Благословение смерти

Время тянется нитями, что прядут сами норны. Да живы ли они, властительницы судеб али пали от рук изувера, держащего богов за горло? Продавливающего кадыки и наслаждаясь тем, как лопаются пузыри крови в их глотках, как жизнь замирает в его пальцах задушенной птицей. Время затихает падающими песчинками, умирая вместе с ними. Тор потерял счёт часам и дням, а кажется — и столетиям. Пытки длятся так долго, что и нет за спиной прожитых веков, что лились мёдом. Понимал ли он это? Как и всякий тщедушный, только выше задирающий нос бог — нет. Конечно же нет. Убийца богов, их бич. Выродок, чьи глаза Тор выжег бы, а затем вытащил каждую кость за зверски убитого бога во имя цели, что обернётся прахом мироздания, да только поймёт безумец слишком поздно. И поймёт ли своим изъязвлённым, больным разумом? Горр смеётся над его попытками сопротивляться, над духом воина, что трещит да всё же не ломается. — Когда-нибудь и твоё время закончится, — говорит он Тору так доверительно, что усомнится бы в его злобе. Но стоит Тору разомкнуть веки, налившиеся тяжестью всех Девяти Миров, как воспалённая ярость лопнувшими сосудами и разлившейся кровью ошпаривает ему лицо. Тор уверен, из глазниц у него сейчас выльются все воды Гьёлля. — Покуда я жив, не завершить тебе твою проклятую работу и цели тебе, о, Горр, не достичь, — он слова чеканит, выплёвывая заклятому из врагов всё своё королевское пренебрежение, обнажающееся окровавленными дёснами. Горр всю мерзотность свою концентрирует в ответном взгляде и шипении разъярённой мидгардской кобры, что раздувает свой капюшон перед броском. Тору бы рассмеяться высокомерно в оголённой провокации, да только кости не срастаются так быстро, а боль… боль могут чувствовать даже сильнейшие из них. — Пожалуй, я задержусь ради твоих громких речей, Бог Грома, — цепкие пальцы хватают его за спутавшиеся и свалявшиеся от крови волосы. И именем Великого Древа, именем Всеотца и всего сущего, Тор бы извернулся, чтобы отгрызть эту руку своими зубами. Но сил у него не так много, а вывернутые плечевые суставы взрываются болью. — Ну же, Громовержец, — Горр, убийца Богов, мира проклятье смеётся скрещивающейся отупевшей сталью. — Покричи для меня. Тор глядит на него исподлобья, улыбаясь с вызовом и бровь едва приподнимая в колкой издёвке. — Не дождёшься. И оказывается прав, проваливаясь в поверхностное забытье, защищающее его разум. Взмолился ли он хоть раз за всё то время, что длится его агония? Нет. Ибо не осталось ни надежды ни на кого, кроме себя. Ибо не осталось тех, кто его услышит.

***

Туман. Первое, что видит он, открывая глаза, и не остаётся сомнений, что его разум больше не подвластен его же воле. Иначе не объяснить, как оказывается он по ту сторону Гьялларбру. Сверкающий золотом мост хранит ледяное безмолвие, стоит Тору ступить на него рассеянно, будто пьяно. Он ощущает себя древним старцем, воспалённым и подслеповатым взором оглядывающим царство хвори и смерти, что окутано плотной вуалью. Хельгард. Царствие старшей сестры приветствует его гулкой тишиной да плеском речных вод. Тор голос подаёт, разлетающийся эхом, но на мосту не появляется ни Гарм, ни верная владычице мертвецов великанша, дабы пожурить его за создаваемый шум. — Если то злая шутка Горра, она станет его последней, клянусь, — Тор на сварливое ворчание срывается, оглядываясь и чувствуя себя до смешного нелепо. Увечья не саднят, но силы словно бы с каждой секундой покидают его, утекая сквозь пальцы водой, а посему он шагает прочь от моста. Где-то в глубинах своего подсознания Тор понимает, что не сможет сейчас пересечь его. Неизвестно, чем оно закончится. Но хорошо, что хоть начинается. Мысль о собственной смерти настигает его за вратами в Хельхейм. И не ужасает, как должна была. Что это? Смирение с уготованной участью скотины, что привели на убой? Неужто Горр решил убить его, поступив вопреки собственному эго и от того — разумно? И не войти Тору во врата Вальхаллы, не достичь Гимле? А оказаться среди тех, кто слёг от болезней; кто пал не в битве, совсем не достойно?! — Нет, брат, ты ещё не умер. Лихорадка отравленных размышлений настолько захватывает Тора, и он не сразу осознаёт, что голос раздаётся вовсе не в его голове. И ему совершенно не принадлежит. Пустота зал оказывается настолько всеобъемлющей, что сидящая на троне Хела теряется в этой тиши, прежде чем, конечно, притягивает взгляд намертво чернотой своих одежд да бледностью кожи. — Здравствуй, Хел. Давно не виделись, — Тор останавливается у ступеней, выдыхая шумно. Собственные кости предают его, рассыпаясь на куски. И он ощущает внутри себя обратный отсчёт, идущий на часы? минуты? Хела глядит на него сверху, сжимая тонкими и бледными пальцами подлокотники трона. — Если я не умер, то почему я здесь, а не в ловушке Убийцы Богов? Ты вытащила меня? Хела голову склоняет едва, смотря на него с режущим кожу на лоскуты равнодушием. Да только Тор видит эту пустоту и чувствует чужую слабость, как всякая гончая — страх. Она качает головой. Мёртвенно-бледная, в черноте почти тающая. Тор может вспомнить то время, когда сила богини смерти практически уничтожила его, подпитываемая самим Асгардом. Неужто этот мерзавец и впрямь их всех погубит? — Ты всё ещё там, Тор. Но на самом волоске. Очевидно, это означает, что ты устал бороться. — Нет! Он возражает горячо, и эта волна поднимается в нём, словно вставший на дыбы Слейпнир. — Я никогда не отступлю, пока эта тварь дышит! Хела насмешливо брови приподнимает, не теряя своего высокомерия даже на краю гибели. Но есть ли смерть для той, что ею властвует? — Я не смирюсь, пока не остановлю его, — Тор рычит, преодолевая ступень за ступенью, чтобы не смела смотреть на него сверху, будь хоть трижды первенцом. Только по ощущениям, даже нависнув над нею громовой скалой, он не чувствует преимущества. Да только стоит ли с ней бороться? — Я верю тебе. Но спроси себя, — Хела глаза прищуривает. — Насколько ты устал, брат? Тор упрямо головой мотает, по-мальчишески нелепо, внутренне осознавая, что вопрос Хелы достиг цели. Он смотрит на неё и видит. Видит то, что она ослабла, не тратя силы на поддержание извечного морока. Смерть богов не придала ей могущества, не наполнила эти залы, в стенах которых разлетается эхо их голосов. — Было время, когда я жаждала видеть тебя в рядах своих воинов. Я желала твоей силы и бури, громовой ярости, — Хела на него глядит провалом глазницы, из которой выливаются все те тёмные воды, о коих он думал и кои утягивают его, великого бога, на самое дно. Но Тор взгляда не отводит, не убоявшись её лика — столь открытого, обнажающего саму суть, что скрывается зияющей пустотой за клеткой рёбер. У смерти нет души, и сердце вырезано во имя её вечной жадности и неупокоенного голода. Того, что обгладывает Девяти мирам кости. Хела — богиня, но это оно, само умертвие смотрит на него и едва не клацает челюстями от ярости. Коли Тор так зол, насколько сильна злость самой смерти? — ...и время, когда я бы пошла на всё, чтобы захлопнуть перед тобой врата Вальхаллы, — она поднимается с трона, становясь к нему вплотную, обдавая могильным холодом, — всё, чтобы ты оказался в моём царстве, в моей армии. — Что изменилось? — Тор ощущает, как натягиваются связки, а вместе с ними — и каждая мышца в теле, в последнем надрыве. Но не сломить его Горру, который достоин вовсе не смерти, а одного только забытья. Но Тор знает, что не забудет. Если сам не канет в лету, ибо слабость его гранитными плитами прибивает к камням; Мьёллниром, перебивая хребет, будто бы он стал не достоин великой силы. — Как бы ни отвратно было это говорить, но в мирах нарушен баланс, — Хела ледяными пальцами скользит по его лицу, и жизнь, торова жизнь утекает следом за её прикосновением. — Я могу забрать тебя и лишь отсрочить неизбежное, дожидаясь в этих пустых залах взрыва бомбы Горра. У Тора в глазах темнеет, и он едва не наваливается на неё, но из последних сил жёстко и упрямо стоит, превозмогая самого себя, всем врагам, живым, мёртвым, хохочущим или ревущим от боли — назло. — Коли тебя не устрашить гибелью, почему же ты не сразишься с ним? — он с вызовом смотрит в саму бездну миров. Та скрывается под веками Хелы, стоит ей прикрыть глаза и улыбнуться. — То не моё бремя, — её пальцы скользят по его шее, точно считая удары. Бьётся ли его пульс? — Я чувствую твою смерть, коей ты противишься. У него колени подкашиваются, но не падёт он, нет. Ни за что. Да только всё равно — падает, преданный самим собой. — Я не отступлюсь. Жаждешь ли этого ты или Горр, хоть вся Вселенная! Я не… не позволю, — он вдыхает жадно, как выброшенная на берег рыба, нелепо разлепляющая рот, — не позволю ему победить. И не смей мне мешать! — Ты не умрёшь, — отрезает Хела, и великая сила звенит в её голосе горным хрусталем. Разливается темнотой от её ног, окутывая Тора, въедаясь в него новой кожей. — Не в этот раз. Не войти тебе во врата Хельхейма, не увидеть Вальхаллы до тех пор, пока не сразишь Убийцу Богов. Я это тебе обещаю, брат. Тор вскидывает на неё затуманенный взгляд. — То твой путь, Громовержец, — Хела склоняется, чтобы прикоснуться обледеневшими губами к его лбу, тем самым запечатывая свою клятву; клятву богини смерти, даровавшей жизнь, — и он ещё не окончен. Углы губ дёргаются в подобие улыбки. Так ощущается надежда али прилив сил? Тор не знает. Но ощущая, как забытье затягивает его в свои пучины, говорит: — Я запомню это, Хел. Твоё благословение. И не договаривает, не выказывает благодарности, потому что то не жест доброй воли, а холодный, как её губы, расчёт. Хела не обещает ему помощи. И не говорит, что встанет плечом к плечу, и не клянётся Горра убить, никогда напрямую не выбирая сторону, а оставаясь верной себе. Пустые залы Хельхейма меркнут, рушатся стены то ли обители их владычицы, то ли замки в его сознании, но Тор готов поклясться на чьих угодно костях, что она говорит: — Мне неведомо, где ты, Тор. Но призови меня — и я приду.