five

      Дорога домой у Богдана всегда протекала в одиночестве. Иногда он брёл под музыку в наушниках, иногда — под свистящий в ушах ветер. В этом городе всегда было ветрено. Он настолько маленький, что его даже нет на карте России, а название настолько замысловатое, что Богдан забыл его сразу же после въезда. И больше не вспоминал. Потому что причина, по которой люди сюда слетаются, как мухи на варенье — первоклассная школа. Кто-то едет сюда, невесть как откопав информацию о городке в интернете. Кто-то, как, например, семья Богдана — по рекомендации родственников. Его двоюродная тётя — женщина с усталым взглядом и тихим голосом — выросла здесь и закончила школу на красный диплом. Документы подают всегда предварительно, через какой-то сайт, и принимают сюда далеко не всех. Богдана вот приняли. А он ведь даже не был сильно умным — скорее, наоборот. Весёлый мальчишка с оценками ниже среднего спустя всего лишь два месяца превратился в тихого (забитого) отличника. На школьной рубашке расцвели крошечные красные пятнышки. Среди них — три-четыре побольше.       Сегодня на его глазах сожрали очередного ребёнка.       9А класс, третий по рейтингу успеваемости в параллели, изначальная численность — двадцать четыре человека. На данный момент их восемнадцать. У города есть негласные уставы, каждый из которых обязан соблюдать любой его житель.       Не выходить на улицу позже девяти вечера.       Не приближаться к чёрным собакам с жёлтыми глазами.       Не подкармливать воронов.       И не искать пропавших детей. «На моей родине его перевоспитают, — говорила тётя, глядя на него своими пустыми серыми глазами, — там умеют обращаться с детьми. Отдай его туда, не пожалеешь».       Никто никогда не жалел. Кроме родителей пропавших, разумеется, но они чаще всего исчезали вместе со своими чадами.       Дома как обычно — шумит на кухне вода, в зале пылесос — родители упорно убирались. — Как отучился, зайчик? — спрашивает его мама, когда Богдан входит на кухню, уже переодевшись и помыв руки. — Пятёрка по физике, — ровным голосом отвечает Богдан и прячет под чёлкой глаза, чтобы мама не увидела, насколько ему было страшно. Впрочем, она занята мытьём посуды и разговаривает с Богданом, даже не поворачиваясь к нему лицом. В их семье всё должно быть чистым, ровным и красивым — в общем, идеальным. Начиная от полок в тумбочке и заканчивая собственным сыном. Чтобы, не дай Бог, никто не стал распускать про них слухи. — Умничка, — хвалит его мама, и на этом их короткий диалог заканчивается. Богдан жуёт идеально сваренные макароны, смотрит в пустоту, нахмурив брови, и напоминает себе о том, что нужно не забыть постирать рубашку.       Пятёрку по физике он получил после того, как его одноклассница не смогла ответить на вопрос и разрыдалась. Её вопли были отчаянными, жалкими и ужасно раздражающими, так что Богдан даже в какой-то степени рад, что спустя десять секунд плача ей откусили голову. Жаль, только, брызги крови попали ещё и на него. — По второму закону Ньютона, сумма всех сил, записанная в векторной форме, равняется массе умноженной на ускорение, — сообщил Богдан ровно, не меняя интонации. Смрадное свистящее дыхание нависшей над ним твари наконец пропало — та тяжело поплелась к журналу. — Молодец, Золотарёв, пять, — Богдан скромно вежливо улыбнулся. Одноклассники так и сидели, уткнувшись носом в свои тетради, но Богдан отлично видел, сколько ненависти было в их глазах. Учителя их школы щедрые и великодушные. Если кто-то не смог ответить на вопрос, следующий ответивший ученик получал пятёрку. Богдан не виноват, что спросили именно его, но его одноклассники, ослеплённые ужасом и желанием не стать отстающими, к сожалению, этого не понимали.       Тело девочки тварь протащила через весь кабинет к своему столу, волоча за ещё дёргающиеся ноги и оставляя на полу кровавый след. Теперь она точно заставит кого-то из класса горбатиться, чтобы вытереть это. Ненависть, обращённая на Богдана, только усилилась, потому что каждый его одноклассник прекрасно осознавал: Богдана уже никто не заставит убираться. Он молодец, он ответил на пять. Остальное его не касается. — Щербаков, — резко обратился учитель физики к мальчику, сидящему на две парты впереди Богдана, — возьми швабру и вытри пол. — Конечно, — спокойно ответил вышеупомянутый Щербаков. Когда он открыл шкаф, где хранилась швабра, по помещению разнёсся равномерный хруст. Тварь засовывала в свою уродливую пасть с сотней зубов такое хрупкое по сравнению с ней тело, неспешно пережёвывая его и брызгая кровью во все стороны. Тем не менее, несмотря на всё происходящее, 9А класс не прекращал молча решать задачу, а Рома Щербаков — убираться.       Богдан обращал внимание лишь поначалу. Ему никто не говорил унять трясучку, когда он впервые увидел местных учителей в своей истинной форме. На линейке, разумеется, они казались самыми что ни на есть обычными людьми — он даже удивился царящей вокруг тишине, когда директор произносил свою речь. «Наша программа нацелена на идеальную подготовку учеников ко взрослой жизни, — равномерно вещал высокий подтянутый мужчина, — и мы надеемся, вы не будете жалеть о том, что отдали ваших детей сюда!» 9А класс, первоначальная численность — двадцать четыре человека. За прошедшую четверть из игры выбыли три мальчика и три девочки. Раньше Богдан Золотарёв часто прогуливал уроки и забивал на домашку. Сейчас же ему хватило одного только вида его классного руководителя, чтобы начать всё делать так, как и положено в их семье — идеально.       Его родителей не устраивала неидеальность их сына. Его родителей не устраивали синяки на его шее и ехидно скалящаяся ухмылка. Его родители терпеть не могли что-то, выбивающееся из их безупречности. И тогда женщина с уставшим взглядом предложила им перебраться в место, где она выросла, на время обучения их сына. «Там из него сделают человека». Если не сожрут, конечно. Ожидания обеспокоенных родителей оправдались. У школы была хорошая репутация — там никогда не было второгодников, там никогда не было даже троечников, там никогда и никто не хулиганил. Правда, если в городе и пропадали дети, то исключительно ученики этой школы, но это так, мелочи. Вот и Богдану какая-то там супер-элитная школа казалась пх, мелочью, пустяком, да что они мне сделают. Ну, например, запугают и нанесут кучу психологических травм.       Богдан лежал на траве своего двора, жевал пшеничный колос и думал о том, как же хорошо ему было раньше. Эмоциональный, спортивный и подвижный Богдан Золотарёв из прошлого плутовато улыбался, подмигивал и веселился на всю катушку. Теперешний Богдан Золотарёв пусто усмехался, глядя в выпученные глаза огромного монстра, смотрел в небо и мечтал о месте, которое находится далеко-далеко отсюда. Желательно, на другой стороне земного шара. Есть не хотелось. Спать тоже. Тем более, ему ещё остаётся домашнее задание по алгебре. С графиками функций. Последнее время их было так много, что Богдан скоро их возненавидит. (Тем более, в сентябре учитель математики разорвал его соседа по парте на части, когда тот не смог начертить упомянутый график). За то время, что Богдан проучился в этом месте, он понял многое. Например, здесь всем плевать друг на друга. Перед каждым стоит только одна задача — выжить. Если раньше Богдан как-то пытался контактировать с одноклассниками, то их равнодушие и сломленность в корне задушили его дружеские порывы. Особенно выделялись давешние ученики. Дети, которые находились в таких условиях с самого первого класса.       Оценки за четверть у Богдана вышли хорошие. Начинались его первые каникулы за время жилья и учёбы здесь и они, если честно, казались ему глотком воздуха. Наконец-то. Наконец-то он сможет хоть немного отдохнуть. Наконец-то... — Эй, ты! Ты, с красным рюкзаком! — Богдан встал, как вкопанный, когда его окликнули. Людей с красным рюкзаком (да и людей в принципе), здесь больше не наблюдалось. Зовут точно его. Но кто и зачем?.. — Йо! — говоривший был ниже его почти на голову и говорил куда-то в плечо — Меня Гошей зовут. — Кто ты такой и чего тебе надо? — холодно, с высоты своего роста, поинтересовался Богдан, проигнорировав реплики неизвестного коротышки. — Гоша. Из 9Б, — так он девятиклассник? А по росту и не скажешь... Впрочем, Богдан встречал и помельче. Наверное, ничего удивительного в этом и нет. Всё-таки, в классе он был одним из самых высоких, средний рост девятиклассников, вроде как, пониже. Но не настолько, как у этого... Гоши. Он улыбается, как придурок, вдобавок ко всему худой, нескладный и неказистый. Тянет крупную длиннопалую ладонь для рукопожатия, и какой-то чёрт дёргает Богдана всё же ответить. — Ну, допустим, меня зовут Богдан. 9А. — А я знаю, — хитро улыбается Гоша, и Богдан видит в этой, скорее, ухмылке, что-то родное и знакомое. Ну точно же — раньше он тоже так улыбался. Гоша тощий, по-подростковому угловатый и непропорциональный, ниже Богдана на голову и уважения его затёртые почти до дыр джинсы и растянутая кофта не внушают совершенно. Но за ним почему-то всё равно хочется идти. — Если ты знал, то тогда зачем спросил? — задал вполне логичный вопрос Богдан, начав шагать в сторону своего дома. Гоша, что удивительно, спокойно успевал за его широким шагом даже без особого напряжения. Он не отвечает, только глядит хитро-хитро, как лисица. Хмыкает. — Будем дружить, — он даже не спрашивает, понимает Богдан. Просто ставит в известность. — Будем, — всё же соглашается Богдан, прекрасно понимая, что его ответ здесь не требовался. Это было что-то вроде маленького самоутверждения. В больших Гошиных глазах пляшут черти. «Он ебанутый, — понимает Богдан чуть позже, уже сидя в своей комнате, — просто, блять, поехавший на голову ублюдок». Но этот факт совсем его не пугает. Да и что может напугать человека, который шесть раз наблюдал безжалостное пожирание сверстников? Богдан отдалённо чувствует нечто сродни жалости, вспоминая брызги крови и отчаяние в чужих глазах. Однако, это чувство пропадает, когда перед глазами появляется Гошина улыбка-ухмылка, и на смену ему приходит острое любопытство. В первый день каникул Богдан, выходя за молоком, обнаруживает под дверью своего подъезда Гошу, одиноко пинающего камушки. — И давно ты тут стоишь? — интересуется Богдан, глядя сверху вниз. Гоша откидывает кончиком кроссовка ещё один, поднимает взгляд вверх и улыбается. — С самого утра, — говорит, и глазом не моргнув, — я не знаю, в какой квартире ты живёшь. — Сраный сталкер, — равнодушно бросает Богдан. Пересчитывает в уме деньги и прикидывает на сдачу купить себе сникерс... нет, сегодня лучше твикс. Он мельком бросает взгляд на шагающего рядышком Гошу. Чтобы было, чем делиться. Вообще-то, если бы Богдан узнал о Гоше ещё хотя бы два месяца назад, он бы точно стал шарахаться. Парень, шпионящий за другим парнем. Окружающим это как минимум не понравится, максимум — они разозлятся. Они живут в стране, полной предрассудков и стереотипов, стране, где человека, хоть как-то выбивающегося из серой массы, презирали. И сам Богдан недавно был точно таким же, но сейчас ему... мягко говоря, насрать. Пускай сталкерит, шпионит, крадёт его носовые платки и дрочит на них — Золотарёву Богдану абсолютно всё равно. Странный мальчик-сталкер — крошечная пылинка по сравнению с ну, например, огромными, блять, монстрами, жрущими школьников за неправильные ответы.       Богдан покупает три пакета молока и большой твикс (Гоша невзначай сообщает, что любит вообще любые шоколадки). Отдаёт половинку мелкому, сам суёт в рот вторую и жуёт. Гоша рассказывает ему всякую всячину, пришедшую в голову: как он в детстве любил гонять чёрных псов и распугивать воронов, как с наглой улыбкой выдавал монстрам из школы правильные ответы и плевал им в лицо, как мать его умерла, а отец повесился. И живёт Гоша сейчас со старшей сестрой. — А ещё,— говорит он безмятежно, заглядывая в глаза с почти собачьей преданностью, — я убил предыдущего учителя физики. Богдан, меланхолично жующий твикс и слушавший краем уха краткую биографию, уловивший последнее предложение, подавился, закашлялся и остановился. На его лице впервые за долгое время проступает живая эмоция — шок. А Гоша смотрит в ответ с каким-то диким восторгом в глазах, и Богдан наконец замечает то, что стало очевидным ещё при первой встрече — безумие. — Наконец-то это равнодушное выражение пропало, — Гоша кладёт мягкую, как у ребёнка, ладонь ему на щёку, всматривается, запоминая. И Богдан справляется с шоком, незаметно и глубоко вдыхает, а в его тёмных глазах вновь застывает лёд. — Клешню убрал, педик, — цедит с презрением, вскидывает голову и горой возвышается над худосочным мелким Гошей. Но при этом своего превосходства почему-то не ощущает. — Неужели ты не хочешь узнать, как же я прикончил одну из тварей и при этом сам остался живым? — с притворной грустью вздыхает Гоша, и Богдан бы точно испугался его взгляда, если бы не встречал его ранее. Так смотрят на тех, кого хотят сожрать. — Я беспокоюсь за свою задницу, так что нет, — отвечает ему Богдан и раздражённо отпихивает чужую конечность. Гоша улыбается — и почему-то в этот раз он похож на ласку. Маленький, проворный и до ужаса агрессивный зверь. Вцепится-вопьётся в глотку своими острыми зубами, а ты это заметишь только когда будешь умирать, истекая кровью. Если Гоша ласка, то точно какая-то неправильная, думает Богдан, когда они идут назад. Ласки обычно убивают быстро и незаметно, а эта плетётся за ним преданным псом. Богдан честно, знать не хочет, что Гоше от него нужно и каким образом он вообще о нём узнал. Хренов сталкер. — Если надумаешь узнать ответ, то приходи. Я живу за три дома отсюда, вон то зелёное здание с облупленной краской. Видишь? — Не интересует. — Третий этаж, квартира номер сто четыре, — игнорирует его Гоша, пихает в плечо на прощание и как-то по-особому задерживает ладонь. Прикосновение прогоняет по коже табун мурашек, и Богдан мгновенно скидывает чужую конечность. — Вот педик, — с неприкрытым отвращением выплёвывает Богдан. — Ты другие ругательства знаешь? — почти искренне интересуется Гоша, и Богдана хватает только на скривлённое в ответ лицо.       Гоша каким-то образом выяснил, в какой квартире живёт Богдан (видимо, увидел в окно, когда он задёргивал шторы) и на следующий день уже звонил в дверь (из нового тяжёлого материала и с аккуратным золотистым номером) квартиры Золотарёвых. — Мам, это мой друг, — ответил на неозвученный вопрос матери Богдан, поднимаясь с кровати, и мама, просияв, легко открыла радостно улыбавшемуся Гоше. Богдан встретил «друга» мрачным предупреждающим взглядом, так и гласившим: «только попробуй выкинуть какое-нибудь дерьмо на глазах моей матери, педик». — Привет, — радостно поздоровался Гоша, протянув руку. Богдан старался не думать о том, что он мог ей делать, но при маме шугаться этого придурка не хотелось. Поэтому Богдан через силу протянул ладонь в ответ. Хватка у Гоши оказалась удивительно крепкой, а пальцы оказались даже длиннее богдановых. Ему бы быть пианистом, что ли.       Мама восприняла новость о том, что у Богдана наконец-то появился друг в новом месте даже чересчур радостно. — Раньше ты постоянно водил кого-нибудь в гости, — говорила мама, ставя чайник на плиту, — а сейчас ходишь таким тихим, я даже забеспокоилась. Нет, ты молодец, что исправился, — мама легко и радостно улыбалась, а Богдану с каждым её словом становилось всё хуже и хуже. Это из-за вас с отцом я сейчас такой, — хочется сказать ему. Это всё потому, что я не был для вас тем сыном, которого вы бы хотели видеть. Богдан сжимает зубы, тихо и глубоко вдыхает, силясь успокоить кипящие в душе гнев и обиду. Затем чувствует, как ладонь осторожно и ненавязчиво обхватывают знакомые шершавые пальцы. Гоша смотрит на него с новым выражением лица, и так на Богдана ещё никто и никогда не смотрел. Только скажи, и я сделаю всё, что ты захочешь. — В общем, учись, но и не забывай о друзьях, ладно? — наваждение рассеивается вместе с маминым голосом, и Богдан легко выдёргивает свою руку из чужой. — Конечно, мам, — отвечает Богдан ровно, — и тебе не стоит беспокоиться. — Ты же мой маленький мальчик, — грустно вздыхает эта маленькая хрупкая женщина, — как мне не беспокоиться? — она идёт к нему и привстаёт на цыпочки, чтобы обнять. Богдану кажется, он вот-вот разревётся — даже не было сил на ответное объятие. Пока он не замечает выражение лица Гоши. Его радужки потемнели, и впервые Богдан на обычно приветливом лице видел гнев. А вкупе с его безумностью это смотрелось ещё страшнее, и Богдан сжал свою маму в объятиях, словно надеясь защитить от этого ненормального. — Только попробуй протянуть к ней свои грязные лапы, — говорит Богдан одними губами, — я тебя убью.       Они пьют чай под мамину болтовню, и всё это время Богдан чувствует, как по его лодыжке невзначай скользят пальцами в носках. А когда чужая ступня предпринимает попытку подняться чуть выше, Богдан в отместку находит её под столом и со всех сил отдавливает, всё ещё сохраняя невозмутимость. Мама, увлечённая рассказом, не услышала глухого звука удара, а Гоша даже не поморщился — только вздрогнул, когда богданова тяжёлая конечность со всех сил опустилась на его. И больше почти не пристаёт — только ненавязчиво гладит лодыжку, но на это можно не обращать внимания. Богдан всё ещё ломает голову над тем, почему Гоша обратил внимание именно на него. Не на кого-то ещё. Да, Богдан высок и красив, но... по сути, ничем не отличается от своих одноклассников. Абстрагировавшийся от реальности и отбросивший всякую жалость в целях выживания. Гоша же кардинально отличался от всех них. Если защитный механизм почти каждого в их школе являлся лишь уничтожением в себе чувств, то у Гоши он, по всей видимости, был другим. Если вообще был. Он же сломался, — думает Богдан, вспоминая тьму безумия в чужих глазах, и почему-то ему становится жалко этого одинокого маленького зверька в большом жестоком мире. После чаепития Гоша ушёл, не настаивая на прогулке. Богдан подавил в себе иррациональное желание остановить его и всё-таки пойти одеться. Глупости какие-то, надо было тогда проигнорить этого заморыша. А в голове упорно вертелось «если надумаешь узнать ответ, приходи». Богдан знал, что однажды всё-таки надумает, но этого ему не хотелось категорически.       И на следующий день, примерно в девять утра, зевая, собирался, когда Гоша громогласно позвал его с улицы. Повезло, что соседей не перебудил. — Ты совсем дебил? — встретил его Богдан вопросом со вполне очевидным ответом. — Можешь не отвечать, — поспешил добавить — мало ли, какая острота придёт в голову Гоше в этот раз. Гоша весело хмыкает, и, думается Богдану, он не станет обижаться, даже если Золотарёв назовёт его блядью или ещё каким-нибудь не менее обидным ругательством. — А какая у тебя фамилия? — внезапно спрашивает Богдан прежде, чем Гоша начал что-то рассказывать. — Фамилия? Штербенд, — Богдан чуть изгибает в удивлении бровь, когда слышит нечто, отдалённо напоминающее какое-то иностранное слово. — Заковыристая какая-то, — безразлично делится наблюдением Богдан. Гоша улыбается как-то странно. В голову приходит, что «Георгий Штербенд» звучит не так уж плохо, как могло бы быть. — Ты не первый, кто так говорит, — отвечает ему Гоша, и Богдан убеждается в том, что тот всё-таки не настолько чокнутый, как казалось ранее. Взгляд у него тяжёлый и задумчивый, чем-то он сейчас похож на Богдана. Впервые на его лице почти не наблюдается эмоций — Гоша о чём-то упорно размышляет, сведя брови к переносице. Хмуро-злобное выражение на лице человека, который на полторы головы ниже его, заставляет Богдана издать тихий смешок, и теперь уже шок отображается на лице Гоши. Он поворачивает голову, но Богдан успевает спрятать улыбку за ладонью, притворяясь, что закашлялся. — Покажи мне! — обиженно вопит и тянется конечностями к богдановому лицу, но тот легко уворачивается и хохочет, уже не пытаясь выдать смех за кашель. И не показывает свою улыбку Гоше назло. Но тот не отступает — умудряется достать прижатые к лицу руки и силится их оттянуть. У него, разумеется, не получается — Богдан не отступает и по итогу они оба валятся на траву. — Что за дебильная сцена из сёдзе-аниме, — хмуро ворчит Богдан, упираясь руками в землю точно у чужой головы. Гоша явно доволен таким раскладом. С языка так и рвётся уже привычное «педик». — Ты смотришь сёдзе-аниме? — хитро улыбается Гоша, но Богдан не уступает. — Раз ты знаешь, что это такое, то тоже. — Засчитано, — усмехается и кладёт руку на чужую шею. Доли секунд Богдан даже не думает сопротивляться, но потом резко откидывается и садится рядом. — Педик, — всё-таки говорит Богдан, и смеяться начинает уже Гоша. Они оба сейчас беззаботно смеялись, будто нормальные девятиклассники, у которых из проблем только предстоящие экзамены. Богдан уже и не помнит, когда он смеялся последний раз. Всякие мелочи забывались рядом с человеком, которому, он, кажется, был по-настоящему дорог. Пусть этот человек и отбитый на всю голову.       Вероятно, это всё потому, что из-за отсутствия какой-либо эмпатии со стороны окружающих (кроме, пожалуй, родителей), Богдан охотно принял единственно возможный вариант. И сейчас его неумолимо тянет ответить на чужое влечение, сделать хоть что-то, а не игнорировать или отталкивать. «Ну вот, теперь и я педик». Странно, что ему потребовалось всего-навсего несколько дней каникул, чтобы принять, осознать, и начать хотеть отвечать на эти странные чувства. Господи, нет, это слишком странно, Гоша точно читер. Богдан обожал быть в центре внимания. А он — этот странный чокнутый мальчишка — просто ходил за ним хвостом, на что-то намекал и внимательно слушал каждое его слово. Немного же действий требуется для того, чтобы увлечь собой Богдана. Раньше девчонки сами липли к нему, как мухи, и Богдан ничего от них не требовал, ровно так, как и не требовали они. Со всякими влюблёнными он попросту не связывался, опасаясь навлечь на себя неприятности. А это даже влюблённостью назвать нельзя. Скорее, фанатичная преданность и маниакальная зависимость. Тем более со стороны человека своего пола. Это было настолько странно и непривычно, что Богдан совершенно не понимал, что ему, собственно, дальше делать и как себя вести. Он не был влюблён, это очевидно. Но, если подумать как следует, то какое-никакое влечение однозначно наблюдалось. У Гоши мягкие рыжие волосы, большие выразительные глаза, вполне симпатичное лицо. Сам он довольно худощавый, а если как следует пофантазировать (и, возможно, напиться), то его тело с натяжкой может сойти за тощее девичье. — О чём задумался? — спрашивает его Гоша спустя несколько минут расслабленного молчания, и Богдан вздрагивает, как от удара. Мнётся, отводит взгляд, секунды три думает, что ответить, чтобы не было подозрительно. — Школа, — ляпнул первое, что пришло в школу. Тема для обсуждений сочная, интригующая и покрытая мрачной пеленой тайн. Пусть и отнюдь не самая приятная. — О, — многообещающе выдаёт Гоша. Задумчиво трёт длинными пальцами подбородок, опускает голову вниз и раздумывает. Богдану всё ещё хочется знать, как такому тощему коротышке удалось убить одного из учителей. В голове мелькает подозрение — а не соврал ли? — но оно тут же рассеивается. Богдан откуда-то знает: не соврал. Поэтому ничего не спрашивает: плата за знания слишком очевидная и пугающая. — Директор — человек. Всего два слова выстраивающуюся разбивают цепочку рассуждений, Богдан вскидывается и ошарашенно сморит на Гошу. — Человек? — Ага. Ходят слухи, его семья контролирует весь город. А это обучение с монстрами, насколько бы жестоким оно ни было, довольно эффективно, согласись?       Богдан соглашается, но его всё ровно корёжит от отвращения. Может, в стрессовой ситуации дети и учатся пользоваться мозгами, но при этом их психика неизбежно (он незаметно покосился на собеседника) травмируется. Как, например, Гошина. — В любом случае, эти монстры не бессмертны и от них можно защититься, — тянет губы в улыбке Гоша, щуря глаза. Его взгляд — пристальный и развязный — Богдан ловит на себе и почти ощущает фантомные прикосновения под одеждой. Он ещё не может решить, нравится ему это или нет. Поэтому отвечает. — Это, конечно, очень интересно, но я не собираюсь принимать сомнительные предложения, — мгновенно отбривает Богдан, не давая ни надежд для Гоши, ни поводов сомневаться для себя. — Жаль, — с притворной грустью вздыхает Гоша, — я ведь многого не прошу. Всего лишь поцелуй. — Поцелуй? — недоверчиво переспрашивает Богдан, — а разве не?.. — Какой ты мнительный, — смеётся и тут же серьёзнеет, — нет. Только поцелуй. Разве это не мизерная плата за один из важнейших секретов этого мира?       Богдан взвешивает все «за» и «против» секунды две. Они знакомы всего ничего, а этот уже предлагает засосаться. С другой стороны, он безнаказанно убил монстра... но нет, Богдан не продастся за эту информацию. По крайней мере, не сейчас. — Знаешь, дружище, — он добросердечно улыбается, кладёт на плечо заинтересованному собеседнику руку, — пошёл-ка ты нахер со своими поцелуями. Гоша растерянно моргнул. И засмеялся. Он тихонько хихикал, прикрывая рот, и Богдан сам с трудом сдерживал улыбку, ощущая его искреннее веселье. Почти счастье. — Ну я же вижу, ты хочешь улыбнуться, — Гоша беззастенчиво лезет к нему на колени, двигается ближе и кладёт руки на щёки, — не сдерживайся. — Это так пошло звучит, — Богдан отпихивает его рукой, закатывает глаза и мученически вздыхает. И всё же растягивает уголки губ в слабой улыбке. Они просто сидели на траве, ловя лицом порывы ветра и болтая ни о чём, пока Богдану не надоело. — Пошли уже. Сидим тут как дебилы. — Почему как?       Богдан замахнулся для подзатыльника, но Гоша со смешком остановил его рукой, на мгновение сжав чужие пальцы. И тут же поплатился — Богдан достал его другой рукой, благо, они у него длинные. Смеясь и пихаясь, они-таки дошли до лавочки и более-менее спокойно устроились уже там. — Через несколько дней вторая четверть, — спустя пару минут беззаботной болтовни изрёк Гоша. Богдан поморщился — с Гошей, оказывается, тот факт, что совсем скоро ему опять придётся ходить в убежище монстров на протяжении нескольких недель, из которых выходные только по воскресеньям, забывается напрочь. — Что будешь делать? — То же, что и раньше, — хмуро ответил Богдан, запрокидывая голову к тусклому серому небу. — То есть? — Ебашить.       Они погуляли ещё немного и разошлись. Такие походы просто так продолжались до самого конца каникул. Гоша по-прежнему требовал поцелуй за выдачу информации, а Богдан честно не понимал, почему (не считая своей псевдо-гетеросексуальности) отказывается. Вроде как, это почти не отличается от плевков друг другу (исходя из опыта с девчонками) в рот. Лучше бы он денег попросил, честно. Богдан предпочитал бахвалиться перед одноклассниками засосами, чем реально с кем-то целоваться. Абсолютная тишина, царившая в классе, лёгкие уравнения, вычисляемые через дискриминант, мелькающие перед глазами графики функций, равномерно рисуемые раз за разом — всё это позволяло как следует подумать. Гоша действительно сумасшедший и совершенно очевидно повёрнут на нём, Богдане. О причинах последний не имел даже малейшего понятия: он Гошу-то в первый раз увидел, когда тот окликнул его. Да ещё и эта его странная фамилия, Штербенд... Он по-всякому пробовал забивать её в переводчик с английского, но ничего путного тот не выдал. Это было больше похоже на... Богдан никак не мог вспомнить, какой именно, но он точно был уверен, что как-то слышал речь на этом языке. И что она обозначает?..       Увлёкшись размышлениями, Богдан заметил угрозу только тогда, когда один из многочисленных вытягивающихся глаз их учителя математики оказался у него перед лицом, внимательно заглядывая в глаза. Хлюпающие звуки, раздавшиеся буквально спустя две секунды, известили о том, что математик направлялся прямиком к нему. Богдан смотрел на огромный выпученный глаз монстра, и... ничего не ощущал. Совсем. Странно, а раньше он бы определённо весь вспотел и напрягся. «В любом случае, эти монстры не бессмертны и от них можно защититься». Слова Гоши, его вид — весёлый и расслабленный — почему-то внушали Богдану доверие. И он не боялся. Подошедший учитель математики угрожающе навис над головой, капая на голову слизью. И если раньше Богдан с лёгкостью абстрагировался от этого, то теперь почувствовал невероятной степени раздражение. Страхом тут и не пахло. — Извините, не могли бы вы не марать меня своей жидкостью?       Если до этого по кабинету разносилось равномерное шуршание бумаги и еле слышный скрип ручки, то теперь здесь стало настолько тихо, что Богдан слышал своё почти бесшумное ровное дыхание. — Что ты сказал? — уродливая слюнявая пасть твари приоткрылась, и на голову Богдана полилось ещё больше слюны. — Я сказал, — повторил он уже чуть громче, — что ваши слизь и слюни мне мешают, — произошедшее далее никакому разумному объяснению не поддавалось. Всё было как в тумане. Когда чудовище утробно зарычало, уже готовясь сожрать наглеца, Богдан вскинул голову и взглянул в чернеющую темноту широкой пасти. — Уйди прочь, злобный демон.       Тварь зависла на секунду. И тут же издала полный боли визг, шарахнувшись назад и сшибая собой заднюю парту. Правую руку будто жёг огонь, и его болезненное пламя медленно расползалось по всему телу, пока Богдан, встав, тяжело дышал посреди класса. Огонь оказался на лице, и он со стоном поднёс руки к нему, шагнув назад. Свет слепил, монстр продолжал визжать, а сквозь прижатые к лицу пальцы сочилось влажное, солёное и горячее. — Он прикоснулся к саламандре! Он прикоснулся к саламандре! — Богдан отчётливо слышал визг монстра, сопровождающийся нарастающим гулом. Я не успел дать ему подзатыльник. Он поймал мою руку. И что-то с ней сделал. Потому что её усеивали чёрные полосы, больше напоминающие татуировки. Толстые, обвивающие всю руку и тянущиеся выше. Богдан полагал, они были и на его лице. Тогда понятно, почему на него смотрят с таким ужасом. Со свистом втягивая и выдыхая воздух, Богдан отнял руки от сочащихся кровью глаз, взглянул на свой класс и забитого и испуганного монстра, который теперь почему-то казался жалким и маленьким. — Хей-хей-хей, остановись, — в голове раздался знакомый голос, вмиг прекративший творящуюся в ней какофонию. — Гоша? — Он самый. Попробуй запихнуть всё это обратно, иначе умрёшь. — Но что? — Давай, не кипишуй. У тебя получится. Я дал тебе Метку не для того, чтобы ты погиб, используя её. — Дал что?.. — Нет времени объяснять, я потом расскажу. Давай.       Диалог длился не дольше трёх секунд, но этого хватило, чтобы чёрные полосы заползли и на левую половину тела, а кровь хлынула уже изо рта. Помимо дикой боли и острого недоумения Богдана охватил страх смерти — настолько сильный, что у него перекрыло дыхание. А может, он попросту начал захлёбываться в крови. Он уже не видел, что творится вокруг него — перед глазами застыла кроваво-красная пелена. Но Богдан слышал, как хлюпало при передвижение тело чудовища. Теперь его, очевидно, хотят просто убить, потому что дрянь, которую сотворил с ним Гоша, опасна для жизни монстров. Он опасен. Его боятся. Может, этим и воспользоваться? Пока его не убило, конечно. Богдан совершенно не представлял, что ему делать, но, чего хотелось, так это поскорее вернуть всё на свои места и избавиться от полос. Откуда они пошли?       Богдан думал о том, что хотел бы закончить это чёртово заведение и выбраться отсюда живым. Он не позволит какому-то шаманству от стрёмного пацана погубить всё. К руке. Пусть всё вернётся на место Метки. Жжение, постепенно захватывающее всё его тело, внезапно перестало распространяться от одной только мысли. — Умница. Ты движешься в верном направлении. Сосредоточься на одной точке. Той самой, посередине ладони. Давай. У тебя получится, хороший мой. — Что ещё за «хороший мой»? — ответа на свой вопрос Богдан так и не получил, или, может, не успел — ему пришлось целиком и полностью сосредоточиться на возвращении себя в нормальное состояние. Он уже чуть ли не блюёт кровью, а глаза, судя по ощущениям сейчас вытекут. Нельзя этого допустить. Ни в коем случае нельзя. И уродливые полосы, недавно стремительно охватывающие его тело, прямо сейчас отступали. Хороший мой. Когда жгучая боль и кровотечение немного унялись, Богдан смог разглядеть, что к нему с максимальной скоростью, на которую способна жирная склизкая туша, движется многоглазый учитель математики. Боль, ранее охватывающая почти всё его тело, сконцентрировалась в одной точке, и тогда Богдан решил: нужно окончательно её уничтожить. А лучший способ избавиться от боли — выместить её на ком-то другом. Чёрный толстый луч впечатал уже почти нависшего над ним монстра прямиком в стену — так, что всё помещение загремело, зашаталось, стеная вместе с его раненным обитателем. Это последнее, что запомнил Богдан прежде, чем отлетев от ударной силы спиной в школьную доску, отключиться.

***

      Он очнулся в белом помещении, с жутко болевшим телом, уставший, разбитый и растерянный, но живой. Богдан не успел додумать последнюю мысль до конца, но уже почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы радости. Слёзы катились по его лицу, пока он сам, не в силах встать, лежал и смотрел в белоснежный потолок и тяжело дышал, стараясь не всхлипывать. — Ну-ну, не надо плакать. Зато ты монстра убил. Гоша сидел рядом, и Богдан отчётливо видел выпирающие из-под верхней губы клыки. В его полыхающих жёлтым глазах Богдан сияли смешинки. — Что ты такое и чего тебе от меня надо? — Поцелуй меня, и я всё тебе расскажу, — и вновь он кладёт свои руки ему на щёки, а Богдан чувствует на них когти. Одно движение — и от его лица останется лишь кровавое месиво. Но прикосновения нежны — и в этот раз Богдан даже не может поднять руку, чтобы отогнать их. Да и не хочется. Он закрывает глаза, приподнимает болезненно гудящую голову и тянется к нависшему над ним... человеку? Да кто его знает. Гоша не целуется — кусает рот и губы, болезненно, жёстко, почти до крови, но Богдану нравится до кругов перед глазами и он тянется ещё, невзирая на боль. Неумело лижет чужое нёбо и задыхается-задыхается-задыхается — по телу тянется тугое тяжёлое удовольствие, от которого воздуха в лёгких словно и нет. — Хороший мой, — бормочет сквозь поцелуй, а потом вонзает клыки в плоть, и Богдана подбрасывает. Боль и удовольствие смешались в единое целое, зажав его, такого маленького и беззащитного перед силой физических ощущений. Он плачет, дышит ртом, пока когтистые руки прижимают его к груди и гладят по голове.       Гоша успокаивающе бормочет что-то на ухо, и в его голосе слышится столько любви, что Богдану хочется разрыдаться ещё сильнее. Но вместо этого он цепляется за худую спину и переживает нахлынувшую волну чувств, уткнувшись в чужое плечо. — Тише, тише. Скоро придут врачи. Я уйду, но если что, буду рядом. Ты только позови, — последнее предложение звенит в ушах даже когда сам Гоша уходит, и вместо него Богдан видит людей в белых халатах. Врачи суетятся, берут кровь и измеряют температуру, обеспокоенно качают головами, осматривая правую руку. Своё времяпровождение в больнице Богдан плохо запомнил — в основном потому, что почти всё время спал под действием обезболивающих. Но появления Гоши врезались ему в память напрочь — потому что тот всегда касался его. И смотрел своими переливающимися жёлтыми глазами. У Богдана даже не было переломов — просто сильные ушибы и сотрясение мозга, но его почему-то доверху пикчали транквилизаторами — так, что он порой забывал, где и зачем находится. Об ушибах и сотрясении ему рассказал всё тот же Гоша — когда они вместе сидели, и он перебирал богдановы светлые волосы, поглаживая по голове. — Больше я не смогу к тебе приходить, — как-то говорит ему Гоша, и Богдан силится возразить. Но от наркотиков он вялый настолько, что язык стал лишь бесполезным куском мяса, неспособным нормально функционировать, — тише, тише. Я тебе потом всё объясню. Если что, меня здесь не было, — меня бесит твоё потом, хочется сказать Богдану. Хренов ублюдок, скажи, что ты со мной сделал, — бьётся в голове, но теперь, похоже, Гоша мыслей не читает. И исчезает, будто его здесь никогда и не было. Богдан тянет руку, но ловит только пустоту. Ему кажется, он всё выдумал, и сейчас лежит в психушке после припадка. Потому что, единственный, кто мог бы подтвердить, что он не сумасшедший — ушёл. И в этот раз, видимо, надолго. А потом Богдан наконец-то просыпается — в этот раз зачем-то привязанный к кровати по рукам и ногам. Перед ним сидел человек, которого он уже не раз видел — кажется, его лечащий врач. Богдан полностью находится в сознании, может ясно мыслить и тело его более не похоже на кисель. Но он связан — и это удручало настолько, что Богдан даже почти не чувствовал страха перед незнакомым человеком. — Привет, — голос врача звучит насторожённо, — скажи, ты понимаешь, где находишься? — Богдан не надеется на то, что у него выйдет внятно ответ, но он размыкает губы и издаёт еле слышное «да». — Хорошо. Скажи, ты помнишь, что с тобой произошло? — а вот на этот вопрос уже нельзя отвечать положительно. Интуиция подсказывала ему, что это точно плохо скажется на нём в дальнейшем. Поэтому Богдан слабо мотает головой из стороны. Взгляд врача становится разочарованным — и в то же время каким-то облегчённым. — Ясно. А не приходил ли к тебе кто-нибудь ещё, помимо меня и медсестёр? — взгляд врача становится острым, цепко-внимательным. Богдан открывает рот и всё ещё хрипло отвечает, что не помнит. Вид у собеседника делается совсем недовольным, но он молчит некоторое время и потом коротко говорит, что Богдана скоро выпишут.       И его действительно выписывают — всего лишь через несколько дней. К тому времени Богдана прекращают колоть сильнодействующими препаратами, и он смог начать ходить — не без чужой помощи, правда, но всё же. Его даже отпускали помыться раз в день. А Гоша так и не появился. Будто... ему что-то мешало. Думалось Богдану, в этом городе всё ещё запутаннее, чем кажется на первый взгляд. Родители, обеспокоенные и уставшие, ждали его у выхода, и Богдан почувствовал невероятное облегчение, когда увидел их — живых и здоровых. Такое, что ему захотелось расплакаться. Но он не мог этого сделать при них — иначе тогда какой из тебя мужчина? — спросит его отец. Мама обнимала его, привстав на цыпочки — такая маленькая и хрупкая. А монстры из школы могут легко завалить даже громилу вроде него — и Богдану было действительно страшно от этого факта. Ему хотелось сделать всё, что в его силах, ради защиты его семьи. Пусть они и затащили его сюда. Богдан чувствовал на затылке прожигающий звериный взгляд, но уже не боялся. Гоша — кем бы он ни был — кажется, разделял его стремление разделаться с монстрами.       Они встретились на следующий день, когда родители Богдана ушли на работу. Гоша улыбался, подмигивал жёлтыми глазами с вытянутым зрачком, болтал ногами, сидя на подоконнике. Богдан видел иногда мелькающий меж губ раздвоенный язык и думал, что Гоша сейчас как никогда похож на змею — и как он раньше не замечал? — Рассказывай, — потребовал у него Богдан, когда просто молчать надоело. Он сверлил собеседника мрачным взглядом и, похоже, совсем не боялся ни его, ни чудовищной силы, которой он обладал. Гоша улыбнулся. И начал. — В следующем году мне исполняется ровно сто лет. Знаменательная дата, не правда ли? — Поменьше лирических отступлений, побольше сюжета, — жёстко оборвал его Богдан. Гоша надулся. — Портишь мне всё веселье, Богда-а-а-ан, — притворно-обиженно протянул он, а в жёлтых глазах плясали черти. — Как ты понял, я не человек, — ну наконец-то он соизволил вернуться к делу, подумалось Богдану. — Мы с сестрой — саламандры, — в памяти что-то щёлкнуло. Богдан вскинулся. — Тогда, в школе, тварь что-то визжала о саламандре, — по губам Гоши растеклась медовая ухмылка. — Верно. Если что, мы растём и развиваемся гораздо медленней, чем люди, так что можешь держать меня за своего ровесника. По человеческим меркам я даже младше тебя. Так вот, о чём я. То, что я сделал с тобой — особое заклинание, которым может овладеть любое магическое существо, — Богдан даже не удивился, поймав в чужой речи слово «любое». Этих тварей наверняка гораздо больше, чем ему кажется, — «Метка», через которую я способен передать тебе часть своей магической силы и связываться телепатически. Наличие Метки может выдержать далеко не каждый, обычного человека от переизбытка энергии разорвало бы на части, — Гоша по-кошачьи склонил голову набок, всё не прекращая ухмыляться. — А я разве не обычный человек? — насторожённо поинтересовался у него Богдан, и тот растянул ещё шире — его оскал становился безумным. — У тебя высокая предрасположенность к магии. Я ещё на линейке заметил. Такие, как ты, рождаются далеко не в каждых семьях. Возможно, твои предки были магами. — Магами? — Именно. — И... что конкретно от меня требуется? — Богдан перешёл к наиболее интересующему его вопросу и с некоторой опаской ожидал ответа. Ещё более широкая улыбка Гоши (и как у него ещё рот не заболел?) совершенно ему не понравилась. — Ты же хочешь избавить всех от тирании этих монстров? — вообще-то, отвечать вопросом на вопрос невежливо, но Богдан предпочёл не указывать на небольшую оплошность Гоши. — Допустим, — предпочёл туманно ответить человек, невероятно напрягшись под пристальным взглядом жёлтых глаз. — Тогда предлагаю объединиться. Мы вместе прикончим всех монстров и достигнем наших целей. И всё у всех будет хорошо. Лады? — Гоша протянул длиннопалую когтистую ладонь для рукопожатия, и Богдан неуверенно дал свою в ответ. Правильно ли он поступает? Неизвестно. Но, в любом случае, ему точно хотелось бы уничтожить каждую тварь и наконец освободить этот страдающий, ежемесячно теряющий почти десятки детей, город.       И вот, через двадцать минут после этого разговора Богдан стоял перед заброшенным зданием на окраине города. Гоша сказал, ему просто жизненно необходимо познакомить Богдана с его сестрой — потому что она, как бы, тоже является участником операции. — И... вы тут живёте? — задал вполне себе резонный вопрос Богдан, окинув многоэтажку недоверчивым взглядом. Никаких признаков жизни. — Всё не так просто, как ты думаешь! — весело ответил ему Гоша, исчезая в темнеющей черноте подъезда. Ах, ну да, как он мог забыть. Под самим зданием, кажется, находился целый лабиринт, но по тому, как уверенно саламандр петлял среди коридоров, Богдан понял: он прекрасно здесь ориентируется. А когда они оказались перед невзрачной потрёпанной дверью, Гоша приложил пятёрню к потрескавшемуся дереву (Богдан заметил, что на нём были изображены, кажется, два человечка, которых иногда рисуют в тетрадке на уроках, когда заняться нечем — девочка и мальчик, державшиеся за руки) и зашептал что-то на, вроде как, латыни.       А когда он закончил, то из-под щелей в двери на мгновение вспыхнуло золотое свечение. Гоша толкнул её, уверенно шагнул вперёд. — Я дома! Едва Богдан переступил через порог, как дверь с шумом захлопнулась и зашипела, вновь засветившись золотым светом. — Мы с сестрой очень долго устанавливали эту защитную систему, — похвастался ему Гоша. — Вильхельм, — Богдан услышал чужой голос, мягкий, строгий и раскатистый — в общем, красивый. Высокая, — первое, что подумал о незнакомке Богдан. Он недавно измерял рост — сантиметр показал метр восемьдесят пять. А эта девушка точно не ниже. И, несмотря на эту свою особенность, она всё равно казалась утончённой и очень красивой. Полная противоположность своему брату. — Это что, человек? — Не просто человек, Барбара. Das ist der Schlüssel zur Umsetzung unseres plans, (это ключ к выполнению нашего плана) — после грубой быстрой речи на (?) немецком глаза Барбары расширились. Она присмотрелась к Богдану куда серьёзнее, и если бы он обернулся, то заметил на смазливом лице Вильхельма (он врал, представляясь Гошей?) торжество. Напряжение исчезло, когда Вильхельм с добродушной улыбкой похлопал его по плечу. — Не обращай внимания, иногда я вспоминаю родные края и начинаю говорить на немецком, — посоветовал ему Вильхельм. А потом подошёл к Барбаре и (ей пришлось как следует нагнуться) соприкоснулся с ней лбами. У Богдана возникло неловкое чувство того, что происходящее сейчас он видеть не должен — будто между братом и сестрой происходило что-то глубоко личное. Поэтому он принялся с притворным интересом разглядывать просторный коридор.       Зачем этим двум столько места он решительно не понимал. Скудно обставленный коридор — у стены сиротливо стоял узкий шкаф — внушал некую... отчуждённость. Не будь у этих двоих друг друга, они бы точно свихнулись в этом огромном пространстве. Впрочем, Вильхельм и Барбара чувствовали себя вполне комфортно. Когда странный ритуал был завершён, Вильхельм (почему-то выглядевший куда здоровее и оживлённее, чем раньше), побежал показывать Богдану их с сестрой квартиру. — Здесь, — говорит, — живу я, — его комната отличалась своей забитостью по сравнению с коридором. Настенные полки были заставлены странного вида старыми книгами, шкаф и вовсе производил впечатление того, что там спрятан самый настоящий скелет. Вполне возможно, у этой столетней (до сих пор в голове не укладывалось) рептилии скелеты в шкафу в прямом и переносном смысле. — Я научу тебя человеческим заклинаниям. Тебе повезло, что ты встретил именно меня. Потому что из всех магических существ только я на твоей стороне и только я знаю человеческие заклинания. — Существуют разные виды магии? — недоверчиво спросил Богдан. Ответом ему стал короткий кивок. — В магических существах магическая энергия заключена с самого их рождения и до конца жизни. На планете происходит бесконечный обмен огромного количества магической энергии. С людьми всё куда сложнее — у вас есть души. У нас они отсутствуют, поэтому не выделяют никакой энергии. А вы, люди, выбрасываете в атмосферу огромное количество энергии ваших эмоций, излучаемой душами. Если бы не они, планета бы погибла, — на последнем предложении голос Вильхельма понизился, стал злым и угрожающим. Богдан поморщился — у него создавалось впечатление, что саламандр обращался и к нему тоже. У него даже не хватило смелости начать расспрашивать что это за такие «они». Впрочем, спустя несколько секунд Вильхельм беззаботно улыбнулся и вновь заговорил. — Возвращаясь к теме обмена магией. У большинства людей нет возможности использовать магию — они просто на это неспособны в силу огромного количества энергии эмоций. Но есть... определённый процент тех, кто способен овладеть магией. И то, заклинания магических существ вы осилить не сможете, предкам нынешнего поколения пришлось придумывать специальные человеческие заклинания. Таких магов по всему миру тысячи. Однако, тех, кто может освоить хотя бы пару заклинаний выше среднего — уже сотни. Людей, способных на высокоуровневую магию десятки. А тех, кто в силах в одиночку противостоять могущественным магическим существам — единицы. И я чувствую, что ты из таких. Иначе ты бы не выдержал силу моей Метки, — от переизбытка информации у Богдана начала болеть голова, но он честно старался всё запомнить. Магическая энергия, её обмен, магические создания, люди и магия... всё это отвратительно напоминало заголовки для пунктов конспекта по какому-нибудь нудному гуманитарному предмету. Но остался ещё один вопрос, интересующий Богдана. — У вас же есть свои заклинания, а у людей... свои, правильно? — начал он неуверенно. — У каждого вида определённый стиль магии, — кивнул Вильхельм, словно одобряя его вопросы. — Тогда откуда ты знаешь ещё и человеческие заклинания? Тебе же незачем, — задал, наконец, свой вопрос Богдан. И тут же стушевался под вмиг ставшим тяжёлым взглядом Вильхельма. Впрочем, он тут же смягчился и вновь натянул это добродушное выражение лица. — Неважно, хороший мой, — заверяет его Вильхельм. Подходит близко, почти вплотную. Встаёт на носочки, обвивает руками шею. Пахнет он вкусно-вкусно — мятным шампунем, каким-то простеньким одеколоном — мужским, к тому же — но Богдана ведёт, и он охотно поддаётся этому влечению. Нагибается, обнимает чужое худощавое тельце и искренне не понимает, почему его эмоции столь сильны. Вильхельм — маленькая столетняя ящерица — мягко целует шею, и если бы сейчас Богдан увидел его полный торжества взгляд, то тут же отпрянул.       На кухне их уже ждёт Барбара, невозмутимо поглощающая какой-то салат. — Was wirst du tun, wenn es vorbei ist? (что ты собираешься делать, когда всё закончится?) — сразу же встречает фразой на немецком. Богдан не понимает ни слова. А Вильхельм ухмыляется, прижимается к нему всем телом, обнимая со спины. Вдыхает глубоко-глубоко, словно принюхиваясь, и отвечает на выдохе. — Ich werde ihn töten, Schwesterchen, (я убью его, сестрёнка), — Вильхельм почти урчит, выговаривая последнее слово. Взгляд Барбары становится нечитаемым, но на дне янтарной радужки Богдану чудится сочувствие. — Делай, что хочешь, — уже на русском отвечает эта красивая девушка, и Вильхельм, напевая себе под нос, усаживается за стол и всем желает приятного аппетита. Богдан следует его примеру и скромно присаживается на табуретку около Барбары. У неё длинные рыжие волосы, лоб, прикрытый чёлкой и вблизи она кажется более... человечной, что ли. Забавно применять это определение по отношению к древней ящерице. Тем не менее, тайком разглядывать её профиль Богдану даже нравится. Барбара кажется куда более спокойной, чем её брат, рассудительной и уравновешенной. А ещё у неё в глазах застыла печаль. Глубокая и всеобъемлющая, подобно океану во время шторма, из-под пучины которого можно выбраться лишь чудом.       Богдан совершенно не понимал, конкретно какие цели преследуют эти двое. Убить всех монстров? Но зачем? Они ведь, вроде как, по одну сторону баррикад, разве нет? И какой резон Вильхельму использовать человеческую магию, если он — саламандра? Вопросы наслаивались друг на друга, и среди всей этой каши Богдан не мог уловить даже намёк на правильный ответ. Происходящее напоминало собой запутанный клубок ниток, при каждой попытке распутать который всё становилось хуже и хуже. А речь на немецком — настораживала и пугала, потому что во время неё Вильхельм будто бы становился другим человеком. Все эти его слащавые улыбочки — всего лишь искусное притворство... Но. Но Вильхельм лезет обниматься, и его запах забивает нос, кружит голову, и Богдан совсем не видит, как Барбара мрачнеет, опьянённый. Его ведёт, его тянет, безумно хочется коснуться чужого тела, сдавить в объятиях, провести языком по шее и укусить. — Хороший мой, — урчит ему на ухо Вильхельм, шарит руками по спине и щекочет легонько, будто играясь.       Когда младший брат возвращается, проводив их нового союзника (хотя, вернее будет сказать, пешку) до дома, Барбара встречает его мрачным взглядом и привычным немецким. — Ты думаешь, правильно вот так его использовать? — Да какая разница? Всё равно, когда мы закончим, этот городишко русских отбросов развалится к чертям собачьим. Там им всем и место. Барбара устало вздохнула, подавив в себе желание залепить братцу подзатыльник, как в старые-добрые. Ей всегда казалось, что Вильхельм слишком сильно ненавидит русских.       Открывая знакомые школьные двери, Богдан ожидал чего угодно. И своей мгновенной смерти, и того, что его погонят к директору... но никак не этого. Одноклассники улыбались. Впервые смотрели не сквозь, а на него. Учитель биологии же никак не отреагировал на его появление. Словно Богдана тут и не существовало. Первый урок после почти месячного отсутствия прошёл в гораздо меньшем напряжении, чем Богдан ожидал. Возможно, это потому, что его одноклассники не казались каменными изваяниями. Да, они всё ещё боялись, но теперь словно... стали друг другу немного ближе. Соседка по парте — темноволосая девочка, изредка косила на него взгляд, просила ластик или линейку, улыбалась слабо и немного смущённо. А раньше у неё были точно такие же пустые глаза, как и у самого Богдана. Алиса Горькая — девочка с красивым именем и забавной фамилией. «Спасибо тебе», — гласит скромная записка, написанная каллиграфическим почерком Алисы. Богдану кажется, он в сказке. И всё это благодаря Вильхельму. Паучьи сети затянулись туже.       Вечером Вильхельм увёл его из дома — впервые показать магию. — И люди и магические существа начинают с одного и того же, — говорит ему Вильхельм. — Ты должен научаться ощущать свою ауру. — Ауру? — Да. У каждого разумного существа есть своя аура. У магических существ она выражена гораздо сильнее, чем у людей, и если мы прекратим шифроваться, нас тут же вычислят охотники. — Охотники? — переспросил Богдан немного насторожённо. В чужих глазах вспыхнуло раздражение, впрочем, тут же подавившееся — Богдан даже решил, что ему примерещилось. — Именно. Изначально и по сей день люди изучают магию для того, чтобы истреблять нас, — расслабленно, без малейшего намёка на злость или ненависть. Но Богдан всё равно ощутил мерзкий холодок страха, мурашками проскочивший по коже. — Но об этом позже. Аура... что-то вроде силового поля. Маги высшего уровня могут сгущать её настолько, что она становится щитом. Но проще использовать для подобного заклинание, тотальный контроль ауры отнимает много сил. А тебе бы сначала научиться её просто ощущать. Вот смотри, — Вильхельм подошёл к нему чуть ближе. Несильно сжал свой кулак, будто что-то сдавливая. Богдан почувствовал... ничего. Совсем. — Только что я соприкоснулся своей аурой с твоей. — И ничего не ощутил, — понуро осведомил его Богдан. Он — в магии совсем новичок, так и должно быть. Но детская обида на неспособность к такой мелочи всё равно ощущалась. — Я тебя всему научу, — обещает Вильхельм, сжимает его ладонь в жесте поддержки. И начинает объяснять. — Для начала закрой глаза. Теперь сосредоточься. Подумай о небольшом силовом поле, которое постоянно окружает тебя. Вытяни руку вперёд. Ощути его.       Сказать, что Богдан чувствовал себя крайне глупо, это ничего не сказать. Он повторял всё то, что говорил Вильхельм, и у него было стойкое ощущение того, что над ним неудачно шутят. Тем не менее, спустя несколько секунд упорного старания неизвестно над чем, Богдан смог ощутить. Оно было действительно слабым, ничтожным и незаметным, но он мог почувствовать, как это что-то мягко ложится в руку, подчиняясь его приказу. Упругое, протекающее сквозь пальцы и еле ощутимое — Богдан сжал ладонь, крепко захватывая. — Это поразительно! — Вильхельм одобрительно улыбался, хлопая в ладоши. — Мне потребовалась неделя, чтобы научиться этому. Впрочем, что и ожидалось от человека с потенциалом вроде твоего, — если бы Богдан пригляделся чуть внимательнее, то заметил бы, что улыбка у собеседника вымученная, сам он едва заметно трясётся от злости, а хлопки натянутые и ироничные. Но Богдан, несмотря на всё пережитое им дерьмо, был наивным и доверчивым. Поэтому Вильхельм — существо, которое помогло ему выбраться из бесконечного дня сурка и дать надежду на лучшее — никаких опасений не внушал. — Ты можешь искажать свою ауру как угодно, — закончив аплодировать, продолжил урок Вильхельм. — Скрывать или наоборот расширять, вытягивать лишь одну её часть наподобие щупальца, чтобы прикоснуться к чужой ауре. И — действительно — Богдан ощутил, что это что-то легонько, почти играючи, тронули. Прикосновение Вильхельма было приятным. Богдан ощутил дрожь, зарождающуюся у поясницы, длинно расслабленно выдохнул, прикрыл от удовольствия глаза. Вильхельм сдержанно улыбнулся и откашлялся. — Давай продолжим тренироваться. Теперь ты должен попробовать «расширить» свою ауру. Пока что она слаба и радиус будет совсем небольшим, но тебе необходимо научиться контролировать её именно сейчас. Когда ты станешь сильнее, это будет сложней. Поэтому... оу, — он не успел договорить. Богдан сделал, что ему сказали — попробовал «распустить» то, что автоматически удерживалось его собственным телом. Своей аурой он накрыл ауру Вильхельма — та была плотной, как мячик, гораздо прочнее и гуще его собственной. И вся мгновенно ужалась — настолько, что Богдан даже перестал её чувствовать. — Неплохо-неплохо! А теперь — сделай то же, что и я только что!       Этот вечер Богдан провёл, бесконечно искажая свою ауру так и эдак. Вильхельм продемонстрировал, насколько хорошо у него получается, и Богдан силился повторить за ним. И, по сравнению с его, можно сказать, наставником, у него выходило... ужасно. Но Вильхельм сказал, что это простительно: в конце-концов, он столетняя ящерица, а Богдану всего пятнадцать и он использует магию второй раз в жизни. Когда Богдан совсем выдохся, Вильхельм похвалил его и проводил до дома. Родители вернулись через полчаса. И, наверное, едва ли не впервые за всю жизнь Богдана они не кинулись убираться, а подошли к нему и крепко обняли. Так, что он даже почувствовал себя... нужным. Не «неидеальной» помехой, а сыном любящих родителей. Мама и папа обнимали его столь крепко, что даже дышать было тяжело. Хотя, может быть, это из-за подступающих к горлу слёз. Кто знает.

***

      Следующие несколько недель Богдан ходил в школу (там они с Вильхельмом даже глазами не пересекались), а вечера проводил у Штербендов, тренируясь. А ещё ему объяснили, почему в какой-то момент Вильхельм перестал приходить в больницу к Богдану. — Они почуяли на тебе следы саламандры, — говорит Барбара, подпиливая острые когти. Она сидела на подоконнике кухни, закинув ногу на ногу, и всё в ней казалось естественным и красивым: от мерного поскрипывания пилочки для ногтей до торчащих из головы рогов. — Вообще-то, мы живём тут уже полвека, но нас засекли таким глупым образом впервые, — она ни разу не сменила интонации, однако, в каждом её слове сквозило осуждение. Вильхельм же ответил ей своей фирменной жизнерадостной улыбочкой. — Ну-ну, швестерчен (сестрёнка), всё не зря, — Барбара помрачнела ещё больше, но ничего не сказала и продолжила преспокойно заниматься своими делами. — Не обращай внимания, Барбара тот ещё параноик, — обратился Вильхельм уже к нему. Преподнёс на раскрытой ладони крошечный перекатывающийся шарик белого света. — Это то, что ты будешь учить в ближайшее время. Извлечение энергии из окружающей среды и её применение, — свет рассыпался на сотни крошечных искорок, и Богдан решил, что это даже красиво. По-волшебному завораживающе, что ли. Вильхельм странно напрягся, заглянув ему в лицо, и Богдан даже немного удивился. — Ты чего такой счастливый? — однако, первым вопрос задал саламандр. В его голосе сквозило странное недоверие — пожалуй, Богдан едва ли не впервые видел Вильхельма таким... человечным. — Красиво же, — пожал плечами Богдан. Вопрос показался ему довольно-таки странным, несколько не вписывающимся в общий образ Вильхельма. Однако, это столь несвойственное ему выражение лица пропало, и вскоре он вновь расслабленно улыбался. — Проехали. Так вот, твоя аура черпает магическую энергию из пространства вокруг, и тебе всего лишь нужно повторить всё то же самое. Благодаря тренировкам с аурой ты научился немного ощущать энергию вокруг себя, так попробуй впитать её своим телом! — Легко говорить тому, кому даже не приходится ничего впитывать, — недовольно проворчал Богдан. Но наставник ободряюще похлопал его по плечу — и то ли это сам Богдан вырос, то ли он никогда не замечал, какой же Вильхельм... маленький. В этом худосочном тельце прятались девяносто девять лет жизни, огромная сила и неукротимый темперамент. Подходя к нему вплотную, Вильхельм утыкался Богдану в шею, и эту же шею он может свернуть одним движением, не колеблясь ни секунды. Чего столь сильное создание добивается, обучая его магии и обещая помочь расправиться с монстрами?       Однако, несмотря на гложущие его мрачные думы, рядом с Вильхельмом всегда было хорошо и спокойно. Одно его присутствие будто подавляло собой всё беспокойство. Его осторожные мимолётные прикосновения, его яркие глаза и выпирающие клыки, буквально его каждая деталь вызывала чувство умиротворения (а порой и ненормального влечения — Богдан каждый раз пугался этого чувства). Какой-то части Богдана это казалось неправильным, странным и пугающим, но подобные мысли легко подавлялись остальной — той, которая готова была довериться Вильхельму на все сто, которую столь сильно тянуло к маленькому телу саламандры. Странно всё это. «Впитывание» энергии у Богдана заняло гораздо больше времени, чем требовалось. Ему потребовалось несколько дней, чтобы научиться поглощать магическую энергию — и это куда больше, чем обычные сроки освоения новых навыков. А Вильхельма такой расклад совсем не тревожил и полностью устраивал. Но этого Богдан, поглощённый тренировками, попросту не замечал.       Так декабрь и шёл. Вильхельм иногда показывал разные фокусы, обещая, что Богдан обязательно этому научится, и каждый раз, когда тот восхищался, глядя на сверкающие искорки, на его лице появлялось это странное выражение недоумения. Но однажды, воскресным вечером, случилось нечто из ряда вон выходящее. Вильхельм не пришёл. Вместо него в дверь постучалась Барбара, зачем-то напялив чёрный парик. Мама, открыв, изрядно удивилась. — Вы кто? — насторожённо поинтересовалась она, на полторы головы ниже Барбары. — Мам, это сестра В... Гоши, — Богдан, привычно вышедший на звук открывающейся двери, замер в недоумении. Барбара (сейчас её глаза были голубыми) просверлила его мрачным взглядом. — Меня Варей зовут. Гоша сегодня не придёт, — известила она, растянув губы в вежливой улыбке. Но Богдан видел, будучи почти на одном уровне роста с ней: голубые глаза сияли льдом. — Почему?.. — его голос звучал слабо и жалко. Вильхельм стал привычным настолько, что не видеть его в шесть вечера рядом с собой было... некомфортно. Неприятно. Как будто он переехал в другую страну и сейчас совершенно один, заикающийся и трясущийся, окружённый безликими иностранцами. — Уважительная причина, — не меняя интонации, отозвалась Барбара. В её голосе так и звучало невысказанное «это не твоё дело». Всё, что Богдан понял: что-то случилось. Нечто такое серьёзное, что Вильхельм не смог сегодня его потренировать. Но на следующий день он вернулся, и в нём ничего не изменилось. Та же плутоватая улыбка, те же повадки и манера речи. Богдан почувствовал облегчение: видимо, ничего серьёзного. А потом Вильхельм сказал, что теперь им нужно чуть больше времени тратить на тренировки.       Под «чуть больше времени» он подразумевал тренировки сразу после школы (с часу дня) и вплоть до восьми вечера. Богдан возвращался домой вялый, сонный, с трясущимися от усталости конечностями, но с вероятностью в девяносто процентов с приобретённым заклинанием в придачу. Благодаря Барбаре и её каким-то особенным блюдам (тебе лучше не знать, чьё это мясо, мальчик), Богдан мог держаться на ногах гораздо дольше обычного и выжимать из себя все сто процентов сил. Он научился контролировать то небольшое количество магической энергии, которой располагал, насыщать ею свою ауру, потихоньку забирая из атмосферы всё больше и больше. Вильхельм предупредил, что каждого ученика проверяют на наличие изменений в ауре и Богдану следует быть как можно более осторожным. Иначе они (Вильхельм не говорил, кто именно, но всё было итак понятно) поймут, что Богдан обучается магии. И тогда пойдут ненужные расспросы. В больнице им крупно повезло — врачи действительно поверили, что Богдан всё время спал и ничего не помнил, поэтому и допытываться не стали. Но впредь, — объяснял Вильхельм, поднимаясь на цыпочках и глядя Богдану в глаза, — до начала реализации плана нам следует быть как можно более осторожными.       Родители откровенно беспокоились тому, что теперь он возвращается так поздно. За всего лишь неделю с лишним беспощадных тренировок он похудел, осунулся, приобрёл круги под глазами и постоянную ломоту в теле. Слава богу, Вильхельм согласился делать за него домашку. Учителя всё также игнорировали (но за все работы у него стояли пятёрки), одноклассники тайком улыбались, а Алиса — девочка с чёрными волосами и забавной фамилией — обеспокоенно интересовалась, всё ли с ним в порядке. Богдан кивал в ответ, а потом клал голову на парту — последнее время он катастрофически недосыпал, пусть и ложился, как обычно. «Твоё тело ещё не приспособилось к магии, это со временем пройдёт», — уверял его Вильхельм, но легче от этого не становилось. Поспать бы. В двадцатых числах их отпустили на новогодние каникулы — и тогда Вильхельм начал приходить к нему с самого утра. Богдан оставлял родителям записку и шёл в гости к саламандрам — тренироваться до позднего вечера.       Предки откровенно волновались. Кажется, даже подозревали что-то, но их теории были далеки от правды так же, как Земля от Плутона. Может, они подумали, что Богдан начал курить, вот и похудел. Или и вовсе про какие-нибудь наркотики. В любом случае, Богдан свёл контакт с ними на минимум — просто потребность общаться с родителями вытеснили Вильхельм, тренировки с ним и мрачные взгляды Барбары. Новый Год прошёл, как в тумане — Богдан проспал куранты, слишком вымотанный после тренировки. Вильхельму не было дела до человеческих праздников. «У нас не так много времени», — говорил он и как обычно плутовато улыбался, поглаживал шею и жался всем своим небольшим тельцем. Почему у них мало времени, Богдан, честно, понятия не имел; ему достаточно было знать, что однажды он уничтожит всех монстров. Ну и видеться с Вильхельмом. Этого будет достаточно. — Ты красивый, — как-то говорит Богдан своему улыбчивому наставнику. Раньше он сыпал комплиментами легко и непринуждённо, даже не особо задумываясь, о чём говорит. А сейчас... он не испытывал небольшого помутнения рассудка, которое обычно возникало рядом с Вильхельмом. Раньше Вильхельма просто хотелось сжать до хруста костей, вылизать шею и залезть руками под одежду — из-за желания Богдан даже его лица толком не видел. Вернее, попросту не обращал внимания. Но почему-то сдерживал свои порывы, продолжая выполнять указания. Сейчас, напротив, всё казалось абсолютно чётким, как будто Богдан пробудился ото сна. Завтра он проснётся не в убитом состоянии — всё потому, что Вильхельм Штербенд прекратил афродизиакальное заклинание, чтобы у Богдана было больше сил на отдых. Но об этом он узнает намного, намного позже, сотрясаясь в беззвучных рыданиях на выжженной земле. На данный момент Богдан говорит смущённо, но совершенно точно искренне. У Вильхельма красивое лицо. И жёлтые (сейчас распахнутые в удивлении) глаза, и клыки у него забавные (милые, но даже в голове это звучит жутко неловко), и сам Вильхельм... хорошенький. Даже если он ящерица, которой под сто лет. Они втроём сидели за столом и вновь ели странное, но вполне съедобное мясо, приготовленное Барбарой, и обе саламандры вскинулись, когда Богдан это сказал. — Ты... ты правда так думаешь? — поинтересовался Вильхельм, выражая, пожалуй, самую большую степень удивления за всё их с Богданом знакомство. Барбара же непринуждённо продолжала жевать, в кои-то веки не сверля брата недовольным взглядом. — Конечно, — по-доброму улыбнулся Богдан. Эта его улыбка — слабая, неуверенная и подрагивающая — казалось, пришла из прошлой жизни. Мальчик, живущий в вечно ветреном городе, так не улыбался. Мальчик, отстирывающий пятна крови со своей рубашки попросту не умел нормально улыбаться. До конца каникул оставалась неделя. Вильхельм, покрасневший, резко перевёл тему и сказал, что теперь Богдан готов к обучению боевым заклинаниям.       По сути, боевая магия мало чем отличалась от простых фокусов. Только теперь требовалось гораздо больше энергии — эти занятия напоминали контроль над силой Метки Вильхельма, только теперь Богдан полностью осознавал, что делал. И сила — раньше тяжёлая, страшная и непонятная, теперь легко текла по венам вместе с кровью. Её направление, её количество, её движение — всё это Богдан мог контролировать одним лишь усилием воли. Сила напитывает собой его слабое человеческое тело, стоит только захотеть. К тому же, он наконец стал нормально высыпаться. — А как ты убил монстра? — однажды спрашивает его Алиса, в смущении потупив взгляд. Этот её вопрос прозвучал вот так просто, оборвав какую-то старую историю Богдана. Тот споткнулся, замер. И уставился в шоке. До сих пор никто — абсолютно никто — не поднимал эту тему. Да, одноклассники стали более раскованными и сплочёнными, но его соседка по парте была первым человеком, решившим поинтересоваться той самой информацией. Богдан задумался. Потёр затылок. — Честно, — усмехнулся, — я и сам не знаю. И он почти не соврал — потому что магия до сих пор казалась ему чем-то тёмным и таинственным. Алиса рассказала, что никто из остальных не помнил, что произошло. Они все очнулись с провалом в памяти, но твёрдым осознанием того, что учитель математики мёртв и это дело рук Богдана. Он отмолчался по поводу своего пребывания в больнице. И на следующий день после этого разговора Вильхельм объявил, что пора действовать. — Времени даже меньше, чем я думал, — говорит он задумчиво. Последние несколько дней Вильхельм почему-то не ехидно ухмыляется, как обычно, а ведёт себя более... человечно. И не желает сообщать причины, по которым «времени меньше». Сразу же после этого он стал объяснять план действий. — Завтра я поставлю на тебе Метку. И ты, используя её вместе со своими силами, немного подпортишь здание школы. Повреждение может быть где угодно, но лучше поближе к учительской. Все эти уроды сбегутся туда, а особенно мерзкий старикашка-директор, — за разговором Вильхельм постепенно расслаблялся. На его губах проявлялась привычная ухмылка. — Пока его родственнички будут добираться до здания, швестерчен подчистит за тобой следы, а я в это же время займусь кое-чем другим. И если до этого Богдан лишь изредка настораживался перед аурой Вильхельма, то теперь он действительно ощутил страх. Барбара не сверлила брата осуждающим взглядом, как это обычно бывало после его странных реплик. Теперь она отвела сверкающие жёлтые глаза в сторону, и в них Богдан видел неприкрытую тоску.       Завтрашним днём — одним из первых в третьей учебной четверти — мальчик по имени Золотарёв Богдан пробьёт огромную дыру в защитном барьере, казалось бы, неприступной крепости, убьёт одного из учителей и скроется с места происшествия, никем не замеченный. Барбара — саламандра, у которой, как у незарегистрированной, не было доступа к зданию школы, получила шанс пробраться внутрь и избавиться от улик в виде следов магической энергии. Вильхельм Штербенд, воспользовавшись отсутствием почти всех членов Совета Верховных Магов Российской Федерации (СВМРФ) в засекреченном поместье, убивает всех низких по статусу подчинённых, которых находит, после чего сжирает восьмилетнего сына директора школы.

***

      Морозным вечером четверга Богдан читал сводку новостей в интернете и не верил своим глазам. Он собственноручно снёс огромный кусок стены (учитель биологии, отчаянно стремившийся остановить его, попал под удар), Барбара успешно всё скрыла, в то время как Вильхельм занимался... этим? — Ребёнка не могут найти потому, что братец использовал его вместо обеда, — Барбара сидела на подоконнике его комнаты, закинув ногу на ногу. Опять в парике. — Я так и подумал, — пусто усмехнулся Богдан. В голове стояла сплошная каша, его мутило и качало из стороны в сторону. Богдан не мог понять, как относится ко всему происходящему. Сейчас он не мог понять вообще ничего. — Брат ненавидит всех людей без исключения, — продолжает говорить Барбара, — и ему плевать на способы достижения цели. Он пойдёт буквально на всё ради её выполнения. — Зачем ты мне всё это рассказываешь? — спрашивает её Богдан. Барбара ставит ноги на пол, потягивается лениво. Подходит к Богдану вплотную (ему кажется, или она стала ещё выше?) — Зная это, — она берёт его подбородок сильными когтистыми руками, и голубые глаза вновь сияют опасным жёлтым огнём, — ты всё ещё на его стороне, человеческий ребёнок? — последние слова она буквально прошипела ему в губы. Богдан чувствовал тепло её дыхания, резко контрастирующее с холодом прикосновений. Прикрыл глаза. И легко, неслышно выдохнул свой ответ, нисколько не сомневаясь в его истинности.       Барбара шагнула назад, полагая, что ослышалась. — Отвратительно, — выдала она. — Тебе нравятся мысли о грядущей боли? — Богдан со слабой улыбкой покачал головой. — Кому, как не тебе знать, почему я остаюсь. Она не ответила. И теперь в жёлтых глазах Богдан видел лишь жалость. — Сегодня тренировки не будет, — бросила Барбара напоследок. Когда Богдан моргнул, её уже не было. Это второй подобный случай за всё время их знакомство. «Почему ты всё отменил, Вильхельм?»       Дальнейшие события развивались с поразительной скоростью. За январь Богдан смог убить ещё двух монстров, а Вильхельм умудрился завалить какую-то важную шишку из ВСМРФ. Занятия в школе отменили — кажется, ВСМРФ вознамерились во что бы то ни стало найти преступника. Только вот они понятия не имели, что Барбара превосходно знает заклинания сокрытия. Поскольку в школе больше не находилось ни одного учителя, дуэт саламандр разгромил к чертям всё секретное поместье. Они убили десятерых. И это было далеко не всё, на что эти двое были способны — Богдан не сомневался. Но прибыло подкрепление в числе целой сотни высококлассных магов и им пришлось отступить. — Ещё немного, — сказал Вильхельм при встрече, — ещё немного и мы закончим. Всё благодаря тебе, Богдан. Спасибо. Спасибо. Спасибо... — он не прекращал благодарить, ткнувшись носом в шею Богдана. Ему казалось, чужое тело дрожало, будто Вильхельму приходилось терпеть невероятно сильную боль. Барбара положила руки (они тоже дрожали) на узкие плечи брата, осторожно отстранила от человека. — Ты тоже очень много сделал. Не принижай себя. Пошли. Отдохнём. Она держала Вильхельма на руках, и он судорожно цеплялся за одежду сестры. Теперь Богдан точно видел, как участилось его дыхание, как посерело лицо и какая мука застыла в глазах. У Богдана руки чесались от желания прикоснуться, накрыть ладонь своей, хоть как-то облегчить его страдания. Но всё предотвратил один лишь взгляд. Глаза у Барбары полыхали ледяным жёлтым огнём, вены на лбу угрожающе вздулись, из-под верхней губы показались клыки. Вильхельм прикрыл рот, сдерживая рвущийся наружу кашель. — Не подходи к нему, — говорит Барбара, и голос у неё дрожит. — Ты ничего о нас не знаешь. Ничего, — и в русской речи проскальзывает урчащий немецкий акцент, сама Барбара держится твёрдо, но в её глазах Богдану чудится слабый блеск слёз. Вильхельм слабо что-то выдыхает, и Барбара становится бледной почти как он, разворачивается. Богдан хочет идти за ней, но не может. Ноги будто к полу приросли. — Я хочу к нему.

***

      Вильхельм и Барбара продолжали сеять хаос с бешеной скоростью, убив по меньшей мере пятнадцать членов ВСМРФ. Учителями занимался Богдан. Жизнь в ветреном городке вышла из своего привычного ритма. Был введён комендантский час, школа всё ещё не функционировала, а сам Богдан ночами прятался под одеялом, боясь, что однажды за ним придут. И это действительно случилось. Богдан точно помнил, что засыпал в своей кровати, но он очнулся на какой-то поляне, связанный по рукам и ногам и с кляпом во рту. Это был апрель — погода уже стала достаточно тёплой для хождения в ветровке, но недостаточно для футболки. Ему было холодно и страшно. — О, ты проснулся, — сверху вниз, из-под стёкол очков, на него с усталой улыбкой взирал директор. От энергичного мужчины, которого Богдан видел на линейке, остался лишь его бледный призрак. Директор выглядел невероятно вымотанным и несчастным. Неудивительно, на него, наверное, столько всего навалилось... Отбросив лишние мысли, Богдан попробовал пошевелиться — запястья и лодыжки кольнуло болью. — Не пытайся. Неопытный маг вроде тебя не сможет разорвать эти путы, — Богдан замычал, ощущая постепенно нарастающую панику. Какого чёрта он здесь оказался? Что с его родителями? Где Вильхельм и Барбара? — Я смотрю, у тебя много вопросов, — со смешком заметил директор. Он безмятежно взглянул на небо, зевнул. — Пока мы с тобой ждём твоего друга, можно и поговорить, — мужчина одним движением вынул тряпку изо рта Богдана. — Только не кричи, иначе мне придётся засунуть его обратно, — предупредил директор, внимательно глядя в богдановы зелёные глаза. — Что... что вам от меня нужно? — выдохнул осипшим от долгого молчания голосом. Закашлялся. Директор задумчиво потёр подбородок рукой. — Лично от тебя — ничего. Но от твоего милого друга — вполне, — он вновь улыбнулся. И от этой улыбки у Богдана по коже пробежался табун мурашек. Улыбка эта была пустой и безжизненной, как у дешёвой куклы. И тёмные глаза были полны такой ненависти, что Богдану стало ещё страшнее. — Существо, которому ты всё это время помогал, использовало тебя, как свою пешку. Ты бы умер, как только эта тварь закончила выполнять свою цель. —...не тварь. — Что? — Он не тварь, — повторил Богдан уже чётче и громче, — тварь здесь только вы. Вы заправляете местом, где регулярно умирают дети, — директор несколько секунд смотрел на него с выражением невероятного удивления. А потом — вот так просто — рассмеялся. — А ты забавный парень, — отсмеявшись, пробормотал он. В глазах его плескалась холодная насмешка. — Думай, как хочешь, ребёнок. Какой бы исход у этого дня ни был, в любом из них тебя ждёт смерть. Даже странно, что я не чувствую на тебе следов афро...       Последнее слово Богдан не расслышал — его прервала чёртова ударная волна от взрыва, отбросившая его на добрые пять метров. Из-за дыма впереди он не видел, кто это был, но благодаря знакомо опалившей ауре догадался. Директор пружинисто приземлился на обе ноги рядом с ним. Прошептал что-то себе под нос, и через секунду Богдан смог разглядеть, как его окружает прозрачный расплывчатый купол, чем-то напоминающий собою плотный мыльный пузырь. Он двинул ногами, задевая, и его слабо обожгло. «Кажется, это защитное поле», — в памяти мелькнул очередной термин из магии. «Но ты пока слишком слаб даже для его разрушения, оставлю это на потом. Барбара тебя научит», — говорил ему Вильхельм, и Богдан не совсем понял, причём тут Барбара. Судя по её редким взглядам на Богдана, она предпочтёт умереть, нежели учить его магии. Из мыслей его вырвал ещё один взрыв, нацеленный точно на то место, где стоял директор. Барьер легко принял на себя ударную волну, но Богдан содрогнулся, ощутив на себе всю эту мощь. — Слишком медленно, малыш, — надменно изрёк мужчина — Богдан слышал его голос даже с такого расстояния. Из-под завесы дыма сверкнули два янтарных огня. Вильхельм наконец показался, и в таком виде Богдан его ещё ни разу не заставал. Руки целиком покрылись изумрудно-зелёной чешуёй, такого же цвета хвост разгневанно хлестал землю. Уши также претерпели изменения — Богдан видел за ними... перепонки? В любом случае это — да и в целом весь Вильехльм — выглядело довольно странно. Он стоял, широко расставив ноги и выпучив жёлтые, с вытянутым зрачком, глаза. — Убью, — рассержено прорычал он. И живо ринулся в атаку — Богдан даже не смог увидеть его движение. Глаза не успели. Но директор не только увидел — он успешно выставил щит, сотканный из чистой магической энергии. — Сильное заявление для саламандры, которая даже неспособна полностью перевоплотиться, — рассмеялся в ответ мужчина, одновременно с этим замахиваясь для удара. Богдан не понял его слов, но Вильхельма они, кажется, взбесили — его лица не было видно, но, как казалось, он с куда большей яростью отразил чужую атаку и попробовал ударить в ответ. Тело директора подсвечивалось изнутри синеватым светом — и Богдан вновь вспомнил, как Вильхельм называл подобное явление. «Улучшение физических данных. Поскольку вы, люди, слишком слабы и всё же не можете овладеть магией на уровне с нечистью, многие из вас используют магическую энергию для усиления собственного тела». Вильхельм не смог среагировать на следующий удар директора — то был простой грубый взмах рукой, подобно тому, какие обычно используют боксёры. Он даже не отвёл руку назад — просто быстро, от души, используя силу своего тела, усиленного магией, всадил кулак Вильхельму в живот так, что тот отлетел примерно на десять метров назад. — Вильхельм! — заорал Богдан и дёрнулся, упёршись босыми ногами в защитный барьер. Те вновь обожгло — так, что он опять шевельнулся и застонал.       Когда Богдан услышал смачный звук удара, вокруг Вильхельма в мгновение ока появились клубы густого тумана. Богдан не видел ничего — совсем ничего — но защитный барьер не пропускал туман сквозь себя. Разглядывать что-либо было бесполезно — кажется, Вильхельм в совершенстве владел этим заклинанием. А ещё ему казалось, что земля чуть-чуть дрожала — Богдан всё ещё не отошёл после двух подряд взрывов?.. Но нет, это оказались не последствия задевших его ударных волн. Землю где-то справа от Богдана словно пробурило — раздался вопль боли, явно принадлежащий директору. — Так ты их всех и убил, да? Мерзкий крысёныш, — Богдан не видел лица мужчины, но даже отсюда он слышал, сколько сейчас бешенства в чужом голосе. Туман немного рассеивается спустя некоторое время, и Богдан может различать очертания неистово сражающихся саламандру и человека. Хотя... пожалуй, представшее перед ним зрелище можно было назвать поединком двух монстров. Сколько бы они не наносили друг другу ударов, повреждения тут же регенерировали, будь то простая царапина или оторванная конечность. «Они вообще могут уставать?», — с каким-то благоговейным ужасом подумалось Богдану, когда директор мгновенно срастил свою буквально раздробленную на части руку. Вильхельм плевался кровью, рычал и кидался, всё меньше напоминая собой человека и приобретая черты настоящего разъярённого зверя. Директор, в противовес ему, почти не потерял человеческого облика, но выглядел всё равно далеко не лучшим образом. Богдан мог видеть, что дышит человек уже не так ровно и подрагивает от усталости. — Я убью тебя, — этот нечеловеческий говор, нет, скорее рычание, вызывали в Богдане непреодолимый ужас. Настолько сильный, что Богдан действительно подумал о том, как он мог на протяжении нескольких месяцев проводить по половине суток рядом с этим. — Попробуй, — невозмутимо ответил директор, и Богдан смог увидеть, как рабочая рука засветилась синим ещё ярче — в этот удар, очевидно, мужчина вложил все свои оставшиеся силы. И в горле Богдана застыл крик, избавивший от всех прежних страхов, но зато вызвавший новые, ещё ужаснее. Он почти в замедленной съёмке видел, как маленькое тельце Вильхельма пропахивает собой землю, как он отлетает на грёбаные двадцать метров и исчезает из поля зрения. А директор всё ещё стоял на ногах — дрожащий, вспотевший, с безжизненно болтавшейся рядом правой рукой.       Богдан тщетно пытался разорвать зачарованные верёвки, дёргался, врезался в защитный барьер и обжигал ступни. Нужно посмотреть, что там с Вильхельмом, — трепыхалось испуганной канарейкой в помутнённом от ужаса сознании, — он не мог так просто умереть, не мог, не мог, не мог... И через несколько мучительных, полных неизвестности секунд, всё вокруг защитного барьера вспыхнуло ярким пламенем — это, казалось бы, должно было мгновенно прикончить стоявшего посреди поляны человека, но он успел не то что среагировать, но и этим самым защитным барьером оградиться. — Значит, хоть что-то в тебе от саламандры осталось, — услышал Богдан усталый выдох директора. — А я рассчитывал тебя прикончить, — цыканье, до боли родное и знакомое, заставило пошатнувшуюся было надежду вспыхнуть с новой силой. Вильхельм брёл, с трудом сохраняя прямую походку, и Богдан видел, сколь медленно затягивались рваные раны на его теле. — Аналогично, — с усмешкой отозвался директор, и тут же зашипел от боли. — У тебя не осталось сил, ублюдок, — и вновь Богдан услышал прорезающийся немецкий акцент в торжествующем хриплом голосе, — а я всё ещё способен увернуться от любой херни, которую ты придумаешь. На смазливой мордашке Вильхельма застыло безумие, столь контрастирующее с его умильной внешностью. Но директору было всё равно — он только улыбался, тепло и устало, как улыбается человек после работы, пришедший в объятия своей семьи. — Русский язык такой замечательный, — заговорил он, отряхивая свои штаны от грязи, пыли и пепла единственной функционирующей рукой. Вильхельм попробовал воспользоваться возможностью и нанести удар, но директор и тут увернулся. — Что ты мелешь? — раздражённо прорычал Вильхельм, вновь разгневанно хлеща землю толстым тяжёлым хвостом. — А ты используешь его таким образом, — проигнорировав реплику Вильхельма, закончил свою мужчина, — разве так можно?       Богдан не сразу понял, что защитное поле вокруг него исчезло. Только когда директор нацелил на него левую руку, выпустив тонкий, но смертельно быстрый синий луч. За мгновение до произошедшего далее зеленоглазый пятнадцатилетний мальчик ростом под метр девяносто Золотарёв Богдан почувствовал... облегчение. Именно так, никакой ошибки тут нет. Богдан искренне радовался — благодаря его смерти Вильхельм сможет закончить эту череду боли и безумия, избавив ветреный городок от тирании неизвестных тварей. Но умирать совсем не хотелось. Мама и папа расстроятся. Несмотря на их странные идеалы, они искренне любили своего сына, и Богдану было жаль, что он больше не сможет проводить с ними время. Надо было хоть иногда помогать маме по дому... Но вот незадача: Богдан должен был погибнуть ещё несколько секунд назад. Так почему он до сих пор лежит, зажмурившись? Почему ему на щёку каплет что-то тёплое и влажное? Почему он чувствует, как над ним кто-то навис? Почему?       Открыв глаза, Богдан увидел над собой два сияющих жёлтых огонька. Они были похожи на звёзды — такие же мерцающие и красивые. Он не сразу сообразил, что это — глаза Вильхельма, а сам он плачет и не может утереть текущую изо рта кровь. Вильхельм совсем рядом — только руку протяни. И лицо у него человеческое — нет больше перепонок за ушами и выпирающих клыков. Только глаза горят янтарным, как две звёздочки далеко в небе. — Нет, — шепчет Богдан, — нет, нет, нет, какого чёрта, ты, ублюдок... — Вильхельм упорно молчал. Губы у него дрожали, но сам он улыбался, и, кажется, не был способен что-либо сказать. Связки разорвались, — читает по губам Богдан, — извини. И прежде, чем выдохнуть последнее слово, обессиленное, терзаемое болезнью тельце, повалилось на тяжёлую тушу Богдана. Он чувствовал, как длиннопалые когтистые руки шарят у него за спиной — и верёвка вмиг оказалась порвана. Богдан не слышал — скорее, понял на интуитивном уровне. Остальное за тобой.       Но Богдан не мог ни сесть, ни хотя бы просто шевельнуться. Он слышал, как затихает в теле саламандры дыхание, и без того слабое, и это были самые страшные звуки, которые ему доводилось встречать на своём пути. Звуки угасающей жизни. Вильхельм содрогнулся в своём последнем приступе кашля, до боли вцепился ему в плечи, вспоров кожу. Но Богдан не ощущал боли — всё, что он сделал, это прижал ещё живого Вильхельма к себе. Тепло. С тобой так тепло. Я не хочу уходить. Но ты прости, — Богдану было невыносимо больно слышать эти мысли, каким-то образом передаваемые ему Вильхельмом. Но он слушал, внимательно слушал, несмотря на рвущиеся изнутри рыдания, сильные, страшные и бесконтрольные. За всё прости. Мне не хватит даже века, чтобы искупить все свои грехи — и перед тобой особенно — но я так надеюсь, что ты не будешь злиться. Пожалуйста. Давай в следующей жизни встретимся и снова будем вместе? Я так этого хочу. И Богдан соглашается. Вильхельм перестаёт кашлять, затихает окончательно, и на губах у него всё также улыбка — Богдан чувствует её плечом. Он чувствует, как внутри что-то с хрустом ломается, трескается, крошится, и это так болезненно, что даже дышать тяжело. Лёгкие будто забиты водой, и сам Богдан ощущает себя на дне океана, ему так больно так больно так больно и темно-темно-темно боже почему он умер почему он а не я боже забери меня с ним я пойду даже в ад боже... — Как мило, — из-под толщи воды его вырывает довольный директорский смешок. Богдан осознаёт — вот оно, настоящее чудовище, хуже всех тех монстров из школы, хуже разъярённого Вильхельма, чей труп сейчас лежит на нём, хуже самого отъявленного маньяка. — Признаться честно, я и не думал что это сработает. Ну, всё это. Я ожидал, что он даже не придёт за тобой. А этот, — директор закашливается и падает на колени, — маленький ублюдок пришёл и даже... Богдан не слышит дальнейших слов — его трясёт бешенством и дикой прожигающей ненавистью — он даже не подозревал, что способен на такие эмоции. — Заткни свой грязный рот, — рычит по-звериному, совсем как Вильхельм недавно, садится, жмёт к себе бездыханное тело, будто он — самое большое сокровище на свете. Не может отпустить, чтобы развязать себе ноги. Богдан трясётся от ярости, или боли, а может того и другого вместе, кто его разберёт. Перед глазами — мутная пелена, мокрое и солёное течёт по щекам, подбородку, попадает в рот и капает на землю. — Ох, — сочувственно выдыхает директор, еле как встаёт — его правая рука всё ещё болтается, уродливо-фиолетовая, будто сгнившая, — тяжёлый случай. Ну ничего. Скоро ты отправишься в ад, к своему другу. Или в каких вы там отношениях состоите, — уродливая усмешка искажает губы чудовища, он стоит ещё несколько секунд и начинает идти. Это действует отрезвляюще, и Богдан вспоминает, как нормально дышать. Ему так больно, боже, но он помнит: Вильхельм не хотел бы, чтобы он умер от рук этого монстра.       И постепенно остывающее тело пришлось выпустить, положить рядом с собой. Директор шаркает ногами, его ведёт из стороны в сторону, но он неуклонно приближается, безумно улыбаясь. — Ты сдохнешь, — говорит он, и Богдану кажется, в нём сидит сам дьявол. Руки трясутся, как осиновый лист на ветру, он не помнит ни единого заклинания, верёвка обжигает ноги, а рядом лежит мёртвый Вильхельм. Богдан раздирает ногти в кровь, отчаявшись избавиться от верёвки с помощью магии. — Я убью тебя и отомщу ему за своего сына хотя бы так, — Богдан видит, что он совсем близко, ещё буквально пять шагов, но верёвка не поддаётся, как бы он ни старался. Лицо вновь заливают слёзы — в этот раз дикой паники, ему нельзя умереть, Барбара ещё не закончила, Вильхельм не хочет его смерти... И за несколько секунд до того, что могло бы произойти, раздаётся этот странный звук — тот же, с каким директор нацелился на Богдана. Будто выстрел из плазменной пушки, как в тех фантастических фильмах. Прежде, чем упасть, директор успевает обернуться и, то ли в шоке, то ли в досаде, что-то еле слышно выдохнуть.       На лице спасительницы не было ни единой эмоции — всё те же ледяной взгляд и стать, будто она и не видит остывающий труп своего брата. Богдан знал, что она сразу же всё поняла. Но по ней не скажешь, что она испытывает какие-то эмоции — такова была Барбара. Она скорее умрёт, чем покажет постороннему существу свои чувства. Она уверенным, по-мужски размашистым шагом подошла к сидящему на земле Богдану, и на мгновение ему показалось, что прямо сейчас Барбара убьёт его, наплевав на всё — столько ярости мелькнуло в её взгляде. Но ей потребовалось лишь мгновение, чтобы взять себя в руки, и она уверенным движением разрубила толстые верёвки, над которыми Богдан недавно столько времени бился. Некоторое время они оба молчали (точнее Богдан старался не заплакать, а Барбара собиралась с мыслями), но ныне единственная из Штербендов всё-таки заговорила. — Я тебе расскажу. Всё расскажу. С самого начала, — заметив шокированный взгляд человека, Барбара поспешила брезгливо уточнить, — и не потому что ты мне нравишься или что-то около того. А потому, что он попросил, — объяснения, кого именно она имела ввиду, не потребовались.

***

      Я надеюсь, ты любишь сказки с плохим концом. Потому что именно такую я и собираюсь рассказать. Однажды, в мирной немецкой семье саламандр — то был, кажется, тысяча девятьсот десятый год — появился слабый и больной детёныш. Он был непропорционально маленьким и худым. Деревенские лекари пророчили ему скорую смерть. Но детёныш — уму непостижимо — выжил, пусть это и не избавило его от насмешек сверстников. Однако, малышу было на это плевать, потому что его верно защищали старшая сестра и родители. У семьи была странная фамилия, данная им Парламентом Высшей Нечисти Германии за то, что когда-то давным-давно их предки с этим самым Парламентом рассорились. Сейчас, точнее в тысяча девятьсот десятых годах, между Парламентом и семьёй саламандр всё было мирно, но, несмотря на это, другая нечисть их сторонилась, опасаясь ненароком навлечь на себя гнев правительства. Пусть навлекать было, по сути, нечего, но разве полный предрассудков народ в этом убедишь?       А однажды случилось нечто и вовсе из ряда вон выходящее — это было уже в тысяча девятьсот двадцатых, после Первой Мировой. Примерно в возрасте пятнадцати лет у малышей-саламандр проявлялась предрасположенность к магии. Однако, у детёныша из семьи со странной фамилией предрасположенности совсем не было — по сути, он отличался от человека только происхождением и развитием. Разумеется, это никому не понравилось, пошли слухи. В этом плане нечисть была слишком многим похожа на людей — никто, даже они, не терпят существ, выделяющихся из серой массы и чересчур сильно отличающихся. Малыша совсем затравили, и в это вмешалась его старшая сестра, которая едва не забила одного из обидчиков до смерти. Она тоже была совсем молодой, но, в отличие от брата, отличалась редкостным талантом к магии. Разумеется, об инциденте быстро прознали все деревенские. Каждый из них был в бешенстве — они твёрдо вознамерились наказать провинившуюся старшую сестру. Один из жителей предложил её убить, однако, тут вмешались оставшиеся члены семьи. Они заявили, что не станут терпеть подобного отношения и лучше будут жить с людьми, в Берлине.       Таким образом, семья променяла относительно безопасную жизнь в сокрытой от людских глаз деревне нечисти, на прямое сосуществование с человеком. Семье пришлось непросто — в большом городе многие сторонились их из-за рыжих волос. Была опасность и попасться охотникам на нечисть — они-то прекрасно знали, что у всех саламандр огненно-рыжие волосы. Но семья справлялась — с трудом, сталкиваясь с неприятностями, но справлялась. Ей пришлось не раз менять место жительства, чтобы никто из людей не заметил, что ни единый её член не стареет. Однако, несмотря на всё вышеперечисленное, жизнь четверых саламандр наладилась. Пусть даже и у младшего из детёнышей так и не проявился дар к магии — он был способен только на самое слабое из существующих в мире заклинаний, которое могли освоить даже люди. Но ему и не нужна была магия, пока рядом с ним оставалась его дорогая семья. И каждый в семье был счастлив — вплоть до сороковых годов. То была Вторая Мировая Война, и подняться пришлось даже нечисти — охотники, пользуясь неразберихой и хаосом, пошли в решительное наступление и стали чуть ли не в открытую убивать всех магических существ на своём пути.       А в сорок пятом году, когда русские войска дошли до Берлина, молодой, но очень перспективный русский маг, имея за своей спиной около пятидесяти высококлассных охотников, столкнулся с той самой семьёй, которой принадлежит вся эта печальная история. Они сразились в неистовой, как пламя, битве — и из полтинника осталась лишь дюжина, в числе которой присутствовал и тот молодой маг. Именно он добил ещё шевелившуюся мать детёнышей, которая прикрыла своих малышей скрывающим барьером буквально за несколько секунд до прибытия отряда охотников. Старшая сестра не смогла бы добить их, даже ослабленных — слишком талантливыми те были. А младший детёныш первый раз в жизни почувствовал такую сильную ненависть, которой не было даже тогда, когда его обижали в деревне нечисти. Он плакал и бил слабыми кулачками в грудь свою старшую сестрёнку, которая, стараясь его успокоить, пела старую колыбельную — её обычно напевала своим детям мама.       Отряд ушёл, но малыш запомнил их лица и запахи, твёрдо вознамерившись отомстить, даже неспособный к магии. Он упорно тренировался — каждый день, не переставая, но у него ничего не выходило, как бы детёныш ни старался. Его старшая сестра, отчаявшись наблюдать за страданиями последнего дорогого ей существа, предложила попробовать человеческую магию. Но даже она не давалась её брату. Лишь поначалу. Потом у него постепенно стало получаться — и двое саламандр провели пятьдесят лет в тренировках и вычислениях, чтобы стать достаточно сильными и прикончить тех, кто причинил им столько боли. Однако, за прошедшее время большинство отряда банально умерло от старости — остался только тот самый маг, добивший маму брата и сестры. И он вообще не выглядел на пятьдесят, да что там, даже на сорок лет. Вероятно, это была чёрная магия или что ещё. Тем не менее, они нашли того, кому хотели отомстить больше всего — к тому же, ещё живого. Но, для реализации своего плана брату и сестре нужен был кто-то третий. За пятьдесят лет этот человек неплохо устроился и поддерживал очень сложную и хорошо защищённую систему управления. Они не смогли бы справиться со всем вдвоём.       Тогда двое решили вернуться в свою родную деревню, попросить помощи оттуда. Но им отказали, более того — закидали камнями и с позором выгнали, запретив даже приближаться. Другая знакомая нечисть также им отказала, не желая иметь с охотниками ничего общего и наживать себе врагов. Брат и сестра были в отчаянии. Всё, что они смогли сделать, это прикончить одного из подчинённых их врага — и это почти за двадцать пять лет. И в течение этого времени у младшего развилась болезнь — невероятно сильная, страшная и смертельная. Нечисть вообще очень редко болела, но тот детёныш изначально родился слабым и немощным. Смертельная болезнь не являлась для него чем-то удивительным. Брат и сестра были в отчаянии — времени оставалось всё меньше, а у них всё также не было ни единого шанса одолеть своего врага. Пока младшему детёнышу, одержимому местью и мучимому болезнью, не встретился один удивительный человеческий мальчик. Сразу было понятно, что из него выйдет прекрасный маг — его потенциал чувствовался даже издалека. Детёныш задумал им воспользоваться в своих целях, а потом выкинуть — даже убить для надёжности.       И их с сестрой план наконец пришёл в движение — в, казалось, нерешаемом уравнении наконец нашлась третья переменная, расставившая всё на своё места. Чтобы выучить огромную долю человеческой магии, на которой строились все человеческие заклинания, мальчику потребовалось всего лишь полгода — и для верности он контролировался афродизиаком, заставлявшем его охотно идти на поводу у брата и сестры. Однако, кое-что в плане младщего из детёнышей пошло не так. Его сердце, забывшее любовь (даже по отношению к своей старшей сестре), поразилось простоте и искренности, которая со временем раскрылась в, казалось бы, сломленном ужасом мальчике. Младший брат, которому оставалось от силы несколько месяцев, наконец смог почувствовать что-то, кроме жажды мести. И его это испугало, испугало невероятно сильно, потому что мальчик, кажется, тоже что-то чувствовал по отношению к саламандре. Даже без афродизиака, действие которого изредка давало сбой. Тогда младший из детёнышей окончательно отменил афродизиакальное заклинание.       Он извинился перед сестрой за своё почти насильное вовлечение в его план. И сказал, что даже жизнь отдаст за этого мальчика, но ему лучше узнать это после его смерти. Так будет проще, утверждал младший из детёнышей. Их план должен исполниться без изъяна и задоринки. Чувства только всё усугубят, так будет лишь сложнее. Всё решилось, когда человек, которому они хотели отомстить, вычислил и похитил мальчика. Тогда младший детёныш велел сестре заканчивать приготовления, а он пока разберётся с человеком. Саламандра сражалась достойно — и в итоге человек, понимая, что та увернётся от последнего удара, нацелился на мальчика, надеясь, что его противник подставится под удар и человеческий детёныш для него что-то значит. Он не ошибся — младший брат отдал жизнь за свою первую и последнюю любовь. Старшая сестра надеялась успеть закончить приготовления к финальному этапу плана и помочь своему родственнику, но она опоздала — тот уже был мёртв.

***

      Барбара держала Вильхельма на руках и смотрела в его серое улыбающееся лицо. Глаза его были закрыты, за что Богдан, опять же, должен быть благодарен Барбаре — у него бы рука не поднялась что-то делать с Вильхельмом. На её лице по-прежнему не было никаких признаков эмоций — она просто сидела и смотрела будто бы в пустоту. Богдан сидел рядом с ней, но так, чтобы не соприкасаться — мало ли, Барбара побрезгует. После, по меньшей мере, десяти минут тяжёлой тишины, она прокашлялась. И, не обращая ровным счётом никакого внимания на Богдана, запела. У Барбары был прекрасный, нежный голос, которого Богдан обычно никогда не замечал — потому что она слишком тихо разговаривала. Или, возможно, пение кажется ему красивым из-за вложенной в него любви. Weißt du, wieviel Sternlein stehen An dem blauen Himmelszelt? Weißt du, wieviel Wolken gehen Weithin über alle Welt? Gott der Herr hat, sie gezählet, Dass ihm auch nicht eines fehlet An der ganzen großen Zahl, An der ganzen großen Zahl. (Знаешь, как много звездочек на синем небе, Знаешь, как много облаков летают по всему миру. Господь пересчитал их все, чтобы все были на месте Из такого большого количества.) Weißt du, wieviel Mücklein spielen In der hellen Sommerglut? Wieviel Fischlein auch sich kühlen In der klaren Wasserflut? Gott der Herr rief sie mit Namen, Dass sie all' ins Leben kamen, Dass sie nun so fröhlich sind, Dass sie nun so fröhlich sind. (Знаешь, как много комариков играют в жаркую летнюю пору. Сколько рыбок охлаждаются в прохладных водных потоках. Господь называет их всех по именам, потому что они появились на свет И так счастливы теперь.) Weißt du, wieviel Kinder frühe Stehn aus ihren Bettchen auf, Dass sie ohne Sorg' und Mühe Fröhlich sind im Tageslauf? Gott im Himmel hat an allen Seine Lust, sein Wohlgefallen, Kennt auch dich und hat dich lieb, Kennt auch dich und hat dich lieb. (Знаешь, сколько детей по утрам просыпаются в своих кроватках. У них нет тревог и проблем на протяжении всего дня. У Бога на небесах для всех есть Радость и удовольствие И он любит всех.)       Когда Барбара допела последнюю строчку, с Богдана, очарованного мелодичным звучанием её голоса, будто спала пелена. Она сидела и пела колыбельную для своего погибшего младшего брата, не меняя выражения лица, но Богдан знал: больше всех на свете Вильхельма любила именно Барбара. И именно сейчас, глядя на развернувшуюся пред ним сцену, Богдану хотелось плакать сильнее всего. — Mein Schatz, — прошептала Барбара, и прижала Вильхельма — нет, лишь его тело — к себе, обнимая. — Mein Schatz, — не прекращала повторять она, и Богдан чувствовал, что прямо сейчас она как никогда близка к рыданиям. (моё сокровище) — Барбара, — позвал её Богдан, утирая капающие из глаз слёзы, — так в чём суть вашего плана? Разве им было не убийство этого ублюдка? — саламандра вскинулась. И медленно покачала головой. — Нет. Мы с братом создали вокруг города огромную пентаграмму. Чтобы всё это провернуть, нам требовалось хотя бы частично разгромить ВСМРФ, иначе бы они смогли вычислить и уничтожить каждую из точек пентаграмм (тебе, кстати, повезло с тем, что директор не стал тебя убивать после инцидента в начале третьей четверти, он надеялся выйти на нас). Пока что... ВСМРФ в растерянности, и мы установили все пять точек. Для верности Вильхельм к каждой поставил кодовое слово-заклинание. Мне он успел рассказать только о четырёх. — Постой, — прервал её объяснения Богдан. — А что будет с городом? — Я призову уничтожающее всё на своём пути чёрное пламя, — пожала плечами Барбара так непринуждённо, и прежде, чем Богдан успел сказать хоть слово, она поспешила кое-что уточнить. — Твои родители в безопасности, мальчик. Я вынесла их за пределы города, и как только всё закончится, я отведу тебя к ним. А дальше вы сами. Опять же, это потому, что брат меня попросил. — А что насчёт последнего кодового слова? В пентаграмме же пять углов, — обеспокоенно поинтересовался Богдан, не без облегчения осознавая, что хоть его родители в безопасности. И тут, впервые на памяти Богдана, Барбара улыбнулась ему. — Знаешь, эти слова довольно просты. Первое, — она принялась загибать длинные тонкие пальцы, — это имя нашей мамы. Второе — имя отца. Третье — моё. Четвёртое — наша фамилия. Каждое из этих слов так или иначе очень много значили для Вильхельма. Пятое слово, — Барбара всё также не прекращала улыбаться, но теперь в её глазах застыла едкая горечь, — это твоё имя, мальчишка. Чёртов педик, — озлобленно думает Богдан. И, впервые за весь этот ужасный день, начинает рыдать в голос, больше не в силах сдержаться.