Расскажи — и я потрогаю.

Рома не любит английскую речь. Никогда не любил и никогда толком не владел. Поэтому каждый долгий диалог для него — ёбаная пытка. И морально, и психологически. Особенно психологически. Когда Рома с Артуром только вдвоём, общение проходит в спокойном ключе. Говорит, конечно, в основном Артур, так как Роме сложные конструкции пока не даются, но он способен поддержать разговор и короткими фразами. Рома не нервничает, не проглатывает слова, путает местами иногда, да, и ещё с временами мудрит, но в целом говорит понятно. В Доте, например, у него вообще не возникает проблем при коммуникации с командой. Он отлично понимает, чего от него хотят, и способен дать необходимый колл. Но вот интервью… Рому паника захватывает каждый раз, когда он думает, что ему придётся отвечать на камеру. Артур помогает справляться со страхом. Разучивает с Ромой полезные фразы, тренирует речь. А потом запирается с ним в своей комнате и трахает. Нежно и чутко, чтобы Рома не загонялся. Бывает, что после очередного общения с кем-то вне команды Рома сам приходит к нему в комнату. И сразу же лезет обниматься. Оплетает бледными руками, крепко прижимаясь к телу, и беспокойно дышит в грудь, молчаливо напрашиваясь на ответную ласку. Они трахаются достаточно часто, даже чаще, чем практикуют английскую речь. И далеко не всегда от того, что Рома стрессует. Но в последнее время Артура стало беспокоить, что Рома своим нежеланием отвечать кому-то кроме команды сильно тормозит развитие навыка. И однажды Артур всё-таки решает поднять эту тему. — [Пойми, Рома, если ты и дальше будешь этого избегать, ты никогда не научишься. Никогда], — слышит Рома. И раздражённо вздыхает. — [Я не могу, Артур], — и так он отвечает практически всегда. Артур ещё не раз касается этой темы, а Рома ещё не раз чуть ли не притворяется мёртвым на камеру. И в какой-то момент терпение Артура в данном вопросе находит свой пик. После интервью на Мейджоре в Ченду он подходит к Роме вплотную, утаскивает в незаметный уголок, как нашкодившего котёнка, и шепчет в самое ухо: — [В следующий раз, если захочешь, чтобы я тебя потрогал, типа, реально потрогал, сначала расскажешь мне о плюсах и минусах нового патча и о том, почему Магнус на тройке — это хорошо.] И тогда Рома думает, что это шутка. Но после окончания Мейджора, на буткемпе, когда он в самом деле приходит к Артуру под вечер в комнату, весь изведённый и с явным желанием потрахаться, тот смотрит на него с лёгкой ухмылкой и будто в ожидании. Рома в свойственной ему манере слегка дёргается, улыбаясь уголком рта, и, не придавая этому взгляду значения, подходит ближе. Когда Рома хочет трахаться, ему абсолютно до весны, как на него смотрят. Артур молча дожидается, пока Рома подойдёт к нему и, оплетая руками, прижмётся всем телом. Обнимает его в ответ, располагая одну руку на спине, а вторую — на пояснице под футболкой. Рома под прикосновением к голой коже сладко прогибается, прижимаясь к Артуру ещё плотнее, и прячет лицо в изгибе его шеи. Хочет. Очень хочет. — [Ты такой горячий. Буквально], — тихо говорит Артур, касаясь губами уха. — Угу, — мычит Рома и нетерпеливо приподнимает подол чужой футболки со спины. Артур издаёт смешок и замирает. Обычно в таких ситуациях он помогает Роме стянуть с себя верх и тащит на постель. Но в этот раз он просто стоит и ждёт. Когда Рома понимает, что помогать ему не собираются, он хмуро отстраняется от шеи, не убирая с поясницы рук, и моментально ловит чужой внимательный взгляд. Хмурым Рома выглядит очень мило. Артур с этой мысли едва заметно улыбается. А потом тихо говорит: — [Что я тебе сказал? М? Ты забыл? Пока не распишешь мне плюсы и минусы патча], — и медленно вплотную наклоняется к поджатым роминым губам, заставляя затаить дыхание, — [я не потащу тебя в постель.] Рома тут же теряется, шумно выдыхая, хмурится ещё сильнее и до последнего надеется, что неправильно расслышал. А Артур смотрит на то, как быстро сменяются эмоции на его лице, и улыбается только шире. — [Давай, Рома. Если так сильно хочешь — справишься. Когда-то нужно начинать.] А Рома рычит, понимая, что всё услышал правильно, снова тычется Артуру в шею и упрямо тянется к краям его футболки. Но безрезультатно. Артур и не думает помочь. Тогда Рома прихватывает зубами кожу на его шее и начинает шумно дышать через нос. Злится. — [Да, примерно так же я себя чувствовал на том интервью в Ченду, когда ты свалил ответ на меня, Рома], — неторопливо и поучительно, как ребёнку, объясняет Артур. Рома на это ничего не отвечает, лишь предпринимает ещё одну попытку его раздеть. Но и она оказывается провальной. Артур упрямый. А у Ромы внутри всё горит от ощущения собственной беспомощности, и зубы на чужой коже сжимаются сильнее. Но Артуру не больно. Он привык. Рома в постели часто кусается. — [Ну?] — интересуется Артур. — [Мы будем пробовать?] И он специально говорит это «мы». Он ведь не хочет проучить или что-то подобное. Он всегда даёт Роме то, чего тот хочет. Всегда идёт на уступки. Ну, а кто бы не шёл, в конце концов? И мучать Рому — чем бы то ни было — никогда не входило в список его желаний. Но в воспитательных целях... Можно немного и помучить. — [Я не могу], — всё так же отвечает Рома, уткнувшись ему в шею. — [Нет, можешь], — не отступает Артур. А потом мягко обхватывает Рому за голову обеими руками, отстраняя от своей покусанной шеи, и заглядывает в глаза. Рома в ответ смотрит расстроенно. Вид у него обиженный. И очень уязвимый. Артур хоть и упрямый, но не думать о том, как было бы приятно сейчас уложить такого Рому на мягкую постель, прижать своим телом и успокоить, просто невозможно. — [Давай так], — негромко говорит Артур, лаская взглядом ромины глаза. — [Сначала ты расскажешь мне про какого-то героя, одного из своих любимых, например, в чём его сила и почему ты любишь за него играть. Я помогу тебе. А потом потрогаю снизу.] И на этих словах Артур многозначительно опускает взгляд. Потом снова смотрит на Рому и видит, что обида из его глаз никуда не уходит. Понимает, почему. Роме будет мало. Он пришёл сюда не просто за дрочкой. Он хочет Артура в себе. Очень хочет. Глаза у него блестят от возбуждения, но обида в них блестит сильнее. Рома напрашивается, чтобы ему уступили. И Артур этим пользуется. Он притягивает Рому к себе, вновь располагая одну руку на пояснице, а другую на спине, нежно оглаживает и шепчет в самое ухо: — [Расскажи про Баланара. Ты на нём такой грязный мальчик, я с этого дико возбуждаюсь], — а потом касается губами роминой шеи в медленном поцелуе, заставляя его сладко вздрогнуть, и продолжает. — [Каждый раз, когда вижу, как ты на нём играешь, хочу тебя раздеть и трахнуть.] Рома вздрагивает с новой силой, прижимается к Артуру плотнее и влажно, шумно вздыхает. Артур тоже тяжело вздыхает, ощущая, как у Ромы начинает вставать, и договаривает: — [Расскажешь, почему любишь на нём играть — я уложу тебя и обласкаю.] А потом резко выпускает Рому из объятий. Тот какое-то время ещё дуется, пытается снова Артура покусать. Но потом немного успокаивается, понимая, что лучше так, чем запираться в своей комнате и дрочить самому. Артур, конечно, его трахнет. Если Рома чего-то хочет — Артур это даст. Поэтому не трахнуть его он не может. Но знать об этом Роме сейчас не обязательно. Обхватывая за запястье, Артур медленно ведёт Рому в сторону постели, сажает на неё и садится рядом. Рома какое-то время собирается с мыслями, поджимает губы и наконец начинает говорить. Говорит медленно, снова путаясь во временах и глаголах, и старается на подсказывающего Артура не смотреть, чтобы не вспоминать о том, как сильно хочет его ласки. Но в какой-то момент, когда словарный запас подходит к концу, а игнорировать стояк становится просто невозможным, Рома сдаётся. Вздыхает раздражённо, устало трёт глаза и говорит, что больше не может. Артур с этим не согласен. — [Это всё? За такое я могу только через шорты тебя погладить], — провоцирует он. Рома в ответ впивается обиженным и хмурым взглядом, какое-то время молчит, потом делает ещё одну попытку сказать о достоинствах героя, разбавляя рассказ русским матом. Артур с этих вставок смеётся легко и внимательно на него смотрит. У Ромы уже каждое второе слово от злости и перевозбуждения еле распознаваемым получается, и он больше не справляется с тем, чтобы на Артура не смотреть. Во взгляде у него так и читается: «Уже всё? А теперь всё? Ну когда будет всё?» Но Артур решает ещё немного помучить. — [С каким героем он хорош в связке?] — спрашивает он. — [С… Котлом?] — слегка удивлённо отвечает Рома и смотрит так, будто ждёт реакции. Артур улыбается коротко, придвигается ближе, не сводя с Ромы глаз, и тихо говорит: — [Подумай ещё.] Рома щурится в непонимании, уводит взгляд в сторону, задумчиво бегает им по стене. — Венга, ЦМ… — продолжает он, не задумываясь, разберёт ли Артур. А тот понимает, что Рома думает не туда, двигается к нему ещё ближе, чтобы остро чувствовать запах его возбуждения, и решает перебить. — [Нет, глупый], — говорит шутливо Артур, оказываясь совсем близко. И, как только Рома переводит на него свой взгляд, смотрит голодными, плывущими, почти чёрными от похоти глазами, Артур перестаёт улыбаться. Улыбка сходит моментально, и на лице появляется дикое, тягучее желание напополам с томной, нежной очарованностью. Рома теперь дышит глубже. Громче. Чувственнее. И мечется взглядом по Артуру от глаз до губ. Такой нежный, такой изголодавшийся по ласкам мальчик. И так изведён, что более трёх слов за раз, наверное, уже не скажет. — [Лучше всего будет взять Лайфстилера], — говорит он и наклоняется к роминым губам, выдыхая прямо в них. — [Знаешь почему?] Рома нетерпеливо дёргается, отрицательно мотает головой и теперь смотрит только на губы. А Артур медленно запускает правую руку ему под футболку, со спины, и ведёт раскрытой ладонью по горячей коже; ловит от роминого тела мелкую дрожь, лаская тёплую мысль о том, какой его мальчик всё-таки отзывчивый, и тихо говорит: — [Потому что Лайфстилер может войти в Баланара.] И, пока Рома осознаёт сказанное, накрывает его губы. Целует медленно, глубоко. Рома с упоением прикрывает глаза, несдержанно и очень шумно вдыхая носом, и тянет Артура на себя. Тянет до тех пор, пока не роняет и не тонет под тяжестью его охуительного тела. — [Боже, ты так пахнешь возбуждением], — шепчет Артур в ромины губы. А левой рукой проходится по его лбу и зачёсывает волосы назад. — [Хочешь, чтобы твой Лайфстилер в тебя вошёл?] Рома только дышать быстрее начинает и лихорадочно кивает головой, как послушный мальчик. В постели у них почти всегда к этому сводится. Словами говорит Артур, а Рома общается телом, лишь изредка отвечая короткими фразами. В этом плане он Артуру напоминает несмышлённого ребёнка. Такого же несговорчивого, нежного и капризного. До охуения. — [Только расскажи мне], — Артур выдыхает прямо в шею и ведёт по тонкой роминой коже носом, — [описание его ульта.] А потом прижимается бёдрами к роминым бёдрам плотнее, заставляя его чуть выгнуться в пояснице и согнуть ноги в коленях. — Не хочу, — отвечает Рома по-русски, обхватывая Артура за плечи, и капризно толкается бёдрами навстречу. Ещё немного — и опять начнёт кусаться. — [Я сказал много, потрогай меня. Ты обещал.] Рома хнычет и в попытках получить необходимые ощущения трётся об Артура промежностью. Когда он так себя ведёт — капризно и несдержанно, — его хочется обласкать везде, куда только дотянутся руки и язык. Артур успокаивающе целует его в шею, проходясь рукой по волосам, и пытается вспомнить, куда дел флакон со смазкой. — [Сейчас вернусь. Будь хорошим мальчиком: никуда не уходи], — шепчет он напоследок и слезает с Ромы. Рома лежит в одиночестве порядка минуты. Долгой, мучительной минуты. Дышит неровно, комкает покрывало и уже думает над тем, чтобы самому полезть к себе в шорты. Артур его за это часто по рукам шлёпает, как озабоченного подростка, когда тот сильно увлекается. Всегда хочет, чтобы Рома кончал от его руки, а не от собственной. Но иногда Рома всё-таки делает это сам, когда Артура нет рядом. И почти всегда Артур в курсе. Просто по тому, как Рома себя после этого ведёт. Очень расслабленный и почти не кусается. Только капля стыда в бархатистом взгляде заметна. Когда Артур возвращается с флаконом, Рома как раз оттягивает резинку своих шорт, раздумывая, стоит ли начать без него. Но, завидев Артура, резинку резко отпускает. А тот забирается обратно на постель, откидывая флакон в сторону, мягко обхватывает ромину руку своей, заглядывая в глаза, и негромко говорит: — [Себя трогают только плохие мальчики. Мы ведь об этом уже говорили. Ты же хороший мальчик, Рома. Не трогай себя сам], — и с этими словами уводит его руку в сторону. Рома дёргается, чуть краснеет и поджимает губы. А Артур, ловя обиженный взгляд, сразу наклоняется и в эти поджатые губы успокаивающе Рому целует. И начинает раздевать. Потому что Рома не любит раздеваться сам. Артур делает всё аккуратно, но быстро. В любой другой день он бы, наверное, рад был раздеть Рому неторопливо, чтоб от каждого его прикосновения, от каждого скольжения ткани по нежной коже ромино тело возбуждалось всё сильнее. Но сейчас Рому просто лихорадит от желания быть оттраханным, и мучать его ещё больше совсем не хочется. Когда Рома оказывается полностью обнажённым, Артур раздевается сам. Всё так же быстро, но чуть менее аккуратно. Кидает вещи на край. Затем хватает флакон и просит приподняться, чтобы стянуть покрывало с одеялом. Укладывает Рому на белую, как он сам, простынь и, нависая сверху, целует в сладкий приоткрытый рот. Рома так заведённо дышит. Каждый его нежный вздох отпечатывается у Артура на грудной клетке. Он ласкает ромин рот секунд десять. И затем решает больше не изводить. Отстраняется и льёт на пальцы много смазки. Потому что Рому нужно готовить тщательно. Рома очень чувствительный мальчик. Чувствительнее любой девочки, что была у Артура прежде. А ещё очень неспокойный. Его всегда нужно гладить, целовать куда-то. Иначе начнёт дёргаться и скулить. В этот раз Рома дёргается сильнее обычного. Хочет быстрее. И наверняка глубже. Но Артур держится, растягивает, не торопясь. Целует в губы, не давая сорваться с них жалобному скулежу. И гладит, перебирает, чуть оттягивает свободной рукой нежно-голубые волосы. — [Потерпи, ещё немного], — шепчет Артур, касаясь губами шеи. — [Вот так. Боже. Да, такой хороший мальчик.] И снова треплет по волосам. А Рома жмётся к его ласкающей руке и запрокидывает голову, открывая шею сильнее. Когда Артур чувствует, что Рома достаточно раскрылся, он льёт смазку на себя; растирает от основания до головки под пристальным взглядом голодных карих глаз и плавно, напористо, раздвигая ромины ноги шире, входит до упора. Ещё немного смазки льёт на ромин член, потому что любит, когда Рома гладкий, мокрый и мягкий. А Рома тянется к нему, как маленький ребёнок тянется к матери: тревожно, искренне и очень уязвимо. Артур наклоняется ниже, чтобы дать обхватить себя за голову, и несильно вздёргивает за бледные бёдра, насаживая на член под другим углом. Трахает сначала мелко, чтобы от Ромы сильно не отстраняться, дать к себе привыкнуть; гладит лицо, волосы ладонью, смотрит в блестящие, почти чёрные от возбуждения глаза, а второй ладонью мягко трогает основание члена. Рома сокращается, пульсирует изнутри и напрягает бёдра, чтобы чувствовать острее. Резко отзывается на ласку снизу и хочет, чтобы Артур сжал его сильнее. Но словами не говорит. Только телом. Несдержанно толкается руке навстречу и до предела сам сжимается на члене. Артур на немую просьбу реагирует сразу: обхватывает крепче, проводит до головки вверх, и оглаживает её большим пальцем по кругу, постепенно начиная двигаться в Роме всё более и более размашисто. Рома тянет его на себя, пытается прижать сильнее, хотя это едва ли возможно, открывает рот в задушенных стонах и утыкается дрожащими губами в шею; снова хочет кусаться. Артур гладит его по волосам, пропускает голубые пряди через пальцы, ласково зачёсывает за ухо и подставляется под мокрые, капризные укусы. У него каждое движение внутри Ромы плавное, нежное, чувственное. С Ромой нельзя по-другому. Рукой Артур двигает также плавно, чуть сжимая и оттягивая нежную кожу. Рома везде влажный: бледная кожа, кусачий рот, голодный взгляд, упругий член; Артура просто плавит. И он периодически выпускает из груди низкие стоны над роминым ухом, пока тот слюнявит ему шею. А потом в какой-то момент чуть оттягивает за взмокшие пряди от себя и медленно, глубоко целует. Прихватывает нижнюю губу своими, играется с языком и гладит, гладит, гладит по волосам, как послушного мальчика. Рома даже дышит мокро. Вздыхает рвано, заставляя мышцы живота судорожно сокращаться, а когда чувствует, что скоро кончит, начинает скулить в поцелуй, без слов прося Артура остановиться. Артур перемещает руку с члена на простынь, сжимая ткань, и, не переставая гладить второй рукой Рому по волосам, продолжает мягко втрахивать в постель. А Рома запрокидывает голову, тянется руками вверх в попытке схватиться за изголовье, и так их напрягает, что под тонкой бледной кожей становятся видны очертания сладких, крепких мышц. Артур за пределами спальни видит их нечасто и в основном потому, что Рома любит широкие футболки. А в форме EG слишком редко задирает руки. И тогда Артур тянет свои руки вслед за ромиными, оплетает его пальцы своими, прижимая к спинке, и трахает, глядя в чёрные — теперь уже точно — от похоти глаза. Когда Артур чувствует приближение оргазма, он замедляется в Роме на пару секунд, отпускает его запястья, а затем несильно обхватывает за бёдра, чтобы не оставить грубых следов, и крупными, в меру быстрыми и дико влажными от пота и смазки толчками сам направляет Рому на свой член до упора. До тех пор, пока не спустит. Рома просто обожает, когда Артур кончает у него внутри. Он об этом не говорит, но Артур знает. И ещё Артур знает, как Рома любит ощущать его сперму в себе после собственного оргазма. Поэтому сразу же обхватывает ромин член и ускоренными движениями доводит до оргазма и его. Рома в своём оргазме прекрасен: весь сжимается, скулит, кусается, заливая чужую руку собой; а потом лежит с бешено вздымающейся грудью, смотрит из-под хрупко дрожащих ресниц и елозит, в безуспешных попытках ощутить в себе хлюпанье чужой спермы. Такой Рома ещё минуты три из себя не выпускает. Лежит и тихо стонет, пока Артур нежно и заботливо целует его лицо. — [Самый лучший мальчик-Баланар], — шепчет Артур и проводит ладонью по взмокшему лбу до волос, пока Рома лениво блуждает взглядом по его лицу. — [Мой мальчик.] И затем тягуче медленно целует в такой же взмокший висок, чуть сдвигаясь внутри, отчего у Ромы слетает с губ влажный, довольный вздох. — [Ты до сих пор пульсируешь. Блядь, Рома], — стонет в висок Артур и сжимает залитой рукой простынь. А потом внезапно Рому обнимает и перекатывается с ним на спину, в одно резкое движение роняя на себя. Как только Рома оказывается на члене — сверху и под другим углом, — из груди у него вырывается новый жаркий, томный вздох; прямо Артуру в губы. Он чуть прогибается в пояснице, смотря на Артура всё так же из-под опущенных ресниц, и жадно хватает воздух ртом, сжимаясь-разжимаясь вокруг члена и подгибая пальцы ног. А Артур зарывается одной рукой в его влажные волосы, а вторую медленно перемещает на ягодицу; чуть надавливает, заставляя насадиться глубже, и тихо стонет прямо в губы: — [Хочу кончить в тебя ещё. Прямо сейчас.] А Рома в ответ ничего не говорит, только сжимается весь — и внутри, и снаружи — с новой силой и прикрывает глаза. Когда Артур приходит в себя, он аккуратно приподнимает Рому за бёдра, выскальзывая из его растраханного, мягкого и горячего тела, и чувствует, как вслед за ним из Ромы вытекает его тёплое, густое семя. Рома тоже это чувствует. Он негромко и коротко стонет, когда Артур оставляет его пустым, и вновь сжимается, чтобы удержать в себе хотя бы эту его часть. Сняв с члена, Артур бережно укладывает его на бок рядом с собой. Снова проводит по влажным, цвета ясного неба волосам, смотря на то, как мелко подрагивают ромины ресницы на прикрытых веках, гладит его мокрый затылок, ласкает за ухом, коротко целует по всему лицу. И лежит так с ним до тех пор, пока Рома не приходит в себя и не поднимает веки, смахивая ресницами отголоски своего оргазма. — [В следующий раз я заставлю тебя говорить со мной в постели. Прямо пока мы трахаемся], — негромко и медленно, чтобы Рома мог уловить, говорит Артур, глядя ему в глаза. А потом, немного подумав, добавляет: — [Мы пойдём в душ или на хуй это?] Рома молчит какое-то время, слегка елозит по постели, оценивая масштабы грязи на своём теле, а потом отрицательно и лениво мотает головой, решив, что это может подождать. Уже кончил и всё равно лишнего слова не скажет. — [Окей], — говорит Артур и садится на постели, чтобы укрыть их одеялом. — [Давай тогда просто немного полежим.] Рома улыбается расслабленно, и, когда Артур ложится рядом, прилипает к нему всем телом. Пальцы немного подрагивают, и, пытаясь Артура погладить, Рома оставляет на его плече крохотную неаккуратную царапину. — [Прости], — негромко говорит он и чуть кривит брови. Артур тоже едва заметно улыбается. А потом тянется большим пальцем к роминой скуле и тихо говорит: — [Было не сложно, правда?] Рома хмурится. Начинает дышать ровнее под чутким касанием. И, немного подумав, по-русски отвечает: — Я заебался. Артур снова улыбается. А затем убирает руку от его лица, зарывается в волосы на затылке, притягивая ближе, и в самые губы медленно выдыхает: — [Если в следующий раз ты хорошо ответишь на камеру, сразу после я отведу тебя в кабинку туалета, — тут Артур замолкает, чтобы дать Роме осмыслить уже сказанное, затем смотрит прямо в глаза и продолжает, — и отсосу прямо там. Как хорошему мальчику.] У Ромы глаза загораются моментально, а с губ слетает тихий вздох. Артур ловит его влажный взгляд и, как только Рома собирается ответить, мягко накрывает его рот своим. А Рома сладко жмурится и уже думает над тем, как неспокойно и ошалело он будет поглядывать в сторону Артура во время следующего интервью.