After all

Бейонд Бёрздей лежит на своей койке, прислушиваясь к окружающим его звукам. В комнате около шести двухэтажных кроватей, из которых заняты только две — его и светловолосой заключённой по имени Рейчел. Ещё неделю назад он жил с ещё девятью амбалами и парнем с каким-то сахарным именем, Тофипай, кажется. Но это было семь дней назад, до того, как к ним подселили эту милую особу. Шесть дней назад умер первый, кто попытался приставать к кричащей, умоляющей не трогать её девушке. Следом отправились и остальные, включая свит-боя, которого, по слухам, посадили за содержание гарема из несовершеннолетних рабов в своём подвале. Одним больше, одним меньше — Бейонду ничего не стоило перестраховаться. В их тюрьме недостаточно мест, количество уличных подонков зашкаливает до беспредельного уровня, поэтому администрация не спешит уделять Бёрздею изолятор. Не сказать, что это бы помогло. Маньяк начал чаще вспоминать L. Детектива, который приложил руку к тому, чтобы искалечить жизнь мальчика с инициалом «В». Кинул за решётку, да ещё и о комфортных условиях не озаботился. Бейонд даже отчасти рад — напоминает чем-то жизнь после побега из приюта: ни L, ни нормальной кровати, ни человеческой еды. Нет, конечно, были и достаточно весомые отличия — он обрёл здесь Рейчел, которая так напоминала ему А. Красивую, яркую, чистую, в меру саркастичную и просто живую Артемис. Бейонд не знал как выглядит Рейчел, но всегда представлял её с внешностью бывшей соседки по комнате — они имели ряд схожих особенностей по типу светлых волос или мягкого голоса. Артемис бы, возможно, сказала, что блондинка, которая теперь соседствует с ним, не имеет каких-либо польских черт, но Бёрздею было бы абсолютно всё равно. — Какого оттенка твоя кожа? У тебя есть веснушки, Рейчел? — парень поворачивает голову в сторону шума, который создала пришедшая соседка. — Нет. Моя кожа бледная, как у болеющих анемией, — она проходит дальше, опускаясь на соседнюю койку, которая жалобно скрипит, и вытирает слюну, стекающую по подбородку. — Мой любимый цвет кожи, — Бейонд слышит, как девушка выдвигает несколько дверец тумбочки. — Салфетки в самом первом, под твоей книгой. Я сегодня убирался. — Спасибо, — она громче сопит, пытаясь вытащить из упаковки одну, не запачкав другие слюной. — Спасибо за то, что убираешься. И за то, что убил их, мне теперь правда намного спокойнее. — Я рад, — он улыбается, действительно искренне. Потому что здешняя Артемис благодарит его за помощь. Бёрздей машинально трёт глаз — старая привычка, от которой давно пора бы избавиться — и шипит. Рейчел подрывается с места, вытаскивая ещё одну салфетку и опуская её в воду. Спустя какое-то время кратеры, что остались у маньяка вместо глаз, накрывает влага. Блондинка садится рядом, перехватывая руку соседа, и помогает с стекающими струйками воды. Бейонд искренне благодарит, сжимая ладонь крепче, совершенно не заботясь о том, что подушка намокнет. С того рокового, пахнущего дымом и обугленным телом дня прошло уже достаточно времени, чтобы принять ситуацию. По крайней мере, так кажется самому маньяку. Ожоги, которые он оставил самому себе, больше не кажутся символом слабости. Спустя время он окончательно примет и отсутствие глаз. Словно с ними ушло главное проклятие его жизни — теперь он может не знать, когда умрёт Рейчел, тот охранник за дверью, приветливая буфетчица или накачанные мужланы, останки которых заключённые съели на ужин в виде столовского фарша. Последнее было особенно приятным — Бёрздей сам выбрал дату их смерти, не подвергаясь влиянию глаз Шинигами. Бейонд думает об этом слишком часто, как и об L, но вещи, казавшиеся слабостью, постепенно становятся силой. Он хочет плакать, впервые после смерти Артемис, но уже физически на это не способен. Но Бейонд ощущает — это были бы не слёзы сожаления, не жалость к самому себе и, возможно, даже не боль от грандиозного провала. Обычные, человеческие слёзы, которыми когда-то плакали его мать, лучшая подруга и, в конце концов, Рейчел. И от этого на душе за последний год впервые становится спокойно.