Перевал

— Ребят, идите все сюда, — послышался со двора нежный голос Веры, и Эдди, отдав часть чашек с чаем помогавшим ему Михе и Стасу, направился со своей и почти литровой Ромы и мешком картошки на улицу. Вера и Боря уже сидели в обнимку у разведенного костра — Валентина Александровна, вреднейшая женщина лет шестидесяти из соседнего дома, наверняка снова будет выговаривать им за это завтра, но Эдику, если честно, уже давно плевать, по-хорошему; это последняя неделя лета, скоро они все разъедутся по своим родным городкам, оставив дачу, поэтому имеют право погулять еще —, Богдан отошел увериться, что Жора спит сладким сном в своей кровати, все же время уже недетское. И всем им было абсолютно без разницы, что тому уже почти двенадцать, Эдик до сих пор в удивлении, как его вообще с ними оставили на те несколько дней, что родители Денисовых уже уехали в город, позволив старшему сыну погулять еще перед одиннадцатым классом. Рома появился откуда-то из-за спины и, забрав у него из рук свой чай, нежно чмокнул Каспарова в макушку, заставляя Эдика расплыться в счастливой улыбке. Кто бы знал, что главный балабол и мамкоеб их дачи может быть таким любящим и теплым. — Эй, Эдик-педик, я занял тебе место, — радостно заявил Рома, плюхнувшись на один из старых пластиковых стульев, что опасно дрогнул, но выстоял, и похлопал рукой по сиденью соседнего, плетеного и с подушкой. — Идиот, — лаконично произнес Эдик, занимая предложенное место все с той же счастливой улыбкой. И Рома улыбнулся ему в ответ. Миха — вообще-то, Майкл, но все уже давно забыли об этом, так давно их добрый друг Хэнлон живет у деда в обычной российской деревне, что находится вниз по склону от дачи, где все сейчас находятся — и Стас только успели рассесться по местам, как вновь скрипнула дверь, представляя им освещенного луной и горящим костром Богдана, что неспешно сматывал наушники в карман. — Заснул? — поинтересовался у него Стас, немного двинувшись, чтобы освободить Денисову место на деревянной лавке, примыкавшей к уличному столу, что они использовали за нехваткой стульев. — Да какой там, — по-доброму хмыкнул Богдан, покачав головой, — сидит в телефоне, играет во что-то. Но клятвенно пообещал лечь через полчаса. — Ну и хорошо, зато мы ему не так сильно помешаем, — улыбнулась Вера, кивком указав на гитару, что ожидала своего часа, облокотившись на стул Ромы. — И то верно, — кивнул ей в ответ Богдан и наконец взял тот мешок с картошкой, что вынес из дома Эдик, чтобы запечь картошку в углях. Каспаров же просто сидел и наблюдал за своими друзьями, стараясь запомнить все это навсегда. Вот Боря, будто в награду за мудрые слова Веры — если на то пошло, то почти все, что она говорила, было мудрым и проницательным —, поцеловал ее в висок, прижимая еще ближе к себе, позволив девушке буквально лечь на парня, насколько то позволяли стоящие впритык стулья. Стас за столом распаковывал сосиски, чтобы ребята могли пожарить их на костре тоже. Он выглядел настолько сосредоточенным на настолько пустяковом занятии, что Эдик почувствовал прилив дружеского тепла к нему. Вот кто-кто, а Уренко сделает все на максимум ради своих друзей, пусть и скрывает это за ворчанием. «Да все мы сделаем все друг для друга», — мелькает в голове, и Эдик, сам того не замечая, коротко кивает на эти слова самому себе. Да, сделают. Миха и Богдан, как самые сведущие, что-то устраивали в костре, чтобы уложить туда картошку. Они тихо переговаривались друг с другом, и Каспарову не хотелось вслушиваться в их слова, ему не нужно было. Он часто замечал, что именно в компании самых близких люди позволяют себе не вслушиваться во весь шепот, потому что доверяют. Потому что знают, что их не заденут. Внезапно что-то теплое и мягкое коснулось его левой руки, лежащей на подлокотнике стула. Эдик не глядя легонько сжал это «что-то», переплетая их с Ромой пальцы и буквально чувствуя его улыбку. Каспаров прикрыл от удовольствия глаза и глубоко вздохнул, чувствуя, как Тозиренко тихонько поглаживает его своим большим пальцем, что-то рассказывая ребятам. И Эдик опять же не вслушивался, наслаждаясь просто звуком немного хриплого голоса Ромы, отдаваясь моменту. В такие ночи, как сейчас, казалось, что им вовсе не нужно будет разъезжаться, что их совершенно не ждет одиннадцатый класс, долбанное ЕГЭ, что между их с Ромой городами нет тридцати пяти километров, что они не два влюбленных по уши друг в друга парня в гомофобной Российской Федерации. В таких ночах, как сейчас, хотелось остаться навсегда, слушая тихие разговоры друзей, иногда укутывающее их молчание, скрип ставен старого деревянного дома и шелест листьев, колыхающихся от теплого августовского ветра. — Ром, споешь нам? — вывел Эдика из небольшой прострации вопрос Веры. Ну или скорее то, что Тозиренко нехотя отпустил его руку. — Конечно, — радостно ответил Рома, подхватывая гитару. — Заказывайте, детишки, папочка все сделает. — Захлопни свой пропахший нафталином сундук дебильных шуток для начала, — фыркнул в ответ на его слова Стас, но Эдик вполне отчетливо видел в его глазах смешинку. — Перевал давай, — подал голос голос Боря, и все согласно кивнули. Почему-то никому не хотелось ни каких-то слишком громких Батарейку и Ухожу красиво, ни чего-то нового, современного и бесспорно любимого. Момент был не тот. Хотелось чего-то, что отзывалось бы в душе. — Без проблем, — согласно кивнул Тозиренко и, на секунду прикрыв глаза, взял первый аккорд. Эдик немного повернулся на стуле так, чтобы облокачиваться на подлокотник. В таком положении, пусть и не самом удобном, он мог рассмотреть Рому полностью. С гитарой в руках, с мелодией в сердце он выглядел необычайно взрослым. Пропала вечно озорная улыбка, и Каспаров будто увидел абсолютно другую сторону Тозиренко. И Эдик обожал это. Просто нечего нам больше терять, Всё нам вспомнится на страшном суде. Эта ночь легла, как тот перевал, За которым исполненье надежд. Просто прожитое прожито зря-не зря, Но не в этом, понимаешь ли, соль Слышишь, капают дожди октября, Видишь, старый дом стоит средь лесов. А мы затопим в доме печь, в доме печь, Мы гитару позовём со стены. Просто нечего нам больше беречь, Ведь за нами все мосты сожжены. Все мосты, все перекрёстки дорог, Все прошёптанные тайны в ночи Каждый сделал всё, что смог, всё, что смог, Но об этом помолчим, помолчим Хрипловатый баритон Ромы сливался с душещипательной мелодией песни, создавая такую мощную волну, что Эдик готов был поклясться, что чувствует, как дрожит его сердце от переполняющих эмоций. Да и не у него одного, судя по лицам остальных. Но Каспаров их не видел, не в силах оторвать взгляд от невероятно прекрасного в свете костра Тозиренко. Парень играл с полуприкрытыми глазами, держа гитару так легко и перебирая струны так плавно, что Эдику захотелось немедленно запечатлеть это на видео и разослать на все музыкальные проекты страны. Если бы не осознание, что тогда придется делить ТАКОГО Рому с фанатами — а те обязательно бы появились —, то Каспаров, может, так бы и сделал. И луна взойдёт оплывшей свечой, Ставни скрипнут на ветру, на ветру. Ах, как я тебя люблю горячо, Годы это не сотрут, не сотрут. Мы оставшихся друзей соберём, Мы набьём картошкой старый рюкзак. Люди спросят, что за шум, что за гам, Мы ответим просто так, просто так На словах про любовь Рома бросил короткий взгляд на Эдика, и Каспарову захотелось тут же поцеловать его так, чтобы навечно впитать вкус его губ в свои, но музыка продолжала витать в воздухе, а Тозиренко продолжал петь, и звук окутывал Эдика, подавляя любое желание двинуться хоть на сантиметр. Просто так идут дожди по земле, И потеряны от счастья ключи. Это всё конечно мне, конечно мне, Но об этом помолчим, помолчим. Просто прожитое прожито зря-не зря, Но не в этом, понимаешь ли, соль. Слышишь, падают дожди октября, Видишь, старый дом стоит средь лесов. Слышишь, падают дожди октября, Видишь, старый дом стоит средь лесов. И Эдик понимал. И видел. И слышал. Но скорее ощущал все это. Чувствовал, что и ребята, молчащие даже после конца песни, каждый о своем, тоже ощущали. Рома так и замер с гитарой в руках, уставившись в небо и улыбаясь чему-то своему. И на этот раз Каспаров первым потянулся к его руке, переплел пальцы, потому что хотелось коснуться, хотелось быть. И судя по переведенному на него в молчании взгляду Ромы, тот понимал. Тот вообще всегда понимал, сколько бы он не скрывался за ореолом хуевых (и это не оценка) шуточек. — Картошка, наверное, уже готова, — тихо проговорил Миха, и все наконец отмерли, возвратившись в привычное каждому свое состояние. И только Эдик вновь откинулся на спинку стула, прикрыв глаза, но так и не отпустив руку заговорившего о чем-то Ромы. И луна, оплывшей свечой, освещала мир, не выделяя среди остальных простую компанию ребят, собравшихся у старого дома недалеко от лес, что сгрудились вокруг костра, где горело все то, что хотелось оставить за пределами сегодня.