Lady and the Tramp

Утренняя газета лежала на пороге, луч солнца из окна падал тонкой полосой рядом. Весеннее тепло наконец-то вступало в свои права, пускай дни и казались рутиной: дом-работа, дом-работа, быт-быт-быт, и во всём этом можно было бы погрязнуть, не разбавляй её романтикой любимый человек. Красные цветы на столе были настолько привычными, что стол без них казался пустым. В шесть утра Лондон абсолютно безлюден, хотя и красив. Иногда хотелось подольше побыть его безлюдной частью, но долг зовёт. Она сидела в ночном платье за столом, читая подобранную с порога газету. Волосы по-утреннему расчёсаны наспех, ещё волнистые, поблёскивают золотом на солнце. «Срочные новости! — гласит лицевая сторона газеты. — Чрезвычайное происшествие! Лондонский Потрошитель снова взялся за своё: спустя месяц затишья найдено новое тело на пересечении трамвайных линий на Гринкот-плейс! Голова отдельно от тела, рана от топора на затылке… — Агата лишь вздыхает, закатив глаза и отпивая чай из белой чашки, пропуская добрую половину абзацев. — Неужели народ брошен на произвол судьбы и почему прославленный Скотланд-Ярд бездействует? Неужели власть в сговоре с убийцей…» Бла-бла-бла. Слова-слова-слова. И ничего по делу. Последние несколько лет в еженедельных газетах сложно найти что-то не связанное с политикой и чрезвычайными происшествиями, которые, казалось бы, давно уже должны были стать обыденностью. Почему бы не переименовать Великого и Ужасного Потрошителя в кого-нибудь навроде Избавителя от Убийц Путём Убийств или Убийцы, Работающего на Народ? Ещё ни разу за эти года Великий и Ужасный не тронул ни одного безвинного гражданского — все либо из розыска, либо нарко- и работорговцы, либо с незарегистрированным оружием за пазухой… Словом, народу бы сидеть и помалкивать, а не поливать их же избавителя грязью. Да, страшно, но у многих сильных покровителей свои жестокие методы, так что теперь, всех их бояться? Тем более избавитель покамест непредвзят и не работает по заказам — не опустился до глупого сбора денег с кого попало за кого попало. Агате стоило пролистать практически всю газету до конца, пока она не нашла раздел, не относящийся ни к Потрошителю, ни к политике, ни к чему-нибудь ещё, чего ей и так в своём отделе Скотланд-Ярда хватает. Что-нибудь бы про садоводство, про производство чая, хоть про плюсы утренней зарядки, только не про темы насущные… За спиной послышались шаги. На пороге тёмной из-за закрытых штор спальни появляется сам господин Достоевский — соннейший из соннейших и наверняка вставший попить воды, чтобы лечь спать обратно. Фёдор — Кристи сначала подолгу называла его не иначе как Фьодор или Фиодор, как получалось, но со временем научилась выговаривать Федия и Федья, обыкновенное «я» давалось с трудом — щурился одним глазом, не любя яркий свет; ну что поделать, ну ночной у человека режим работы, в ранние часы он вовсе никакой, но к хозяйке дома всё же подходит, шлёпая босыми ногами по полу. У него руки холодные, и Агата невольно вздрагивает от ладоней на плече, прежде чем в её макушку утыкается холодный лоб, а руки соскальзывают вниз и обнимают со спины, сцепившись пальцами между собой. Она давно поняла, что невнятное мычание с утра — это пожелание доброго утра или чего-то наподобие. Конечно, попробуй тут говорить внятно, когда ты пришёл три часа назад, а лёг и того позже, кое-как примостившись на второй половине кровати и забираясь под одеяло с ногами, избегая этого жестокого холодного мира. Менять фамилию на Достоевскую Агата не хотела по нескольким причинам: во-первых, для местных она была не такой уж привычной в звучании, как её родная Кристи, а во-вторых — бумаги переоформлять в отделе замучаешься… К тому же при такой работе ходило негласное правило: если не хочешь, чтобы навредили твоей семье — снизь возможность узнать на слух, что они твоя семья, хотя бы до уровня разных фамилий. Ей достаточно носить кольцо и чувствовать себя кому-то по-настоящему нужной. В конце концов, кто ещё ему скажет, что за вести в утренней газете, когда самому спросонья глаз не разомкнуть? — Я тебя поздравляю, дорогой, — Кристи качает головой, вздыхая и переворачивая листы до главной страницы. — Ты снова прославился, хотя я тебя об этом не просила. — я… что? — Фёдор медленно моргает, прежде чем поднять голову и посмотреть в газету на столе. — Тело на трамвайных путях Гринкот-плейс, голова отдельно от тела, — Агата сидит, закинув ногу на ногу и сложив на стол свободную руку, другой держа чашку чая, прикрыв глаза. — Я, конечно, не так хороша в зарубежной литературе, но такую отсылку к классике сложно не заметить. Федя не отвечает. Медленно моргнув, продолжая сутулиться, но всё ещё держа одну из рук на плече Кристи, второй упёршись в стол, он склонился над газетой, щурясь и сосредотачиваясь на заголовке. Действительно, очередная статья о Потрошителе, которую Агата вырежет и спрячет в свой стол. Вырезок у неё этих… штук тридцать уж точно наберётся. Не все, конечно, об убийствах, но большинство точно будет. Удар топора, полиция бездействует… Достоевский только головой покачал, усаживаясь за стол и почёсывая спину, изогнув за неё руку. Ох уж эти лондонские утренние газеты. Агата встала рядом, скрестив руки на груди, после того как принесла сожителю его кружку с горячим чаем — грубая, здоровая, металлическая, с чёрными краями и облупившаяся на дне. Видимо, она входила в состав его небольшого багажа, который он привёз с собой с родины и из исключительно которой он пил, не признавая никакие другие. Может, дело в том, что сервизы у Агаты слишком элегантные и хрупкие, а может, в том, что в чашечку хозяйки дома входит только треть того, что свободно, без краёв вливается в его чашищу-кружищу. Эта чашка на кухне была единственной вещью, так безобразно не вписывающейся в общий интерьер, и, наверное, поэтому Достоевский выпивал из неё всё, что ни было бы в неё налито, за три глотка, пока Агата могла смаковать свой чай по получасу. Вкусы, вкусы… Но тем не менее Федя нахмурился, отпивая почти что кипяток из своей кружки, и подпирает голову рукой, уткнувшись лбом в ладонь. — я не обращал внимания на то, что парни делают с телом, — Достоевский откашлялся, прикрыв рот рукой — от чая хрипотца сошла на нет. — но это забавно. — Забавно всё ему, — Агата вздохнула, отходя в сторону, к зеркалу на стене, и поправляя волосы. — Я просила тебя афишировать себя меньше. — я стараюсь. — Что-то я не вижу. — не ворчи, — Федя зевает, потянувшись и улёгшись головой на руку на столе. — не от меня же зависит, когда ко мне заявляется очередное тело. не спускать же им с рук. — Мне помнится, ты всё-таки мог раньше замаскировать почерк преступника под обыкновенное бытовое убийство или уличную поножовщину, когда тебе это было нужно, — Кристи, причесавшись, ходит из комнаты к зеркалу и обратно, переодеваясь в рабочую одежду. — тогда мне было интересно. — То есть сохранить свою жизнь, не говоря уже о свободе, не в твоих интересах? — Кристи поправляет воротник блузки. — Если что-то случится, тебе придётся лишь бежать отсюда. — ничего не случится. зря беспокоишься, Агата, — Достоевский развернулся корпусом, продолжая сидеть на стуле, но сложив руки на его спинку, а голову — на руки, следя за леди взглядом. — плавали-знаем. — Когда-нибудь ты серьёзно доиграешься со своей неуловимостью, — девушка лишь головой покачала, наблюдая в зеркало, как сожитель со скрипом стула встаёт с места и неспешно подходит к ней сбоку, взяв за левую руку своей левой и положив правую на её правое плечо, уткнувшись носом в висок. Он всегда спит без верха, но всегда в свободных штанах, и каждое утро Агата наблюдает, как это худое бледное тело с выступающими на спине сквозь тонкую кожу позвонками и видными тёмными паутинами вен на руках ни капли не меняется, как его ни корми, хотя порой лицо приобретает более человеческий цвет, когда после холодной улицы посреди ночи он приходит в тёплую квартиру на Бейкер-стрит, садится в тёплое кресло и пьёт горячий чай, прежде чем нормально поесть горячего. — Не пытайся загладить свою вину. — и мысли не было, — у Феди голос всегда спокойный, негромкий, и губы всегда потрескавшиеся, в кровавых ранках, когда он касается ими виска, прикрыв глаза. — всю мою вину перед человечеством загладит только моя смерть. — Если бы перед человечеством у тебя была хоть какая-то серьёзная вина, мой отдел давно бы тебя поймал. Кристи понимает, что говорить такое убийце — подписывать себе приговор о профнепригодности и дезертирстве, но, к сожалению или к счастью, в случае Лондонского Потрошителя не подойдёт даже фраза о том, что если убить убийцу, количество убийц не уменьшится. Серийник, орудующий топором и выходящий на охоту по ночам, вырезал исключительно себе подобных и за всю свою кровавую историю не трогал безвинных гражданских. Биография у него достаточно долгая и интересная, если не считать, что в архиве Скотланд-Ярда до сих пор нет ни его имени, ни его фамилии, ни портрета, только доскональная летопись его жестоких похождений. Ну… и не только его, если быть честным. Краем глаза Агата, встав вполоборота к Фёдору и огладив его по щеке, замечает через зеркало две тени на стене коридора, отброшенные светом солнца из одной из комнат — силуэты появились в окне, и один из них уже бесшумно ступил на пол, как вдруг Кристи, склонившись вбок, повышает голос: — Я уже разговаривала с вами насчёт ваших проникновений через окно! Тени замерли. Тот, что уже спустил ногу на пол и практически опустил вторую, втянул голову в плечи, и оба исчезли с окна спустя несколько секунд, как на них прикрикнули. Нет, ну, а как с ними по-другому? Спору нет: они привыкли входить в каждый дом, как выразился однажды сам Фёдор, «по крысе» (то есть, как растолковала это выражение для себя Кристи, тайно, без приглашения, чтобы никто не заметил их присутствия, что нашли — то наше), и также «по крысе» «линять», если случился «шухер». Признать честно, Агата находила эти жаргонизмы забавными, пускай и понимала, что они совсем не для её уст, хоть для её кругов и подходят; в конце концов, ей нельзя произносить эти слова, чтобы чего не заподозрили. Скотланд-Ярду, как было неписано и безмолвно установлено по поведению окружающих коллег, Потрошитель был в какой-то степени даже удобен: устраняя своих преступных конкурентов по только ему известным соображениям и логике, он увеличивал опасность для всего криминала в городе и его округе, вгоняя в транс и вынуждая залечь на дно, и одновременно снижал её же для простых гражданских, которые могли быть подвержены преступному гнёту. Будь ты хоть полицейским со сверхспособностями, всех злодеев не переловишь; на каждого пойманного преступника найдётся ещё два таких же. Потрошитель служил пауком, сплётшим паутину на разбитом окне: при его виде люди стремятся смахнуть чудовище на улицу, если не раздавить, но, если его оставить и стерпеть его соседство, ни одна мошка не залетит внутрь дома. Словом, Скотланд-Ярд как бы ловит, но как бы… По Агате Кристи, Главе Розыскного Ордена, и так видно, как его ловят. Вот он, стоит рядом, поцеловав висок и проводив уставшим взглядом гостей от окна к двери, и девушка в объятии его холодной чистой руки никуда не торопится, положив руку на его грудь и глядя на дверь, возле которой послышались шаги. А вот и, собственно, те, кого необходимо ловить вместе с Потрошителем, его «шестёрки», названные так с подачи властей — дверь открывается родным ключом, а не отмычкой, прежде чем она сама приоткрылась и из-за неё показались две головы: снизу — белая, с длинной косой до пола и тонким длинным шрамом на левом глазу, выше её — длинные седые волосы и перебинтованные от недавнего по ним удара лоб и затылок. Перебинтованные чистыми повязками, потому что Кристи сама прошлым вечером настояла на их смене: негоже юноше ходить с грязными окровавленными бинтами, завязанными абы как через топорщащиеся пряди волос. — Пора бы вам избавляться от этой отвратительной привычки, — Агата вскинула бровь, глядя, как Нико-лаи Гоголь (по началу он представлялся Нико Гогору, но Федя один раз исправил на Николая или Колю, и Агата запомнила) и Иван (вообще-то, не просто Иван, а Иван Гончаров, которого можно звать Ваней, но Иваном оказалось для английской речи проще) медленно, смотря в пол, переступили порог и тихо закрыли за собой дверь, выглядя виноватыми собаками. Тела в причудливых позах, прямо как то из газеты с отрубленной головой на трамвайных путях — их рук дела, просто потому что по заверению Звонка Гогору обыкновенные убийства совершенно не интересны, а Иван и рад заняться чем-то помимо кровавых расправ. — И что вы можете сказать в своё оправдание? — Федя нам ничего не сказал, — быстро выпалил Николай, пряча руки за спиной и сделав маленький шаг в сторону. — Вернее, мы не спрашивали… — Ванья глядит в потолок, шагнув следом за подельником. — Но нас и не пытались остановить. — вот не нужно всю вину перекладывать на меня, — Достоевский прищурился, не пуская с них хмурого взгляда. — мы обсуждали с вами это прошлой ночью. — Обсуждали, но ты ничего не говорил про запрет! — у Гоголя голос всегда звонкий, громкий, но сейчас в нём слышатся нотки обиды. — В теории, если вина и есть, то она на нас всех. — Но это только теория, — Гончаров зашёл за Николаеву спину. — На практике вины нет. — на практике сейчас я возьму в руки Родиона, — у Достоевского голос снова хрипит, когда он отходит от Агаты и сжимает руки в кулаки, и вот что занимательно — по мере его приближения к напарникам они же от него отходят, сохраняя безопасное расстояние. — куда же вы? поделим вину на троих. — Леди Агата! — стоило Фёдору приблизиться, как Гоголь и Гончар чудно синхронно вывернулись в разные стороны возле стола с оставленной на ней металлической кружкой и бросились как бы врассыпную быстрым шагом, но как бы и оба сошлись за спиной хозяйки дома. Николай ссутулился, хватаясь за её плечо — если госпожа Кристи-Достоевская и будет злиться, то только на словах, Фёдор же приложит обоих топорищем Родиона по затылку. — Поверьте хотя бы Вы нам! — Не поймите нас неправильно, Фёдора мы не боимся, но мы боимся Родю… — Ваня за спиной хозяйки дома и того осел на корточки, схватившись за подол её юбки. — Не хочется пополнять послужной список начальника! Родион не был четвёртым подельником весёлой русской троицы, отнюдь. Нет, вернее, подельником его можно было бы назвать с натяжкой, если знать только то, что Родион убивает, но при задержании он был бы оформлен как орудие убийства — Достоевский называл так свой топор, на топорище которого и было тонко выжжено это самое имя. Родя хранился в старом сундуке у стены рядом с дверным проёмом в спальню, стоящий у Агаты до появления в её жизни Фёдора без дела как предмет интерьера, доставшийся по наследству, но после появления в её жизни Великого и Ужасного Лондонского Потрошителя ставший верным местом хранения его немногочисленных вещей. Поначалу убийца пытался складывать туда и свою одежду, причём комком, но Кристи кое-как переучила его вешать одежду если не в шкаф, то хотя бы на спинку какого-нибудь стула. После нехитрых действий над крышкой сундука Родя стал крепиться к ней изнутри, чтобы не лежать на вещах сверху каждый раз, когда хозяин его туда возвращал; в конце концов, у верного друга должно быть удобное место отдыха. Главное сейчас, чтобы Родион не решил отдохнуть лезвием в чьей-нибудь черепной коробке. — Немедленно прекратите, — Агата, скрестив руки на груди, не сводила хмурый взгляд с сожителя, пока тот, не почувствовав его, всё-таки захлопнул крышку сундука, так и не прикоснувшись к чистому топору — пока Фёдор его не вычистит, на место не вернёт, пускай и жутко устал. — Иначе все трое отправитесь за дверь. — я ничего ещё даже не сделал, — Достоевский нахмурился сам, поджав губы. — за что? — За групповое вооружённое нападение на дом сотрудника полиции. — Ну леди Агата… — у Звонка Гоголя голос сразу поник, и оба достоевских подельника отошли на полусогнутых в сторону, подняв руки ладонями вперёд. — Мы больше не будем, — Иван сел на пол за спиной Николая, втянув голову в плечи. — Мы постараемся в следующий раз этого не делать… — Уж постарайтесь последить за своим поведением, — Кристи качает головой, отходя наконец от зеркала в прихожую, надевая свои высокие сапоги на каблуке. — Ужин разогреете сами, на головах не ходить. — Будет сделано, офицер! — Звонок Гоголь сразу заулыбался, прямо сидя на полу прикладывая левую ладонь к виску и отдавая честь. Левой не положено, но у него эта рука ведущая. За его спиной Гончаров ощутимо выдохнул, расслабившись и держа руки на плечах напарника, прикрыв глаза. — Обещаем не шуметь. — у вас и не получится, — расслабиться до конца не вышло: Достоевский с его источающей мрак аурой возник за их спинами, проходя в тёмную спальную комнату. Пока его шаги не остановились на пороге спальни, ни Коля, ни Ваня не шелохнулись, пережидая бурю. — Не ругайся с мальчиками, — Агата надела тонкие перчатки на свои руки как последний штрих своего повседневного вида, поправив шляпку на голове. — Иначе ругаться буду уже я. — даже не думал, — Фёдор стоит в дверном проёме, дожидаясь, когда Кристи наконец-то на него глянет, и, стоило их взглядам пересечься, пока подельники оставались на полу, скрестил большой и указательный палец правой руки, остальные прижав к ладони так, чтобы девушка видела — и она увидела, улыбнувшись в ответ. В конце концов, ничего не может быть лучше воздушного поцелуя строгого и манерного офицера из Скотланд-Ярда Великому и Ужасному Потрошителю в её квартире, совершенно не похожего на Потрошителя в делах домашних — делает себе чай, читает газеты, смотрит голодными глазами на еду после «ночных смен», носит тапочки зимой, потому что пол холодный. В конце концов, жизнь — такая интересная штука, учитывая, как запретны любые связи сотрудников полиции и представителей изнанки мира. Просто так получилось.

***

я не стою, поверь, чтоб ты слёзы лила обо мне.

Уже несколько дней шёл лёгкий снег. Темнело рано, сумерки опускались на улицы ближе к пяти вечера, и небо окрашивалось из невзрачного серого в тёмно-сиреневый, к ночи переходя в синий и чёрный, как проблески мокрого асфальта под чьей-то подошвой, оставляющей на белом холодном налёте след. Нет, город вовсе не умирал — с наступлением темноты он окрашивался в жёлтые, оранжевые, красные и синие огни тёплых магазинных вывесок и домашнего света из окон, ещё не занавешенных плотными тёмными шторами. Мощёные камнем дороги испещрялись следами подков и колёс редеющих к вечеру экипажей, стихали улицы, теряя людские толпы. Романтика — скажете вы. Во имя сохранения собственной жизни — ответят другие. И будут правы. Спокойная жизнь Лондона закончилась несколько лет назад. В ноябре, отматывая время на три года в прошлое, был найден первый труп, в котором… скажем, едва угадывался человек. Судмедэкспертиза установила, что убит он был, во-первых, между первым и вторым часом ночи, а во-вторых, одним чётким ударом топора в затылок — лезвие рассекло череп и вошло наполовину в мозг, словно его владелец либо обладал чудовищной силой, чтобы с одного взмаха настолько глубоко всадить холодное оружие, либо с удивительной меткостью швырнул его с расстояния. Но убийство с одного удара, видимо, показалось убийце скучным, и именно поэтому в теле не сразу угадывался человек: кишки были не просто выпущены, они были аккуратно вытащены наружу узел за узлом и вложены с одной стороны и с другой трупу в руки, огибая оставшейся дугой его под ногами, придавая телу очертание скачущего на скакалке. И кровь повсюду, лужами и брызгами, и кровавые следы, обрывающиеся ровно на выходе из подворотни. Эта «забавная» жуть так взбудоражила местный отдел полиции, что власти едва не ввели комендантский час; от городской огласки происшествие уберегло то, что зверски убитый оказался отнюдь не простым гражданским, а одним из криминальных авторитетов, несколько лет назад прослывшим убийцей пяти человек, залёгшим на дно и так и не отсидевшим свой срок. Совпадением ли это оказалось или в Лондоне объявился народный мститель? По единичному случаю определить было невозможно; в конце концов, убийство могло оказаться личной местью. Властями и полицией было решено не беспокоить народ известием о том, что в городе, возможно, объявился серийный убийца, но и спускать на тормоза это дело никто не собирался — увеличили патрули, добавили ночных смен. И, казалось бы, всё устаканилось, но… Когда через месяц в одной из подворотен на окраине Сохо был обнаружен ещё один труп, не менее зверски убитый точным ударом в голову орудием, рельефом схожим с топором, и со сломанными костями, благодаря которым конечности удалось скрутить в нечто похожее на собачку из воздушного шара, стало не до смеха. И без итогов экспертов было ясно, что почерк один и тот же; да и личность убитого была установлена таким же преступником, правда, в отличие от предыдущего, отсидевшим положенный срок за половину жертв — остальных он не признал. Видимо, к нему и пришла расплата за грехи. Скотланд-Ярд не стал далее церемониться: объявить комендантский час, в дома впускать, никого не выпускать и ниже по списку. Были подозрения, что простых гражданских новоявленный «живодёр» не трогает, но рисковать всё равно не стоит: серии открываются с трёх похожих жертв, а по двум судить об определённой цели можно, но сложно; это всё ещё может оказаться совпадением, нежели когда с тремя жертвами идёт уже чёткая закономерность. Следы были, но они никуда не вели, словно убийца испарялся, пройдя какое-то расстояние от тела, иначе бы собаки не теряли след. Были проверены оружейные и мясницкие лавки, были проверены все магазины, где можно было приобрести топор, но оружие было либо не тем, либо его владелец оказывался абсолютно непричастным к убийству, сколько испытаний на кукле не проводи. Все нити приводили в тупик: свидетелей не было, а все причастные к группировкам преступников не выходили на связь даже при условии, что на них не будет никакой облавы. Оставалась надежда на то, что оскорблённые убийством их коллеги головорезы сами вычислят этого «шутника», орудующего топором. Но нет. В середине февраля в городских трущобах было найдено третье тело с характерным ударом орудия по голове, только теперь детективы, заранее приготовившиеся к очередной «забавной» позе трупа, обнаружили убитого… целым, зато на его спине было вырезано несколько строк с запёкшейся кровью на чужом Британии языке. Как установило следствие и как бы то ни было неожиданно, язык уходил корнями в славянскую речь, а слова были украинскими. Далековато от Лондона, если быть честным, родина убийцы… И тогда-то всё стало на свои места: русская мафия расчищает поле для своей игры. Только почему она не скрывает свои разборки? Обычно тела раздора обнаруживают на дне Темзы или в лесах, а тут посреди города. Возможно, новенькие в этой кровавой иерархии оставляют предупреждения для других? В любом случае Скотланд-Ярд зацепился за эту цепочку ещё яростнее, чем голодный пёс в кусок свежего мяса — обнаружить логово мафии, ещё и русской, будет самым престижным делом в карьере каждого, кто будет участвовать при задержании. Но всё оказалось сложнее тогда, когда к марту расследование, казалось, приближалось к логическому концу, а на территории стройки был обнаружен новый труп. С пробитой от топора головой, тело было нанизано на штыри в бегущей позе. Все логические доводы о том, как убитые были связаны с этими карикатурами — «скакалка», «собачка из воздушного шарика», «поэзия» и «бегун» — рушились с каждым новым телом просто потому, что убитые никак не были с этим, чёрт возьми, связаны. Первый не был связан с педофилией, второй не убивал детей, переодеваясь циркачом, третий не писал оды своим жертвам, четвёртый после судмедэкспертизы не оказался кем-то, кто догонял бы своих жертв на длинных дистанциях. Единая картинка складывалась только в том, что злодей, кажется, не был опасен для простых гражданских, а в остальном не сходилось абсолютно ничего. Ощущение бессилия и обманутости вкупе с негодованием и страхом народа сбивало с колеи и приводило совершенно не туда, куда хотелось бы. Серийный убийца делал с телами, что хотел, и растворялся в воздухе вместе со своим топором, не оставляя ни капель крови за собой с лезвия топора, ни собственных следов. Мотивы были вроде как понятны — зачищает конкурентов, — но не вязались с тем, что обычно мафия не раскрывает свои злодеяния сразу, а тут всему миру напоказ. Скотланд-Ярд стал сомневаться в своём знании преступных группировок — может быть, на севере у них какие-то иные понятия? В апреле убийства случилось два, с периодом в несколько дней, и их не связали бы, если б не одно и то же орудие расправы. Одно тело было по канону, и удивления уже не было — был интерес к тому, в какой позе труп будет на сей раз. Второе очутилось на вокзале, видимо, сошедшее с ночного поезда на безлюдную платформу, задержавшееся из-за каких-то причин и наткнувшееся на свою смерть. Отличие было в том, что эта самая вторая жертва лежала так, словно она была случайной, незапланированной. Словно убийца не ожидал застать её здесь… или словно он же не рассчитывал, что застанут здесь именно его. Вторая версия отмелась тогда, когда выяснилось, что убитый оказался не простым гражданским — на нём висело несколько смертей от веществ, которыми он торговал. Вот уж действительно народный мститель, по-другому не назовёшь. Вот только городские больше в ужасе от творящихся убийств и безнаказанного убийства, нежели в радости от того, что за их погибших и убитых родных, близких, друзей или знакомых кто-то сполна отомстил. Рановато обожествлять того, чьи мотивы ясны лишь поверхностно. Предположение о том, что серийник работает не один, выдвинул лишь один человек — детектив Кристи, служащая верой и правдой Скотланд-Ярду вот уж несколько лет и доказавшая свою пользу отделу. Изначально идея показалась бредом, но железное доказательство того, что третий труп-"поэзия» был изуродован левой рукой, а убийства происходят с правой, говорило о том, что либо убийца амбидекстр, либо их действительно двое, если не больше. В конце концов, как гласила практика, если убийца работает один, в какой-то момент он начинает оставлять за собой следы, даже если на первых жертвах всё было чисто и гладко; да и не вязались как-то между собой факты хладнокровной и жестокой русской мафии и украинская поэзия вкупе с позами тел, в которых их оставляли до нахождения. Да, бесспорно, убийцу нужно было искать, но чем дольше он работал, тем меньше оставалось от преступников в Лондоне. Особенно это стало ясно тогда, когда после июньско-июльского затишья, аккурат спустя неделю, как детектив Кристи вернулась из летнего отпуска, на заднем дворе самого отдела Скотланд-Ярда была обнаружена половина тела, грубо отрубленная от верхней половины несколькими ударами того же пресловутого топора, ставшего в отделе легендой. Ноги были выставлены в бегущей в определённом направлении позе, и каково же было удивлением полиции, когда по пятнам крови, появившимся за ночь на тротуаре, они вышли к совершенно неприметному зданию, оказавшимся в процессе обыска местом встреч несколько мелких преступных банд, собирающихся здесь ночью и маскирующих свои тет-а-теты под встречи старых друзей в баре. Отдел накрыл их почти комично: полицейские рыскали в тёмных углах здания уже который час, когда внутрь зашла группа людей и встретилась лицом к лицу со своими заклятыми врагами, не ожидавшими увидеть их здесь прямо сейчас. Конечно, верхняя половина тела с вытянутой в сторону рукой указательным пальцем указывала точно на дверь, стоило ей распахнуться, просто в первый раз детективы не придали этому значения. Дело стало интереснее тогда, когда разрубленный пополам труп оказался главой одной из крупных групп, с которой конфликтовали накрытые Скотланд-Ярдом мелкие. Видно, либо у серийника-топориста был на них зуб, либо слишком уж дерзко они перешли ему дорогу, раз не соблаговолил коснуться их своим сокровищем-орудием и сдать властям. Позор в их кругах хуже жестокости. Так всё-таки это устранение конкурентов гениальным злодейским умом, неуловимым по сей день, или дела личные? Со всеми этими зверствами, давно тянущими уже даже не на пожизненное, а на смертную казнь, убийца стал казаться неуловимой тварью из бестиариев — ну не может быть так, чтобы человек не оставлял ни одного следа столько времени, учитывая частоту его заявлений о себе. Лондон пребывал в кошмаре около полугода, прежде чем убийства прекратились. По августу серийник словно устал или же наоборот, все свои дела переделал и был готов предаться заслуженному отдыху, будучи по локоть в крови. Кристи, возглавляющая розыскной отдел, все газеты со статьями о потрошителе с топором держала в своём столе, едва ли не каждую неделю пополняя свою коллекцию новыми вырезками из статей. С каждой такой она становилась мрачнее тучи и всегда первой мчалась на вызовы, если слышала об убийстве. Неуловимый маньяк, так беззаботно кромсающий людей, пускай и не безвинных, угнетал её душу с каждым днём; по крайней мере, выглядела она зачастую так, будто что-то грызло её изнутри. Она беспокоилась. Беспокоилась, что её Розыскной Орден ни на что не способен перед этим потрошителем, остающимся безнаказанным. Проклятый убийца. Да, он убивает грешных, но в кодексе любого полицейского написано, что убийство есть убийство, и законом оно не разрешено ни при каких обстоятельствах — человек, совершивший его, будет так или иначе привлечён к наказанию. Нельзя спускать ему с рук ни одну расправу, пускай она в каком-то смысле и облегчает жизнь обыкновенным гражданским; меньше убийц — меньше убийств, да и, как говорится, у каждого века на каждого страшного зверя однажды найдётся свой волкодав, но безопасен ли волкодав для остальных? Вот за что переживает Скотланд-Ярд. На фоне всех раскрытых им убийств, на фоне всех раскрытых детективом Кристи дел этот убийца залил кровью всё произошедшее, обнулив любое достижение и сосредоточив внимание на себе. А если знать, что у серийника есть сообщники, становится и того хуже. Кто знает, когда его — их? — перемкнёт, и он переключится на обыкновенных людей… Только бы Агата не пожалела, что, заинтересовавшись объявившимся убийцей и переоценив свои силы, она так и не могла закрыть его дело, лишь была в силах подшивать к нему новые подробности и новые убийства, тянущиеся на десяток смертных казней. Затишье всегда наступает перед бурей: когда, казалось бы, убийца с топором залёг на дно, в середине осени было найдено тело обычного прохожего прямо на улице, перед витриной книжного магазина. И не просто тело — этот просто-напросто один труп лежал у всех на виду, словно успел убежать из кровавой расправы в переулке, но смерть оказалась быстрее и застала его неподалёку. Четыре человека, сложенных друг на друга кучей, словно они играли в это, как дети в кучу малу, и в процессе умерли от удара внезапным топором по затылку. Преступник не изменял своей традиции, и, возможно, именно она сделала его в своём роде уникальным; детектив Кристи, в двух кварталах от чьего дома было обнаружено это кровавое месиво, пребывала в таких смешанных чувствах — не то гнев, не то ужас, не то раздражение, — что с ней практически не получилось за день заговорить. Она хмурилась и ходила по отделу то в одну, то в другую сторону с кучей бумаг, то входя в один кабинет, то выходя из другого, закрываясь в своём и ни с кем не заговаривая. Казалось, ей настолько осточертел этот кровопийца, что у неё уже не осталось никаких сил на выслеживание неуловимой тени в который раз с нуля. Скотланд-Ярд обнаружил уже несколько логовищ местных преступных банд, в сентябре Агата со своим Орденом лично накрыла наркопритон на окраине Сохо, но нора Хозяина Топора так и оставалась ненайденной. Её словно и не существовало! Кристи говорила, что либо действительно у русской мафии нет точки общего сбора, либо эта точка настолько под носом, что никто не обращает на неё внимания. Как говорится, если хочешь что-то спрятать, положи это на видное место — и никому это не будет интересным. Бесконечные кошки-мышки, в которых кошка каждый раз бьётся лбом в стену над крысиной норой, так ни разу и не увидев эту крысу в глаза. Может, их взаправду несколько? Видно, к концу года маньяк решил поиграть с властями. По крайней мере, таковой была версия Скотланд-Ярда и Розыскного Ордена Агаты Кристи, когда наряд в четыре часа утра нагрянул на задний двор дома Главы Ордена — там, куда выходили её окна, на снегу было бесчисленное множество кровавых следов от человеческих органов, на которые с усталостью, накрыв ладонью глаза, смотрела из своего дома Агата. Потрошитель настолько перестал её удивлять, что выглядела она больше уставшей, нежели возмущённой, как и подобает быть в таких ситуациях, когда неуловимый преступник начинает угрожать своим мучителям в лице полиции, чувствуя безнаказанность. Давно уже поняли, что Потрошитель с топором уходит с мест преступлений через верха, но следствие обрывалось ровно на тех моментах, когда следы приводили в тупик, а собак не загонишь на чужие балконы, деревья и края крыш. Признать честно, объявившийся маньяк был чистой воды позором для властей. Ни патрули, ни розыск, ни неожиданные обыски самых злачных уголков города не давали никакой информации о нём самом, зато благодаря такой активизации Орден Кристи арестовывал всё больше и больше тех злодеев, чьи преступления прошлых лет или чьи мелкие мошенничества отошли на задний план: по сравнению с Потрошителем они не представляли никакой серьёзной угрозы. Что могут сделать овцы перед волком, что может сделать волк с охотничьей собакой и что может волк перед ружьём? Овцами в этой схеме выступали гражданские, охотничьими псами — Скотланд-Ярд, волками — преступники, ружейником — Потрошитель. Только если собаки в силах сцепиться с волком и загрызть его, если нападут сворой, то ружьё не пощадит ни овцу, ни пса, ни волка, потому что на ружьё нет никакой управы. Пока пули разили лишь волчью стаю, обосновавшуюся в Лондоне и его окрестностях, но никто не знал, когда пуля попадёт по псу или овечьему стаду. Если холостой патрон уже лежал подле собачьей будки напоминанием, далеко ли до выстрела? Собачья свора никогда не станет гарантом полной безопасности охраняемого стада, недаром на охоте под пули попадают не только волки. Знать бы только, откуда этот Потрошитель взялся и с какой целью выбрал своим тёплым местом именно этот город, и тогда бы, может, сколько верёвочке не виться… Но Потрошитель, взявшийся из ниоткуда, водил полицию за нос. Натравлял на конкурентов и заметал собственные следы. Недаром в желании отвадить от курятника на его крышу достаточно подвесить труп убитого тетеревятника: оставь своё кровавое дело на всеобщее обозрение, покажи всем, на что способен. Глядя на желтоватую листовку в своей руке, гласящую о миллионном вознаграждении за прямую наводку на убийцу, Кристи только качала головой. Такой резонанс дела только умалял заслуги Скотланд-Ярда перед народом: не мочь поймать одного жалкого человека! Это казалось каким-то бредом, словно кто-то его покрывал. Эта мысль казалась логичной хотя бы потому, что ещё ни один убитый не оказывался полностью безгрешным: у предыдущей группы людей, которых сложили в кучу-малу в переулке, были обнаружены разыскиваемые револьверы, а труп с выпущенными кишками, чьей кровью был старательно-абстрактно вымаран задний двор дома Главы Ордена, по канону преступника оказался одним из криминальных авторитетов. Страшно было представить, каким холодным умом должен обладать убийца, чтобы совершать все эти зверства без единого просчёта. Без единого просчёта для Скотланд-Ярда. Кристи давно знала его. Давно знала его лицо, его голос и внешность, его повадки и бледные руки с узловатыми пальцами. Знала и подельников. Она всё знала, потому и раскрываемость ею других дел ни капли не убавила в статистике с появлением Потрошителя с топором. Это было своеобразным договором, начавшимся ещё в прошлогоднем ноябре, с букета красных роз под дверью и короткой запиской о восхищении её умом. За долгую и верную службу Скотланд-Ярду Агата успела обрести вес своему имени, в своих кругах прослыв достаточно успешным детективом. Нет, она не раскрывала преступления за несколько часов, руководствуясь блестящей дедукцией, но короткие сроки и железные доказательства, приводящие к результату в виде задержания либо обнаружения пропажи, не оставались без внимания. Девушка держалась статно и холодно, ни разу не позволив себе упасть лицом в грязь, даже ошибаясь, просто потому что ошибаются все, как и учатся на своих ошибках: всё, что она делала, казалось, было выполнено филигранно, точно и практически без изъянов, словно всё, к чему она прикасалась, могло превратиться в хрусталь, когда на самом деле всего лишь приводилось в порядок. Да, в таком опасном деле сложно воспринимать новенькую всерьёз, но от Агаты исходила энергия того самого человека, который не только одним взглядом без слов поставит на место, но и одним взмахом руки заставит себя уважать. И она это сделала, дослужившись до начальника розыскного отдела — Главы Ордена. Со временем все перестали сомневаться в том, что висяки с убийствами и пропажей людей, попадающие в руки Кристи, доводятся до ума за рекордно короткое время, раскрываясь и спустя несколько лет. Сомнений не оставалось: у Агаты был талант. Призвание — иначе не скажешь. И всё — со спокойствием, статью и герцогскими манерами. Самородок своего времени. Ценный сотрудник, за жизнь которого можно отдать жизни несколько рядовых, пускай в кодексе Скотланд-Ярда такого и не предусмотрено. А тут, кажется, тайный поклонник. И не придала бы Кристи этому значения, если бы после каждого успешно раскрытого ею дела она не находила букет так страстно любимых ею красных роз и краткую записку о восхищении. Ответить не получалось — ни обратного адреса, ни подписи, ни имени. В углу каждой записки лишь нарисована голова широко улыбающейся крысы, так и оставшейся ни к чему не привязанной. Агата прекрасно понимала, что что-то она да значит, но вот что — не написано ни в одном из дел архива, нигде не значилась никакая группировка или личная подпись преступника на свободе в виде крысы. Архив на русскую мафию был проверен в первую очередь, но как назло — самая тонкая бумажная папка не несла в себе никакой полезной информации. Крыса так и оставалась одинокой, цветы так и продолжали стоять на столе, сменяя друг друга каждые неделю или две. Даже зимой. А началось всё тогда, когда Кристи, сентябрьским вечером возвращаясь домой, наткнулась в переулке на группу людей, поначалу не казавшихся подозрительными, но при косом на них взгляде оказавшимися с огнестрелами под ремнями. Перегородившие ей дорогу люди явно не располагали тёплыми объятиями долгожданной встречи, и Агата, не изменившись в лице, сама была готова достать свой револьвер — в конце концов, подготовка полицейского не давала промашек в таких ситуациях, — но топор, вылетевший из-за её спины и прямо одному из вооружённых обидчиков в лоб, заставил Кристи замереть. В темноте позади показался силуэт, и впереди группы людей едва не с крыши спрыгнули две тени. Всё тогда произошло достаточно быстро: вынутый из трупа топор, приняв на своё лезвие одну из пуль, рассёк затылки ещё двух человек, стоило одному из силуэтов спереди им замахнуться, а затем кинуть топор второму — тень даже не замедлилась, с размаху и хрустом костей засадив оружие в затылок четвёртому. К ногам Кристи попадало четыре тела меньше, чем за минуту, прежде чем пятый, ещё живой, забыв про старые счёты с детективом, перечеркнувшим его планы, бросился очертя голову назад в попытке сбежать. «Упс! Куда же ты собрался?» — звонко и с акцентом заговорил один из убийц, с улыбкой развернувшийся к переулку спиной и, поймав кинутый ему в руку топор, швырнувший его в сторону беглеца — глухой удар тела о тротуар не заставил себя долго ждать, практически синхронный с сочным хрустом костей. Агате не верилось, что перед ней сейчас — те самые Потрошители, так хладнокровно и без разбору разрубающие топором человеческие головы, но что-то ей подсказывало, что два человека перед ней, звонок-с-косой и молчун-с-длинными-волосами, вовсе не инициаторы. Инициатор стоял за её спиной, к кому она и развернулась, выставив вперёд револьвер и готовая спустить курок в целях задержания с сопротивлением и в качестве самообороны, услышав приближающиеся к ней шаги. Потрошитель даже не дрогнул, глядя на направленное на него дуло, и, заметив, как Кристи нервно оглянулась за плечо, хмурясь и готовясь, что его шестёрки нападут со спины, заговорил голосом с хрипотцой, акцент в котором слышался едва ли: «не бойтесь, они не причинят вреда той, которой я так восхищён». Восхищён?.. Агата нервно сглотнула, не опустив рук и следя за тем, как разбойник, показывая свои пустые бледные ладони из-под чёрной накидки с белым меховым воротником, подошёл ближе, медленно, смотря в глаза, склонившись и целуя костяшки пальцев детектива сквозь тонкую перчатку, игнорируя револьвер прямо у своего лица. Чёрные волосы напоминали врановы перья, а карие глаза отливали цветом крови. Если и существуют в мире образы, при взгляде на которые моментально определяешь их предназначение, то этот страшный человек одним своим видом проводил параллель между собой и своим кровавым началом. Его улыбка жуткая, его бледность говорит о проблемах с кровью. Неудивительно, учитывая, как она у него холодна. Его шестёрки наблюдали с улицы, не произнося ни слова; Кристи не стреляла просто потому, что понимала, что если бы Потрошитель хотел её устранить, он сделал бы это уже давно — её место жительства он знает, да и наведывался уже к её порогу не раз. Да, ей стало страшно. Впервые за долгое время. Наверное, её ангел-хранитель — очень крупная шишка в чистилище, раз по-настоящему опасный и жестокий убийца и правда ничего ей не сделал, даже не припугнул. «прошу прощения за такое внезапное появление, — он продолжал говорить, смотря ей в глаза, пока за спиной копошились его шестёрки. — просто не рассчитывал, что Вы появитесь здесь именно сейчас». Кристи не хотела верить, что это просто совпадение, но выбора не оставалось: её действительно не тронули. На её глазах, сложив трупы убитых горкой, юноша с косой и юноша с длинными волосами в мгновение ока словно растворились — вот они были, а вот они исчезли, — и стоило обратить на их пропажу внимание, как в темноте исчез Потрошитель. Обувь Агаты так и осталась чистой, словно вытекающая из рассечённых голов кровь специально её обошла, и, возвращаясь на утро на это же место, но уже по вызову с нарядом, Кристи всё ещё не отошла от минувших событий. Букет алых роз тем вечером после разборок с убийством она не подняла — оставила лежать на пороге, побоявшись даже прикоснуться к нему. Когда пришёл второй букет через неделю, пришлось вышвырнуть его в окно, даже не открывая записки, и на некоторое время презенты прекратились. Вдохнуть свободной грудью не получалось, но ужас постепенно отошёл на задний план. Пока спустя месяц Кристи не обнаружила один красный цветок на ручке своей двери и письмо в конверте: «если раскроете ещё десять моих убийств, я приду с повинной. уж постарайтесь, я ведь восхищаюсь вами». И улыбающаяся крыса. Теперь Агата прекрасно понимала, кому эта крыса принадлежит и почему о ней не сказано ни в одном архиве. Она подумывала занести заметку о крысе, но письмо о десяти убийствах перетягивало внимание. Что же в этом сложного, если на каждом теле одни и те же следы? Это как-то очень глупо. Что-то с этим письмом было не так, где-то должны были быть подводные камни, читающиеся сквозь строки, но как Кристи не пыталась химичить с бумагой — подносить на свет, на свечу, класть в тёмный ящик стола на день, ожидая проявления скрытого послания, — ничего не проявлялось. Значит, смысл был в чём-то другом. Выбора не оставалось: нужно было ждать следующего проявления Потрошителя. Потрошителя, который как в воду канул на три с лишним месяца с момента прочтения Агатой письма.

***

чтоб ты шла по следам моей крови во тьме, по бруснике во мхе, до ворот, за которыми холод и мгла. ты не знаешь, там холод и мгла.

— Итак, — Агата вздыхает, проходя в комнату допроса и кладя безымянную папку на железный стол, дождавшись, пока за ней закроется дверь. Глава Розыскного Ордена выглядит несколько уставшей — две бессонные ночи на рабочем месте дают о себе знать. — Поговорим о нравственности. — мм? — собеседник напротив лишь бровь заинтересованно вскинул, следя за тем, как Глава Ордена садится напротив. — Нравственности, молодой человек, — она сплетает между собой пальцы обеих рук, поставив локти на стол и уложив подбородок на тыльные стороны ладоней. — И, вероятно, совести, которой у Вас ни капли. — почему же? — Два года назад, — Глава постучала ногтем по безымянной папке, принесённой из внешнего мира, и вернула руку в прежнее положение, несколько понизив громкость голоса: — Два года назад с одним человеком мы заключили сделку. Собеседник не ответил. Слушает, смотря в глаза и тихо прозвенев наручниками по железному столу, пока собеседница достаёт из множества бумажных листов в папке один, протянув мужчине напротив. — Её, сделки, основы я проговаривать не буду, перейдём сразу к делу. Собственно, вот и оно, датированное двенадцатым декабря. Труп преступного деятеля с двенадцатью колото-ножевыми в спину, найден на окраине города. Немногим позже, в первых числах января, обнаружено тело повешенного в собственной квартире криминального авторитета, оглушённого ударом тупым предметом по затылку. Как установила экспертиза, орудием оглушения была покрытая лаком деревянная палка, возможно, топорище, — здесь детектив делает паузу, смотря в глаза человека напротив, и спустя несколько секунд продолжает: — В конце следующего месяца, после довольно-таки продолжительного перерыва, тел сразу двое. У обоих — огнестрельные ранения в голову, и руки сложены на груди крест-накрест посмертно, словно убийца хотел что-то этим сказать, но вот что — полиции непонятно. После рассказа о пятом убийстве в начале весны путём утопления тела и шестом-седьмом в мае через сброс с большой высоты одного и затоптанного копытами запряжённых в экипаж лошадей другого детектив прервалась и больше не сказала ни слова. Собеседник напротив вопросительно поглядел на бумаги на столе, ожидая повествования о следующем кровавом похождении, посмотрел в глаза девушке, шмыгнул носом и склонил голову к плечу: а дальше? Агата только головой покачала, прикрыв глаза и улыбнувшись уголком губ. — Восьмое убийство этого коварного злодея было самым запоминающимся. Хотя, может быть, и злодеев, ведь почерк каждый раз разный и не похож на серию, — Кристи не отводит взгляда с глаз напротив, уже даже не пользуясь бумагами из безымянной папки. — Убийство шеф-повара закрывшегося полтора года назад пятизвёздочного ресторана, который, как оказалось, добавлял в блюда человеческое мясо своих жертв, не опасаясь разоблачения по той простой причине, что человечина по вкусу похожа на… — курицу. Агата усмехнулась. …Последнее письмо от Потрошителя она получила летом два года назад — всё тот же почерк карандашом приглашал детектива в ресторан на ужин. Аргументы заявившего о себе спустя долгое время затишья русского убийцы были в его пользу: среди большого количества людей он не сможет убить так, как он убивает обычно, не только офицера, но и любую другую предполагаемую жертву, так что детективу опасаться нечего. Да уж, нечего. Учитывая, что за всё это время Глава Розыскного Ордена смогла сопоставить факты из предыдущего письма о десяти раскрытых ею убийствах, которые можно будет пришить маньяку, и о последних трупах, убитых совершенно разными способами в разные промежутки времени, она не сомневалась в том, что если Потрошитель захочет кого-то убить, то он сделает это и без своего священного топора; а он сделает это просто потому, что играет с ней, чувствуя безнаказанность. Соглашаться на такое — чистой воды самоубийство, но с другой стороны — шанс арестовать его. В участке хотя бы будет время объясниться, кто это такой и за что он здесь. Она встретила его. Высокий, бледный, в чёрном костюме и белой рубашке под ней, с тёмными волосами до плеч и тёмно-карими глазами — ничуть не изменился с момента их последней встречи в переулке. По нему и не скажешь сразу, что это сам Потрошитель, так свободно подходящий к офицеру полиции, целующий её руку и приглашающий за столик. В каком-то смысле он был даже обаятельным, речь его была спокойной, сдержанной и грамотной. Не будь его лица на человеке, который собственным топором зарубил десятки человек и остался непойманным, Кристи бы даже прониклась симпатией к нему, но пока что её улыбка была лишь одним из правил этикета, покуда под полой платья наготове заряженный револьвер. О причине приглашения джентльмен умалчивал, умело сводя тему к другой, и Агата это прекрасно понимала, поддерживая разговор, но в какой-то момент вновь и вновь задавая один и тот же вопрос: для чего они здесь? Для чего она здесь? Нельзя дать себя одурманить, нельзя дать себя обмануть. Казалось, вечер был идеальным. Никакой внезапной паники, никакой толкотни и дел, только она и он — охотник и добыча, только распределение ролей всё ещё оставалось неясным. В конце концов, на каждого хищника найдётся хищник покрупнее, и главное, чтобы этот крупный хищник не оказался заинтересованным в смерти своей собеседницы. А он может! Кристи была единственной, кто, наверное, видел его лицо и кто так безрассудно отправился с ним на свидание. Так почему же он оставляет её в живых? Уверен, что не сдаст? Тогда это самая глупая уверенность на свете. Потрошитель умело заговаривал зубы, отвлекая от окружения. Не знай Агата, что перед ней — серийный убийца, она бы даже повелась на это. Но, когда раздался крик официантки, замершей на пороге дверей в кухню, а люди с ближайших столов сбежались на вопль ужаса, Кристи поняла. Поняла, почему Потрошитель не намеревался кого-то убить этим вечером. Потому что он убил до его начала. Толпа паниковала и кричала, и Потрошителя, обернувшегося поглядеть на толчею, схватила за руку детектив, не сводя с него взгляда и впившись ногтями в бледную кожу. «Труп с двенадцатью ударами ножа в спину, найденный этой зимой, — заговорила она быстро и вполголоса. — Это ведь твоих рук дело? Наклоны разрезов говорят о том, что человек либо впервые брал в руки такое оружие, либо привык работать другим, более тяжёлым и грубым, — убийца смотрел в глаза и молчал, улыбаясь уголком губ. — Повешенное январское тело серьёзного преступника, к которому не вели прямые зацепки у полиции. На табурете, с которого убитый якобы сошёл сам, была обнаружена зарубина, словно его вышибли из-под ног жертвы тяжёлым лезвием. Это ведь тоже ты? Уже второй раз». Убийца слушал и молчал, еле заметно кивая в такт речи детектива. А она оказалась не такой простой, как казалось на первый взгляд; все перечисленные ею шёпотом преступления с грамотной подводкой под Потрошителя, переставшего орудовать топором, были верны, и убийца не совершил бы их, если бы знал, что простая полиция сможет опознать в нём почерк серийника. Доводы леди Агаты верны, но пришить их к Потрошителю будет практически невозможно, если только он сам не сознается. Когда охрана окружила кухню, не позволяя посетителям подойти ближе, Кристи улыбнулась, сведя брови к переносице и слегка перегнувшись через стол к убийце ближе. — Итого — восемь, — она говорила практически одними губами, но собеседник хорошо её слышал. — На рукаве твоей рубашки, если закатать рукав сюртука, видно красное пятно, и это отнюдь не вино. Потрошитель ухмыльнулся, подперев свободной ладонью подбородок. Агата чувствовала, как сильно напряжена его рука из-за её впившихся в кожу тыльной стороны между выступающих костей ногтей, но он виду не подавал — слабый здоровьем и так силён своей головой, просчитывая наперёд шаги властей и не позволяя себя поймать. — не зря я был вами восхищён, — его голос был низким и хриплым от долгого молчания. — вы действительно оправдали мои желания. Кристи не ответила. Она лишь крепче сжала руку на его руке и спустя мгновение отпустила, вставая из-за стола. Джентльмен с тихим шипением растёр тыльную сторону, смотря, как детектив надевает перчатки, но уйти одной не даёт — поспешно встаёт, этикетным жестом накинув свой пиджак на её плечи и слегка подтолкнув в спину, прошептав на самое ухо: «если не хотите испортить свой вечер, вам лучше поторопиться уйти отсюда, пока есть шанс». Всю дорогу до дома не отпускало ощущение западни, но убийца шёл рядом и ни намёка не давал на то, что намеревается совершить девятое убийство — убийство офицера. Он проводил прямиком до двери, не заходя за порог и целуя на прощание руку, и казалось, что в темноте ночи его глаза вновь отливают красным. Агата тогда простояла спиной к двери около десяти минут, не сразу заметив, что не отдала ему пиджак со своих плеч. Он тоже забыл о нём?.. Или это было немым приглашением к следующей встрече? Это было какой-то очень запутанной игрой, в которой детектив была явно не в выигрышном положении, но выбора у неё было. А потом случилась ещё одна встреча, в ходе которой они спокойно поговорили о происходящем вокруг, шифруя слово «убийство» букетами роз и «труп» — красным бутоном, которые она находила каждый месяц в черте города, а он оставлял их в самых неожиданных местах. А потом — ещё одна, когда они сидели на летней веранде и разговаривали о жизни. Потом Агата обнаружила кровавую надпись о признании в чувствах кишками очередного «красного бутона» на тротуаре перед своими окнами, которое тут же заставила убрать: господин Достоевский, как и ожидалось, и рукой не прикоснулся к своему художеству, и к уборке были привлечены в принудительном порядке его «шестёрки». Кристи, наблюдавшая пару часов за тем, как подельник с косой и подельник с длинными волосами прибираются, оставляя кровавые разводы на первом снегу, к концу их работы вздохнула и пригласила несчастную парочку к раннему завтраку. Оба, представившиеся Гогору и Гончаром, с опаской заглядывали через порог на светлую кухню, крохотными шагами, придерживаясь друг друга, подходя ближе, опасаясь осады, но против слова госпожи Кристи пойти не могли. Она выглядела одновременно и строго, и доброжелательно, и оба долго не могли поверить, что в горячем завтраке нет ничего более горячего завтрака. Голодные юноши расправились с едой на раз-два и уверовали, когда их не ограничили и во второй порции — с таким начальником не только нормально не поешь, а в принципе не улучишь момента поесть, а тут своё, домашнее, горячее, ещё и без подвоха. Оба рассыпались в благодарностях, пока Достоевский наблюдал из окна прищуренным взглядом, как его напарники подпущены уже так близко, их верхняя одежда — на вешалке в прихожей, обувь — у коврика входной двери, сытые и в тепле, а он до сих пор дальше порога не заходил! Но слова поперёк не сказал: есть большая разница между подельниками и самим вдохновителем. А потом был вечер холодной вьюги и плохой погоды, и Великий и Ужасный Лондонский Потрошитель, провожающий леди Кристи до дома по странно сложившейся традиции как появившийся поклонник и джентльмен, снимающий цилиндр жестом приветствия и целующий руку в перчатке, когда как она в ответ держит его под рукой, вынул из-за пазухи топор в тёмном переулке, в лезвии которого отразилось лицо детектива — и пуля, выпущенная точащим зуб недругом на полицейского, отрикошетила от стали оружия, которое чуть позже метким броском последовало точно по направлению выстрела во вражеский лоб. И Агата впервые этим вечером, глядя, как развеваются тёмные мокрые волосы от ветра и как покраснели замёрзшие щёки бледного скуластого лица, раскрыла дверь шире, впуская в свой дом. В последнее на данный момент Рождество убитый труп, вернее, его внутренности, послужили хорошим украшением — заменой гирлянд, когда денег нет ну совсем, как и моральных принципов. Благо что Великий и Ужасный не догадался тащить это всё в дом и украсил длинной лентой кишок окружные деревья. Странно, но Агата почему-то не была в восторге от этой идей. А они ведь старались… А спустя ещё год… — …Осталось одно, милый, — Кристи качает головой, смотря в красные глаза напротив, и подпирает щёку ладонью. — Одно — и ты мой. — знаю. — Ты всё ещё мог быть на свободе. Спокойно разгуливать, если бы сам не пришёл сюда, — она вздохнула, прикрыв глаза. — Пока раскрыто всего девять и привязано к тебе, договор не может быть приведён в исполнение. — знаю… — Так соизволь объяснить мне, почему ты находишься здесь. — я беспокоился. тебя уже третий день не было дома… Такое случается очень редко, когда преступник сам приходит с повинной в участок. Обычно это обыкновенные люди, не планировавшие убивать, но убившие по случайности или в целях самообороны, или те, кто очень долго планировал убийство кого-либо конкретного и теперь, выполнив свой долг, пришедший сдаваться. Этот «странный, добровольно сдавшийся маргинал, который ещё непонятно даже, что совершил» пришёл под вечер и сказал, что совершил плохое дело — вот так затейливо, не конкретизируя, зато мгновенно минуя карцер и попадая под допрос… Главы Розыскного Ордена, заваленной бумагами и документами по самую голову в буквальном смысле уже третий день. Две ночи она не покидала офиса, и напоследок её запрягли выведать у «того странного типа в белой меховой шапке», что же он такого сделал, чтобы прийти с повинной. А это не просто странный тип. Напротив Кристи сидел гражданский муж и делал вид, словно на собеседование пришёл, а не попался в руки своим врагам просто из-за того, что забеспокоился, где его сожительница. — Горе ты луковое, — Агата впервые благодарит старое здание за то, что то, что происходит и говорится в допросной, остаётся в допросной. Она встаёт, убирая волосы с плеч за спину и собирая безымянную папку, в которую раньше собирала любые зацепки преступлений, которые можно бы было пришить негодяю с топором и добить его до третьего пожизненного. — Неужели нельзя было просто постучаться в окно? — я не хотел тебя отвлекать. — А ты не ищешь лёгких путей. — ну так когда ты вернёшься? — Фёдор, глянув на Агату, выглядел даже несколько погрустневшим. Или просто голодным… Кристи не ответила сразу, она подошла поближе и сначала убрала тёмную прядь, спавшую Великому и Ужасному Потрошителю на глаза. Хорошо, что они ещё не знают, что это именно Великий и Ужасный, а не обыкновенный вор-форточник. — Чтобы к восьми был дома, — она улыбается, заправив непослушную прядь за ухо, и разворачивается, уходя. — И ни минутой позже.

***

Вечер тёмный. Она закрыла входную дверь три дня назад и только сегодня вернулась, и получилось бы вздохнуть с облегчением от того, что у неё нет на попечении никаких братьев наших меньших в виде канареек в клетке, если бы у неё не было за плечами трёх голодных ртов. Страшно представить, чем эта троица питалась всё это время! В первый день, возможно, они доели остатки, а дальше что? Одними пекарнями несколько дней не продержишься, а людные места для них под запретом как минимум потому, что не пристало светить лицом. Включённый торшер озарил прихожую тёплым жёлтым светом, и мрак мягко отступил, понемногу прогреваясь к приходу хозяйки. Времени на часах — начало восьмого. Хорошо, что хватило додуматься взять на завтра отгул, чтоб хотя бы банально выспаться. Она не торопилась. В домашней одежде она долго сидела за столом, читая пришедшую за это время газету, любезно уложенную на стол рядом с вазой красных роз, и отпивая из железной кружки с облупившимися чёрными краями — до своей было невмоготу тянуться в самый верх кухонного ящика. От печи тянуло приятным теплом, квартира постепенно оживала, погружённая в уютный полумрак. Блаженную тишину нарушил лишь треск оконной рамы, слишком резко отворившейся в спальной комнате, и после этого — шум падения чего-то большого. После глухого удара об пол всё затихло, и Кристи даже не сразу реагирует; сначала ставит кружку на стол, со свёртком газеты в руке вставая и бесшумно проходя до порога спальни — запуская прохладный ветер в дом сквозь распахнутые ставни, возле окна стоит взлохмаченный сожитель с шапкой набекрень и примятым меховым воротником на чёрной накидке. Фёдор отряхивал рукава, прежде чем вытянувшаяся с подоконника рука Николая в чёрной перчатке поправила его ушанку поровнее на тёмной голове. Достоевский, сначала глянув на Кристи, среагировав на появившуюся в проходе тень, тотчас посмотрел на часы — стрелки дёрнулись к первой минуте девятого. — успел, — он прохрипел, покачав головой и виновато улыбаясь. Агата лишь бровь вскинула, упёршись плечом в дверной косяк. — ни минутой позже. — Я так понимаю, ребята тебе помогли? — леди сразу посмотрела на подельников за окном, и Гоголь, широко улыбнувшись, помахал хозяйке квартиры рукой, в которой был зажат стальной прут — такими заделаны окна в изоляторе. Ваня склонился сбоку из темноты, и в его руке, упёршейся в подоконник, видна ножовка. — Страшно представить, что бы ты без них делал. — Мы попозже зайдём, госпожа! — у Николая, даже когда он негромко говорит, голос звонкий. — Предположительно, завтра, — голос Гончарова несколько потише и даже понежнее. Агата ответить не успевает: оба, переглянувшись и кивнув друг другу, исчезли из окна, оставляя начальника и хозяйку наедине. Какая проницательность. Ни Агата, ни Фёдор не проронили больше ни слова. Он молча прошёл вперёд, убирая накидку с воротником, отобранную у охраны, на вешалку в прихожей, она вернулась к кухне. Подумать только: этот человек, севший за стол и потирающий плечо рукой, чтоб согреться, только что сбежал из-под охраны Скотланд-Ярда и наверняка не просто сбросил хвост — даже не заводил его, скрывшись в самом начале пути. А Кристи ведь пару лет назад приняла от него кольцо. Приняла от того, кто сидит сейчас и греет руки о горячую чашку с новым чаем, прикрывая глаза, когда Агата подходит ближе и целует в тёмную, почти чёрную макушку, а затем отвешивает подзатыльник. — ай, — он шикнул, зажмурившись и потирая ушибленное место. — за что? — За дело, — она фыркнула, отвернувшись и скрестив руки на груди. — Кто так делает? Сдаваться полиции, просто чтобы узнать, где я? — я беспокоился, я же уже говорил. — А если бы что-то пошло не так? — я всё просчитал. — Ты не можешь просчитать всё до последнего шага твоего соперника, — она хмурится, и Достоевский позади встаёт, огладив по плечам тёплыми от кружки ладонями. — Это безрассудство. — я больше так не буду. — Верить твоим словам — себе дороже. — но ты ведь мне доверилась, когда я сказал, что ни я, ни мальчики тебя не тронут. — Тогда вопрос был во мне, а теперь ты рискуешь собой. — прости, — Достоевский коснулся носом светлых волос на затылке, утыкаясь в них лбом. — я просто не знал, как к тебе подойти. Кристи не ответила. Она развернулась к нему лицом, смотря в глаза, и нахмурилась ещё больше, никак не реагируя на то, что её пытаются задобрить, касаясь губами щеки. — Я иногда поражаюсь тому, как ловко в каких-то моментах ты можешь обмануть всех вокруг, а в каких-то моментах додуматься до самого глупого решения, которое только можно придумать, — она осуждающе вздохнула, оглаживая ладонью по щеке и смотря, как Фёдор целует её пальцы, взяв за тыльную сторону. — Не думай, что я забуду, что наравне с гениальными ходами ты способен на такие поразительно глупые вещи. — и не посмею, — он улыбается и немного наклоняет голову, касаясь сухими тонкими губами её гладких губ. И так бы они и стояли, если бы духовка не соизволила оповестить монотонным писком о том, что всё готово.