, одаривая его маленькими поцелуями-укусами, заставляя жаждать большего, рука Мина путается в его волосах. Чон легонько толкает его, в слепую ведет по квартире, возвращая себе контроль и валится на футон в комнате звукозаписи, подминая под себя старшего. Он весь растрепан и еле удерживается на руках, чтобы не рухнуть на Юнги. Тот, в свою очередь, чувствует себя так, словно его только-что достали из-под земли и сейчас раскатали по этой самой земле. Он не то чтобы против. Чонгук тяжело дышит, нависая над ним, ноги Юнги обхватывают его торс с двух сторон. — Знаешь, у меня, вообще-то, есть кровать, — говорит Юнги, немного оттягивая Чонгука за волосы, когда тот наклоняется. Они поднимаются с футона, Чонгук нетерпеливо следует за ним вверх по лестнице, спотыкаясь от нетерпения о собственные ноги. Всё это, в данной ситуации, кажется Мину комичным, особенно учитывая то, что должно произойти. На задворках сознания проскакивает мысль, что Чон, должно быть, очень устал: впереди у него репетиция и записи на шоу, которые продлятся по крайней мере полторы недели, если не дольше. К тому времени, как они добираются наверх, рациональная часть мозга Юнги начинает функционировать, плюс, здесь не так душно, а воздух прохладный. Кажется, что Чонгук ничуть не передумал. На самом деле, он напирает на Юнги, даже слегка падает на его грудь, снова пытаясь добраться до губ, отчаянно стремясь продолжить то, что они начали внизу. Юнги позволяет Чонгуку вести, тяжело вздыхая, когда он опрокидывает их обоих на спину на дешевый матрас Юнги. Чонгук продолжает издавать эти голодные, просящие звуки, сминая футболку Юнги, целуя каждый миллиметр кожи, куда может дотянуться. Он жадно гладит бедра старшего, стаскивая спортивные штаны, его взгляд голодный и темный. Мин резко сжимает запястье Чонгука, которое все еще тянет резинку его спортивных штанов, но ему мешает вставший член. Что-то в изможденном и блаженном лице Чонгука заставляет его остановиться и убедиться в реальности всего происходящего. — Ты делал это раньше? — бархатный и глубокий тон голоса удивляет даже самого рэпера. Он переводит взгляд на шею Чонгука и видит стекающую каплю пота. В горле становится сухо, как в пустыне. — Нет, — с трудом выравнивает дыхание Чонгук. — Хочешь сделать это сейчас? Чонгук со стоном роняет голову на грудь Юнги, одновременно хныкая и кивая. Рука Юнги отпускает его запястье и успокаивающее зарывается рукой в волосы, нежно убирая их со лба. Инстинктивно Юнги хотел сильнее сжать его за волосы и направить голову к «проблеме» в своих штанах, но если это первый раз Чона, он не хочет казаться слишком резким или грубым. Чонгук, — так же легко, как он схватывает все остальное — чувствует желание Юнги, настойчиво подставляется под ласкающую его затылок руку. Юнги едва сдерживает стон, усиливая хватку в волосах Чонгука настолько, чтобы можно было его направлять, но не принуждать. Он плавно толкается бедрами вперед, призывая Чона к действию. Младший почти не колеблется: он вбирает член Юнги в рот с тяжелым выдохом через нос, Юнги чувствует этот выдох нижней частью живота, от которого у него бегут мурашки. Это слишком хорошо.Мин откидывает голову назад с громким стоном, который он даже не пытается сдержать. Его губы приоткрыты, они сохнут от частого дыхания и он постоянно облизывает их, закрывая глаза от наслаждения. Чонгук нетерпелив, его действия немного неряшливы: теплые губы так восхитительно сжимают член, влажный язык облизывает головку, повсюду слюна. Юнги приподнимает голову, чтобы взглянуть на Чонгука, слегка оттягивает его за волосы, в то время как свободной рукой давит на челюсть Чонгука, раскрывая ее, чтобы он не зажимался и ему самому было удобно. — Да-а, вот так. . . — выдыхает Юнги, — бля-ять, — протяжно стонет он, когда Чонгук начинает сосать его более уверенно и быстрее, глядя на Мина, в поисках одобрения, которое, кажется, он ищет всегда. Он смотрит на Юнги снизу вверх, хлопая густыми, темными ресницами. Мин касается пальцами подбородка, проводит большим пальцем по щеке. Он толкается в щёку Чонгука, немного под углом, и скользит большим пальцем в тесноту его рта, немного растягивая. Какой-то частью себя Юнги смутно осознаёт, — это повергает в состояние остолбеневшего ахуя, но — он хочет, чтобы Чонгук трахнул его. Думая об этом: о том, как его укладывают на собственный стол в студии, о том, как напряженно и сдавленно звучит голос Чонгука, стонущего ему на ухо, — он невольно приподнимает бёдра и толкается резче, пытаясь поймать ощущение заполненности в своей фантазии. Непроизвольно он толкается слишком сильно, у Чонгука срабатывает рвотный рефлекс. Это возвращает Мина в реальность. — Чёрт. . .Чонгук — сдавленно шепчет Юнги, задыхаясь от нехватки воздуха. Он пытается вывести своё тело из состояния заласканного киселя, чтобы привстать и убедиться, что с Чоном всё в порядке.— Прости, черт… Извинение, которое он собирается произнести, умирает на кончике языка, потому что он видит лицо Чонгука, — о, боже правый, он готов смотреть на это вечность, — его губы блестят от слюны, языком он лижет бедренную кость Юнги. Требуется секунда, чтобы Юнги понял, что происходит и вышел из транса. Он замечает, что рука Чонгука движется на его собственном члене почти агрессивно, его дыхание становится учащённее, оно опаляет бедро старшего. Юнги уже привычным жестом убирает волосы Чонгука от лица, наблюдает за тем, как он отрывается от члена и просто стонет в кожу возле паха, с раскрытым ртом. Один беглый взгляд вниз и Юнги видит, как он дрочит себе так быстро, что вены на предплечьях вздулись от перенапряжения и словно вот-вот лопнут. Нетерпение Чона немного раздражает, Юн протягивает пальцы, желая снова взять его за подбородок, не ожидая, что Чон с таким рвением обхватит их губами, прежде чем вязко и глухо простонать из-за быстро настигающего оргазма. Смотреть на лицо Чонгука, когда он кончает, кажется Юнги гораздо горячее, чем всё то, что он делал с ним до этого. Его влажный рот все еще маняще близко к члену Юнги, чьи пальцы выскальзывают из его рта. Юнги планировал остыть, дать «ребенку» успокоиться, он чувствовал сердцебиение Чона, отдающее вибрацией в бедро и сердце, кажется, норовящее вырваться из грудной клетки. — Ты… ты в порядке? — интересуется его Юнги, поняв, что он не дышал, наблюдая за тем, как Чонгук достигает своего пика. Чонгук дает себе полсекунды, чтобы сделать глубокий вдох и восстановиться, быстро произнеся: — Да, — а затем игриво облизывает член Юнги кончиком языка. Юнги шипит от напряжения, давится собственным стоном из-за неожиданности, его пальцы снова зарываются в волосы Чонгука. Юнги изо всех сил пытается предупредить его, у него мало времени, он чувствует, что близок, его желудок конвульсивно сжимается в ту минуту, когда Чонгука слегка отстраняется и облизывает головку члена. Он бормочет что-то, пытается возразить, тянет его за корни волосы, но Чонгук не отрывается, позволяя Юнги полностью войти в горло. Чонгук садится на пятки на полу, подминая колени под себя, наблюдая, как Юнги пытается приподняться на локтях, но волны оргазма заставляют его дрожать. Младший корчит недовольное лицо, но глотает, а потом его лицо расплывается в широкой, яркой, довольной улыбке. У Юнги кружится голова от его глупой ухмылки и того, как под рубашкой отчетливо видно, как тяжело вздымается грудь Чонгука. «Это слишком», — думает он, с тяжелым вздохом откидываясь на кровать, уставившись в потолок. Чонгук не следует его примеру, как он ожидал, поэтому Мин слепо протягивает еще подрагивающую руку, манит его и говорит: — Иди ко мне. Чон радостным щенком запрыгивает на кровать рядом с ним, и кажется, он немного удивлён, когда Юнги поворачивается на бок, к нему лицом чтобы поцеловать. На этот раз он целует медленнее, более обдуманно, аккуратно касаясь своим языком языка Чонгука. Губы Чона мягкие и сладкие, припухшие и влажные, а челюсть дрожит, поэтому Юнги с некоторым нежеланием отрывается, направляя Чонгука и укладывая его голову на свою руку. Юнги вытирает влажное пятно у уголка его рта: смазанный макияж.  — Тебе вызвать такси? Или ты останешься? Чонгук роется в заднем кармане джинс, достает телефон и смеется, потому что телефон падает на матрас между их телами, его руки всё еще трясутся. Он ловит телефон, снимает блокировку, щурится на слишком яркий экран и комично хмурится. Вместо того, чтобы объяснить что-то, он показывает свой телефон Юнги. У него более сорока пропущенных звонков от менеджеров. — Видимо, мне пора, — говорит он, глядя на телефон и покусывая нижнюю губу. — Тогда я вызову тебе такси, — говорит Юнги, двигаясь, чтобы приподняться с кровати, и чувствует, что тает, как мороженое на июльском солнце, когда Чонгук тянет его за руку и валит обратно в кровать. — У меня есть водитель, не переживай, — объясняет он, застегивая молнию и пуговицы на джинсах. Юнги сверлит Чонгука взглядом, тянет его за ремень, когда тот пытается встать, и спрашивает: — Ты можешь доверять этому парню? Чонгук пожимает плечами, криво улыбается, — от этого невинно щемит сердце, — когда он говорит: — У меня нет выбора. Чонгук пришел в чём был, так что все, что он делает после того, как отправляет сообщение своему водителю, — это одалживает зубную щетку Юнги, чтобы почистить зубы, и ухмыляется с полным ртом пены, когда замечает, что Юнги наблюдает за ним из дверного проема. Когда Юнги провожает его вниз, ему кажется, что Чонгук просто тянет время. Он похлопывает себя по заднему карману, ищет телефон, бумажник, который даже не брал с собой. Юнги стоит на кухне в одних тренировочных штанах и футболке, и кажется, что Чонгук сделал это специально — оставил его мягкого и уязвимого, сонного и искренне желающего, чтобы Чонгук задержался. Наконец, он кивает, будто бы все проверил, и как раз в тот момент, когда он собирается сделать шаг за дверь, Юнги острее всего чувствует желание обнять его и никуда не выпускать. — Эй, — окликает его Юнги, когда он переступает порог. Младший поворачивается, смотрит на Мина, плечом небрежно прислонившегося к стене. — Если захочешь повторить в студии — приходи. Он бросает это небрежно, как будто он просит Чонгука не заходить в гости просто так. Как будто если Чонгук придёт, он не захочет, чтобы младший остался. Чонгук сияет, отступая назад, покачиваясь на носках и улыбается во всю ширь своих только что почищенных зубов, говоря: — Мне нравится эта идея. *** Как только альбом выходит, создается впечатление, что Юнги с головой уходит в совершенно другую жизнь. Его почтовый ящик настолько переполнен, что он не может разгрести письма и за неделю. Он выключает телефон ночью, чтобы немного поспать, избегая постоянных трелей уведомлений. От Чонгука ничего не слышно. Ни в первую неделю после релиза, ни в следующую. Если бы рэпер захотел, он мог бы прошерстить гору голосовых сообщений и, возможно, там есть что-то от младшего, но что-то подсказывает ему, что это не так. У Чонгука нет свободного времени, учитывая, как мало у него было его и до продвижения, а уж Юнги-то знает как его мало после. Намджун становится кем-то вроде секретаря для Юнги — он приходит и чистит его почту, удаляя сообщения, которые, по его словам, чушь собачья, выбирая те, которые, скорее всего, Юнги действительно захочет прочитать. Это забавляет Намджуна, потому что он, будто бы, чувствует, что у него тоже есть вкус в таких «продюссерских» делах. Хотя он понимает, что талант — он и есть талант… Если он есть у вас, другие люди тоже хотят его себе, хотя бы частично. Если бы в данный момент времени Юнги не притворялся дохлой золотой рыбкой, он мог бы рассказать Намджуну, всё, что думает по этому поводу. Однако, Джун слишком занят ролью нового менеджера Юнги, чтобы действительно слушать эти философские речи, а Юнги слишком устал, чтобы говорить в принципе. Намджун заставляет Юнги позвонить Хосоку через видео-чат, что удивляет. Хотя этого следовало ожидать, учитывая, что Джун положил свой ноутбук на колени вместо того, чтобы просто отдать Мину телефон. — Твой мальчик получил тройную корону! — кричит Хосок, тряся камерой, на которую снимает, и визжит, как девочки, которые следуют за Чонгуком от сцены к сцене. Не то чтобы Юнги не знал — не то, чтобы он не видел каждое выступление, не записывал их все и пересматривал снова, снова, снова и снова. — Каково это, счастливчик? Юнги пожимает плечами, и Намджун с такой силой хлопает его по плечу, что тот вздрагивает. — Последние две недели он сидел взаперти, чувак. Ты же знаешь, какой он, — вмешивается Намджун с набитым ртом. Юнги вскидывает на него пронзительный взгляд и хмурится, а Хосок — зараза — ржёт. — О, я уверен, что он просто счастлив снова иметь свою студию только в своём распоряжении, верно? По крайней мере, рад избавиться от всей этой поп-чепухи. Намджун откусывает еще кусок, кладет руку на затылок Юнги. Мин бросает на него красноречивый взгляд, который, как он надеется, ясно выражает фразу «ты огребешь». Его попытка явно терпит неудачу, так как Намджун едва успевает сглотнуть, прежде чем сказать: — Нет, я думаю, он скучает по нему. — Отъебись, — фыркает Юнги, отмахиваясь и сбрасывая руку Намджуна. Новоиспеченный «менеджер» наклоняется, чтобы нахально ухмыльнуться Хосоку в камеру, прежде чем шаркающей походкой вернуться на кухню Юнги, чтобы взять еще еды, вероятно, заказанной им же. Как обычно, он, скорее всего, потом передумал, решив, что не хочет есть. — Это правда? — Спрашивает Хосок, его голос слегка натянут и он, будто бы, бросает эту фразу небрежно. Юнги совершенно не нужно слышать это всё в таком тоне прямо сейчас Юнги бросает взгляд на клавиатуру, на центр кнопки «пробел», которое было истерто от многократного использования, и он даже не успевает придумать, как сказать, как объяснить. Хосок снова вмешивается, на этот раз с гораздо большей долей сочувствия и осознания в голосе. — Ох, хён… Юнги смеется, отчасти от разочарования, что не может контролировать свои эмоции, и отчасти от того, насколько обычно тактичен Хосок, даже на расстоянии видео-звонка. — Намджун сказал тебе, что хочет переехать ко мне? — Юнги отворачивается, заставляя себя улыбнуться, когда поднимает глаза и видит, как взволнованно Хосок смотрит на него, его взгляд туманный и расфокусированный. — Пиздец, правда? Мне не достанется ни вина, ни ужина. Он просто объедает меня, смотри… Юнги двигает ноутбук в сторону Намджуна, так что Хосок мельком видит его спину, пока он продолжает прятать лицо в кухне. — Я переезжаю в студию, а не в его квартиру. Мы можем, наконец, позволить себе оформить авторские права на лейбл,  — бурчит Намджун через плечо. Беспокойство Хосока, кажется, ушло, и они с Намджуном начинают разговор о своих масштабных планах. Они разговаривают почти час, пока Юнги откидывается на подушки и слушает, время от времени внося свою лепту в разговор. Хосок рассказывает им о своей новой работе, о своем новом помощнике, который, по его мнению, может стать его протеже. Юнги изо всех сил старается слушать, но его мысли каждые несколько минут возвращаются к звуку голоса, который, как ему кажется, он все еще слышит из-за эхо от стен внизу. Он сомневается, что Хосок сильно против. Он всегда был таким азартным, так что он будет рад и просто присутствию Юнги в этом филиале Ада. *** У Чонгука тур и сейчас идут последние концерты в городах. Один из них Юнги смотрит в прямом эфире. Он сидит с телефоном на коленях и закусывает кожу на большом пальце. Чонгук выглядит уставшим на экране, но все равно каким-то сияющим, чуть ли не светящимся, когда улыбается. Когда концерт кончается, Юнги закрывает вкладку, кладет телефон на колени и ждет чего-то, чему на самом деле не хочет давать название, не хочет признаваться, что находится в предвкушении хрен пойми чего.Он сдается и просто выключает телефон. Его сон в эту ночь прерывистый, хотя он может снова заснуть, когда просыпается, что несомненно толчок в правильном направлении. С него достаточно. Пора двигаться дальше. Намджун нанимает перевозчика и звукорежиссера из местного музыкального магазина, чтобы помочь установить его оборудование в студии Юнги. Там не так много места, но оно отлично впишется. Юнги никогда не использовал всего пространства, что у него есть, поэтому окружение Чонгука так легко смогло втиснуться в студию. Если бы студия Юнги была посылкой, а он — содержимым в ней, — он бы гремел внутри, пока ее доставляли. Намджун для него что-то вроде смягчающего буфера или подушки. Грузчик прибудет не раньше полудня, а Намджун редко просыпается до десяти, так что Юнги не ожидает, что в его заднюю дверь постучат рано утром. Когда он игнорирует это в первый раз, то во второй, складывается ощущение, что кто-то намерен вынести дверь. Это может быть звукооператор. Возможно, ему нужно перемонтировать консоль Юнги, прежде чем он сможет подключить установку Намджуна к ней, может быть, он решил начать по-раньше. Так что Юнги шаркает в своих тапочках для сна, спускается мимо студии в коридор и открывает дверь рядом с кухней. Лицо, которое встречает его, когда он открывает, это не лицо инженера, а мягкое, свежее лицо нового любимого сольного исполнителя страны: темные кончики волос все еще влажные, цветочный аромат геля для душа щекочет нос. — Оу-у, — вместо приветствия красноречиво выдает Юнги. Чонгук сильно закусывает нижнюю губу на секунду. Он поднимает свой мобильник и говорит: — Я пытался дозвониться, но твой телефон… — Оу-у, — как робот повторяет Юнги, на этот раз более удивленно, увидев, как быстро бьется венка на шее Чонгука. Он роется в кармане в поисках телефона, с силой нажимает на кнопку питания. — Я выключал его на ночь, — объясняет он. Чонгук делает шаг вперед и останавливается. — Можно мне…? — нерешительно мнётся он. — Конечно, да, — говорит Юнги, прочищая горло от сонной хрипоты. Он возвращается в коридор, позволяя Чонгуку войти в его дом. Они идут в студию, в комнату, где Юнги сводит треки и это выглядит немного сюрреалистично. Будто бы они работали здесь тысячу лет назад. Его волосы определенно влажные, мышцы на плечах стали более рельефными, и Юнги проклинает то, как учащается его сердцебиение только при виде его спины. Прошло всего три недели, но судя по изменениям, которые произошли с телом Чонгука, прошел как минимум месяц. Юнги убеждает себя, что он просто неправильно все помнит, и вздрагивает от жаркой волны, которая лижет ему затылок от этого «очень специфического» воспоминания. Чонгук поворачивается и пихает ему в руки пустой футляр для компакт-дисков. — Я хочу спеть с тобой еще одну песню, — говорит Чонгук серьезно и решительно, его щеки слегка порозовели от холода позднего осеннего утра или, возможно, от чего-то еще. Юнги поднимает брови, он искренне удивлён. Он берет немаркированный диск с отрешенным видом. — Мм? Я ничего не слышал от твоего руководства. Чонгук слегка фыркает через нос, и Юнги хочет выть раненым зверем, потому что это кажется ему милым. — У тебя телефон выключен, откуда тебе знать? Может, они не смогли дозвониться. Юнги отмахивается и заносчиво говорит: — Сейчас у меня есть люди, которые делают это за меня. Чонгук хихикает, неуверенно шагает ближе и переворачивает футляр с компакт-диском в руке Мина. На обороте наклейка — одна из строчек из песни Юнги. Чонгук, должно быть, взял текст со стола. ‘Под лежачий камень не течёт вода. Ты не можешь вернуться назад, Но можешь пройти всё с нуля.’ В футляре компакт-диск. Он не помечен, но Юнги видит по изменению отражающей поверхности, что на нём что-то записано. — Это только для меня, — говорит Чонгук, наблюдая за тем, как Юнги открывает его. Юнги вставляет диск и на экране высвечивается один файл под названием ‘Любовь не закончена.’ — Похоже, ты сам уже сделал трек, — говорит Юнги, отодвигая ноутбук, чтобы повернуться и посмотреть на Чонгука. — Это всего лишь мелодия и припев, — объясняет Чонгук, словно извиняясь. Юнги хмурится на него. — Просто… Я подумал, ты мне поможешь? И, если ты конечно хочешь, я хотел бы, чтобы ты написал куплет. Юнги облизывает губы, от всей души уповая на то, что Бог его не разочарует, и спрашивает: — Это трек, который должен войти в «прощальные» выступления в туре или…? На губах Чонгука широкая непрошеная улыбка. Он заламывает руки перед собой, и Юнги задается вопросом, синхронизируются ли они в своих нервных состояниях, потому что он опять едва ли не физически ощущает, как сгусток энергии скачет взад и вперед между ними. — Я надеялся на обратное.Что это начало чего-то другого… Юнги выдыхает с облегчением. Он садится в компьютерное кресло, откатывает его назад, пока оно не ударяется о стол. Чонгук садится на футон напротив него, когда Юнги подает ему знак. Наклонившись вперед, упершись локтями в колени, Юнги приготовился к неловкому разговору, которого так боялся. Им нужно поговорить об этом… о том, что случилось, и о том, что может случиться, о том, что судя по головокружительной ухмылке на лице Чонгука и полному хаосу, в который он повергает желудок Юнги — определенно рано или поздно произойдет. Юнги делает глубокий вдох, заставляет себя успокоить, потому что Чонгук уже здесь, и говорит: — Я действительно горжусь тобой. Ты создал альбом, песню, и себя, приложив огромное количество усилий. Чонгук улыбается, его голос застенчивый и тихий, когда он бормочет: — Спасибо, хён. — Я не шучу, — говорит Юнги, убежденный, что это именно то, что Чонгук должен услышать — и, вероятно, уже слышал от других, но все же. — Я избегал прессы и держал телефон выключенным, потому что это дерьмо меня напрягает, да, ты знаешь это. Но я все равно смотрел каждое твое выступление, ясно? Абсолютно каждое. Может быть, немного позже, чем они выходили в эфир, но я ничего не пропустил. Усмешка Чонгука становится кривой и застенчивой, он игриво пинает тапочек Юнги и он слетает с его ноги. — Если ты видел одно выступление, тебе не обязательно смотреть другие.Там всё одно и то же. — Ну, я всё равно смотрел, — говорит Юнги. Он облизывает губы из-за сухости, которая стоит в горле, и гулко сглатывает. — Думаю, мне нужно, чтобы ты понял, почему я это сделал, — добавляет он. Чонгук наклоняется вперед, подражая позе Юнги, опирающегося на колени, прячет глупую улыбку, которую, кажется, не может контролировать. Его глаза широко распахнуты и так блестят, что это пугает — слышать, что он говорит так тихо, его застенчивый тон не соответствует его искрящемуся виду. — Я знаю, почему ты это сделал, — бормочет Чонгук, прикрывая рот подушечками пальцев. Юнги подавляет желание рассмеяться над нелепостью выражения лица младшего, он пытается скрыть свое веселье когда «недовольно» ворчит: — Я здесь пытаюсь вести серьёзный разговор, вообще-то! Чонгук открыто хохочет, его улыбка настолько широка, что фактически изменяет его речь, когда он прикрикивает: — Я серьезно! Юнги с притворным недовольством отталкивает ладони Чонгука, которые он к нему протягивает, и говорит: — Твое выражение лица уморительно, я не могу с тобой разговаривать, — и делает вид, что потрясён, когда Чонгук хватает его за запястье и тянет к себе на футон от компьютерного стула. Это происходит так быстро. Юнги падает на него, взглядом останавливается на губах и он чувствует это магнетическое притяжение. У него немного кружится голова, когда Чонгук сам подается вперед, чтобы поцеловать его. Угол немного неудобный, и Юнги не совсем уверен, что делать со своими руками. Чон расслабляется, и издает тихий, интимный звук в губы Юнги, в то время как его ладони обхватывают лицо Юнги. Старший находит опору в том, чтобы вцепиться в загорелые плечи Чонгука, благодаря судьбу, что он сидит. Ему нужно просто хоть что-нибудь, за что можно ухватиться. Чонгук отстраняется, и пока Юнги держит глаза закрытыми, чтобы еще немного насладиться моментом, он может не глядя сказать, что Чонгук снова улыбается. Мин понимает это по мягкому звуку, его растягивающихся губ. — Я скучал по тебе, — на грани слышимости шепчет Чонгук, прижимаясь носом к носу Юнги. — Да, я тоже, — говорит Юнги, открывая глаза. Его голос хриплый, он поднимает руку, чтобы провести большим пальцем по скуле Чона, стирая следы усталости и запоминая мягкость его кожи. Возможно, нужно сказать намного больше. Может быть, нужно вести более серьезные разговоры, может быть, ничего не начинается и не заканчивается в одно мгновение, может быть, все, на что стоит обратить внимание, это работа, которая находится в самом разгаре. Может быть, это неприемлемо, встречаться с кем-то своего пола, возможно, это будет совершенно новым и ужасным опытом, но разве это не лучшие вещи в жизни? Юнги знает, что он легко погружается в себя, закрывается от всего мира, когда у него куча работы, но Чонгук достаточно смел, чтобы придти сюда один, снова, достучаться до него, когда Юнги не включил телефон. У него должно получиться… У них обоих. Юнги снова наклоняется вперед и целует Чонгука, но на этот раз поцелуй мягкий и целомудренный. Они целуются достаточно долго так, что Мин улавливает ответный выдох Чона через нос. — Хорошо, — говорит Юнги, прочищая горло, когда он отрывается от таких манящих губ. Он прилагает максимум усилий, чтобы не улыбаться слишком сильно в ответ на искрящийся взгляд младшего. Он в шутку ударяет его по колену, кивает в сторону консоли и говорит: — Бегом, в кабинку для записи. У нас есть три часа, пока Намджун не приедет. Он устроит в моей студии погром, так что поторопись.