Смерть Андрия

      Отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса всех конных полков. Под всеми всадниками были все, как один, бурые аргамаки*. Впереди перед другими понёсся витязь всех бойче, всех красивее. Так и летели чёрные волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это был Андрий. А он, между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный на руку подарок, понёсся, как молодой борзой пёс, красивейший, быстрейший и молодший всех в стае.       Андрий сыпал удары направо и налево. Ослеплённый любовью к прекрасной полячке, не видел он, кого режет, своих, или же вражеских. Перед глазами его были лишь длинные чёрные кудри. Не слышал он разъярённого голоса Тараса, что, не стерпев предательство родного сына, которого любил, которым гордился, кричал, разрывая седые волосы свои на голове от злости, горечи и разочарования: — Как?... Своих?... Своих, чёртов сын, бьёшь?!       Но не различал «чёртов сын» никого и ничего. Видел он белоснежную, словно лебединую, шею, нежные плечи и руки прекрасной полячки.       Тарас, поглащённый гневом и безумством, кричал, что есть мочи: — Эй, хлопьята! замените мне его только в лес, заманите мне только его в лес!

***

      Вдруг, чья-то сильная рука ухватила за повод его коня. Оглянулся Андрий, а перед ним... Тарас! Затрясся он всем телом, и гнев его, и сумасшествие, всё испарилось, подобно воде при температуре в семьдесят градусов. И видел Андрий лишь своего отца, и боялся он его, как никого. — Ну, что ж теперь мы будем делать? — сказал Тарас, смотря прямо в его очи.       Андрий молчал. Стоял он, безмолвно потупив глаза в землю.       Тарас продолжал: — Что, сынку, помогли тебе твои ляхи? Сын его молчал, не желая ни слушать, ни отвечать.       Бульба сорвался на крик. — Так продать? Продать веру? Своих? Стой же, слезай с коня!       Покорно, уподобившись маленькому ребёнку, слез он с коня, и встал. Встал, не жив не мёртв, перед некогда отцом своим. — Стой и не шевелись! Я тебя породил... Я тебя и убью!       Тарас проговорил это уверено, но внутри у него творился ад. Как отец, который ещё каких-то два дня назад готов был отдать жизнь за дитя своё, сейчас готов был убить его же. Тарас отступил шаг назад и снял с плеча ружьё. Андрий был бледен, как полотно. И вспоминал тот день, когда отрёкся от веры и семьи своей. Нет, он не жалел о тех словах, и ныне не жалеет. Он думал о панночке, что, услышав слова его застыла, и потеряла дар речи.       Уже тогда, в тот день, в ту секунду он понимал, понимал, что близок час гибели его, но слишком полюбил он полячку, и было уже поздно. И даже сейчас, стоя на коленях, он не раскаивался, не жалел и не молил Тараса о пощаде. Он шептал одно лишь имя. Но имя это пренадлежало не отчизне, не матери его, не отцу и не брату. Это было имя прекрасной девушки, которая смогла вселить в его сердце любовь.       Тарас выстрелил.       Подобно хлебному колосу, подрезаному серпом, повис Андрий головой и повалился на траву, так и не промолвил ни одного слова, так и не вскрикнув, так и не разочаровавшись в содеянном.       Остановился сыноубийца и долго ещё в раздумьях глядел на бездыханный труп. И мёртвым был он прекрасен. И думал Тарас о том, похоронить его, или же оставить в лесу на съедение волкам или птицам.