даже если это последний раз, я соединю порванную нить ради тебя. я пойду навстречу тебе, следуя за красной нитью. oneus - red thread
– Гонхи, ты уверен, что нам нужно... Вот это? Хванун задирает голову в попытке узреть незримое, а именно – макушку живой ели, что заканчивается где-то даже выше головы Гонхи. Откуда Сохо притащил это огромное чудовище – ёлку, разумеется, Гонхи-то здесь живёт уже давно – остаётся загадкой, потому как вчера каждый согласился, что денег у двух бедных студентов и одного уже не студента, но всё ещё бедного, на это нет. Но Гонхи всё равно слёзно просил Сохо что-нибудь придумать. «Заставь дурака Богу молиться...» – мелькает в голове Хвануна минут пятнадцать назад, когда, возвращаясь с тренировки, он видит, что старшие уже успели «чудовище» собрать и пристроить в углу гостиной. Сохо от ответа отделывается лишь своим фирменным хихиканьем. – Ну, разумеется! Арахис, не будь таким глупеньким! Ты Рождество собираешься праздновать или как? Всё должно быть украшено, и ёлка – неотъемлемый атрибут праздника! Без ёлки не произойдёт никакого Рождественского Чуда! Чудеса чудесами, но вот только выглядела она действительно слишком большой для их небольшой квартиры и растопыривала свои пушистые лапы настолько, что даже рядом невозможно пройти, не зацепившись. – Лет тебе сколько, в чудеса всё веришь, – фыркает себе под нос Хванун, безуспешно пытаясь оторвать рукав собственного свитера от цепкого когтя чудовища, что вознамеривается забрать в плен его первым, но Сохо очень кстати быстро приходит на помощь. – К тому же завтра близнецы придут. Им в своей общаге никак нельзя ёлку ставить, а очень хочется. Как хорошие хёны мы должны устроить детям праздник! – Так бы и сказал, что твоё «Рождественское Чудо» – это Донджу. Лучший друг вдруг выглядит непривычно смущённым. У первокурсника Сон Донджу волосы того же цвета, что и нити, завязавшиеся на мизинцах обоих всего пару недель назад, в тот момент, когда Сон случайно в бешеной спешке и волнении налетает на Гонхи, опаздывая на работу в свой первый день, а тот помогает младшему подняться на ноги. Взволнованный взгляд растерянного оленёнка превращается в удивлённый, пока на пальцах проступают метки. Чужую руку Ли так и не отпускает, провожая до книжного магазинчика, в котором, как оказывается, теперь подрабатывают они оба. Гонхи очевидно, готовится возразить, но Хванун оказывается быстрее: – У нас даже игрушек нет. – Ёнджо-хён обещал принести, что найдётся у него дома. Он скоро придёт, – наконец подаёт голос и Сохо, оживившись. Он выглядит довольным, то ли своей способностью «что-нибудь придумать», то ли тем, что Ёнджо-хён скоро должен прийти. Хванун вздыхает, так трагично, что корона королевы драмы их компании едва не соскальзывает с головы Гонхи. Ему ничего не остаётся, кроме как смириться с тем, что, как минимум, неделю половину их гостиной будет занимать рождественская ёлка, в полтора раза выше его, рядом с которой он чувствует себя ещё меньше, чем обычно. Спасибо, что она хотя бы громоздится не в его собственной комнате. Ёнджо появляется буквально через несколько минут, принося с собой сумку полную ёлочных украшений и гирлянд, уверяя, что принёс из дома лишь то, что осталось неиспользованным. Опережая хозяина уже на пороге, в квартиру пушистым белым вихрем врывается его пёс Санни, что тут же сопровождается воплем Гонхи «Только не на диван!» и привычным сетованием, какое это адское мучение – отчищать с тёмной обивки белую шерсть, и что кроме него одного-единственного никто этим заниматься, конечно же, не собирается. Ёнджо понимающе улыбается, наказывает Санни в гостях вести себя прилично и следом, сбросив с плеча сумку возле ёлки, радостно сгребает в охапку всех троих младших. – Господи, хён, мы виделись только сегодня утром! – Скулит Хванун, как самый маленький и юркий и как самый часто страдающий от тактильного внимания Кима, первым выскальзывая из неожиданных объятий. Ёнджо мягко смеётся. – И что, я не могу соскучиться по своим малышам? – Ты ужасен! – Гонхи выбирается следующим, не успевая перед этим увернуться от звонкого чмока в щёку. – Неправда. Я часто покупаю вам еду, поэтому ты любишь меня. – Одно другому не мешает, – подытоживает Сохо, когда старший остаётся висеть только на нём, однако освобождаться из чужих объятий не спешит, пока Гонхи лезет в сумку с сокровищами, где кроме новогодних игрушек притаились и несколько упаковок с различными снэками, а Хванун чешет за ухом воспользовавшегося отвлечённым вниманием Гонхи и всё-таки запрыгнувшего на диван Санни. Ёнджо младшие действительно любят, как бы ни старались порой это отрицать, и не только потому, что тот приносит им еду. И хотя для Гонхи это, пожалуй, наиболее важная причина, Хванун также предельно ясно понимает, что Ли, как и он сам, всегда чувствует поддержку и заботу старшего – пусть даже иногда своё внимание он проявляет чересчур навязчиво – с самого первого дня знакомства, когда они вдвоём только недавно приехали в чужой город и поступили в университет, а Ёнджо и Сохо оказались в роли кураторов-старшекурсников их группы. И если Ёнджо, будучи спокойным и собранным, готовым уделить внимание и помочь каждому, идеально для этого подходит, то Сохо с его хаосом в голове и шилом в заднице, способный подсказать «малышне» в лучшем случае, где находится ближайшее интернет-кафе или продают самую вкусную курочку, неизвестно как стал куратором. Тем не менее, все четверо довольно быстро сдруживаются, и даже после того как старшие один за другим, выпускаются из университета, умудряются не отдалиться. Сохо так и вовсе вскоре приживается в одной квартире с Хвануном и Гонхи, а Ёнджо наведывается сюда как к себе домой. – Ефли вы не хофифе пвовозиса с эфой ёвкой до нофи... – Ёнджо услужливо вынимает из зубов Гонхи серебристые бусы, придерживая, пока тот одной рукой пристраивает другой их конец на ёлку, а второй пытается открыть пачку с чипсами. – Спасибо, хён. Так вот, я настойчиво предлагаю начать мне помогать! Я сказал «помогать», Ли Сохо, а не играть с собакой в перетягивание гирлянды! А ты, Хванун, лучше возьми вон те красненькие шары и повесь вот здесь... Ну, где дотянешься. С чипсами я и сам справлюсь. Неслышно Хванун ворчит о том, что Гонхи слишком уж раскомандовался, и если ему так нужна была эта ёлка, то и возился бы с ней сам. Ворчит беззлобно по сути, понимая, что Ли старается для них всех, и на самом деле эти вроде бы дурацкие и бесполезные рождественские хлопоты каждому поднимают настроение. За «вон теми красненькими» тянется лениво, выбирая из остальных цветов. Глубокий насыщенный алый, часть из них с серебристыми узорами – смотрится красиво, и выглядят эти шары, как и все остальные украшения, абсолютно новыми. Хванун не успевает как следует подумать об этом, как его кисть простреливает обжигающей болью, и тут же шары разбегаются по полу кровавыми каплями. Чужое «Ничего вам нельзя доверить» доносится словно сквозь толщу воды, резкая боль не проходит затмевая сознание. Хванун сам не понимая, что происходит, бездумно таращится на собственную ладонь, даже пальцами пошевелить не в состоянии и физически ощущает, как в считанные мгновения словно огненной стрелой она проносится по всей левой руке и вонзается в сердце. Его буквально складывает пополам, и колени болезненно сталкиваются с полом. Голоса друзей, теперь уже встревоженные, кружат над головой, едва касаясь слуха – смысл ускользает. Будто отголоски другого мира, тогда как сам Хванун чувствует, что проваливается в пугающую вязкую темноту. Он пытается выбраться, но боль не отступает, с каждым движением, вдохом лишь сдавливает с новой силой, вгрызается острыми клыками, словно ещё немного, и из его сердца вырвут огромный кусок. Дыхание снова перехватывает, и единственной мыслью в голове Хвануна остаётся: «Я что, умираю?» – Ты не умираешь, Уни, дыши, – чужой голос едва заметно надламывается. – Всё будет хорошо. Сквозь неутихающую боль, по-прежнему сдавливающую грудную клетку, Хванун чувствует прикосновения к спине, ласковые, утешающие. Ёнджо первым догадывается, что происходит, и уговаривает остальных – с Хвануном всё будет в порядке, но врачи здесь бесполезны. Он уговаривает и самого Хвануна, но последняя фраза звучит неубедительно – старший знает прекрасно, что хорошо, как раньше, уже не будет. Когда боль частично отступает, и дышать Ё начинает, хоть немного, но свободнее, Ёнджо берёт его ладонь, привлекая внимание к чётко вырисовавшейся на мизинце чёрной нити. Словно свежая татуировка – кожа под ней покрасневшая и опухшая. Сохо и Гонхи, тоже замечающие это, отзываются сочувственным молчанием. Даже говорливый Гонхи в этот момент не находит слов. Ёнджо же лишь выдыхает «мне жаль» и обнимает младшего за плечи. Метка отчаянно горит, и глаза Хвануна наполняются слезами так же быстро, как приходит осознание: он действительно не умирает, но где-то умирает часть его души, называемая соулмейтом. Человек, которого он даже не успевает встретить прежде, чем потерять. По правде говоря, Хванун никогда всерьёз не задумывается, что будет, если он встретит своего соулмейта или если потеряет его. В их небольшой компании, в том уютном пространстве, что делят на четверых, даже разговоры о родственных душах случаются крайне редко. До недавнего времени – знакомства Гонхи с Донджу. Но даже после этого для Хвануна всё это остаётся словно чужой далёкой фантазией, пока не касается его напрямую. Ещё меньше он задумывается о том, что смерть человека, никогда прежде ему не встречавшегося, переносить будет настолько болезненно. Он чувствует себя обманутым, словно его не предупредили, не подготовили к возможным последствиям, не научили заранее, как справиться с этой болью и резко охватившей душу пустотой. – Хён... Всегда будет так больно? Голос Хвануна слабый, он с трудом выдавливает из себя слова. Не называет имени, и всё с тем же ужасом и слезами на глазах рассматривает чёрную метку на собственном пальце, но все в этой комнате и так понимают, к кому именно из старших Ё обращается. Он замечает, как руки, до сих пор всё ещё обнимающие и мягко поглаживающие его плечи, замирают. – Со временем боль становится слабее, малыш. Но она не проходит совсем, она всегда будет напоминанием о том, кого ты потерял. Постепенно тебе придётся научиться жить с этим. – Но я не хочу! – Вскидывается Хванун, отталкивая от себя руки Ёнджо. От резкого движения грудную клетку снова пронзает будто острым кинжалом, но стараясь игнорировать боль, Ё поднимается на ноги. Прижимает ладонь с горящей меткой к груди, другой размазывает по щекам дорожки из слёз. – Слушай, это ведь не приговор... – Осторожно начинает Гонхи, но продолжения Хванун уже не слышит, после того как захлопывает за собой дверь. От глубокого прерывистого вдоха морозного воздуха Хванун закашливается, ощущая, что всё-таки может дышать полной грудью, несмотря на то, что боль по-прежнему даёт о себе знать. Лишь несколько шагов от дома, и замирает. Сбегая, он совсем не думает, куда именно. Не хочет сочувствия, утешения, пока сам не свыкнется с мыслью о произошедшем. На свежих эмоциях боится сорваться на друзей, которые – Хванун знает прекрасно – ни в чём не виноваты. А в окне первого этажа мелькает синяя макушка, что мигом исчезает за занавеской, стоит только Ё обернуться. Чёрная нить на пальце жжёт неизбежностью, заставляя вернуться к мысли, что человека, предназначенного ему судьбой, Хванун уже не встретит никогда, заставляя почувствовать себя виноватым: не стремился разузнать больше обо всём этом, не пытался найти. Ведь кто ищет, всегда находит, правда? Возможно, их встреча могла что-то изменить в судьбе соулмейта, предотвратить появление чёрной метки. Он собирает горсть снега с земли, сжимает в ладони, шумно выпускает воздух сквозь зубы, чувствуя, как окутывает горящую кожу пронзительный холод. – Ёнджо-хён велел надеть шарф, если собираешься гулять долго, – Сохо подходит неслышно, или это Хванун настолько теряется в своих мыслях, что едва не подпрыгивает от внезапного голоса над ухом. – Мог бы не подкрадываться так. И спасибо, конечно, но вообще-то не собирался... – Ворчит младший, но не сопротивляется, когда Сохо неуклюже оборачивает вокруг его шеи объёмный мягкий шарф, закрывая в итоге чуть ли не половину лица. Хванун фыркает, освобождая хотя бы нос. По правде говоря, на улице не так уж холодно, но попробуй объяснить это Ёнджо, что заботится о каждом из них, словно о собственных детях. – Если ты только ради этого, то можешь возвращаться. Я тоже скоро. Вместо этого Сохо переминается с ноги на ногу, прячет руки в карманы безразмерного чёрного пуховика и смотрит непривычно серьёзно. Из трёх вариантов, кто мог бы отправиться к Уну в качестве «переговорщика», Сохо, пожалуй, – самый неожиданный. После трёх лет дружбы, двух лет жизни бок о бок в одной квартире Хванун по-прежнему не в состоянии постичь, что у того в голове, когда вдруг обычную безалаберность и глупые шутки сменяет спокойная задумчивость. Ун лишь глазами спрашивает: что? – Гонхи прав: это не приговор, – тихо начинает Сохо, и Хванун хмурится. – Связь соулмейтов не всё решает, Уни, и твоя жизнь на этом не заканчивается. Всегда есть шанс встретить человека, который может оказаться для тебя ближе, чем соулмейт. – Он на секунду задумывается. – Или ты можешь просто попробовать окутать любовью всех окружающих, как делает это Ёнджо-хён. В усмешке старшего Хвануну на мгновение слышится грусть. Переживания за Ёнджо или что-то другое, личное – за собственной болью он сразу не разбирает. – Легко вам с Гонхи говорить! Он только недавно встретился с Донджу, счастья полные штаны, а ты... По крайней мере, ты знаешь, что твой соулмейт жив, и ещё полно шансов найти его. Сохо вынимает руки из карманов, долго, словно в замедленной съёмке, словно принимая серьёзное решение и на ходу раздумывая, стоит ли оно того. Пару раз прокручивает кольцо на левом мизинце – широкое, Хванун одно время всё хотел спросить, есть ли в том, что Сохо постоянно носит его, какой-то особый смысл. – Я покажу это только тебе, ладно? Особый смысл открывается, как только Сохо снимает кольцо – под ним прячется «обвязанная» вокруг пальца красная нить. Хванун невольно глаза округляет от неожиданности. За несколько лет их знакомства Сохо ни разу не упоминал, что встречал своего соулмейта, и уж тем более, Хванун был уверен, ни с кем у него не было и длительных отношений. Он тянет ладонь друга ближе к глазам, разглядывая. Метка Сохо не похожа на Гонхи или Донджу, нити которых чёткие и яркие, не похожа и на саднящую метку самого Хвануна. Красная нить Сохо наполовину выцветшая, потерявшая прежний чёткий контур, словно его татуировка – временная, немного потереть мочалкой и сойдёт совсем. – Ты никогда не говорил... Почему? Небольшая нотка разочарования в голосе, обиды. Хванун думает, они друзья, а в таком случае, должны делиться друг с другом важными вещами. Хванун, наверное, так никогда и не сможет догадаться, что в голове у Ли Сохо, и сколько ещё он о себе не рассказывает. А Сохо хихикает и жмёт плечами, почти виновато. – К слову не приходилось. Или ты имеешь в виду?... – Догадаться о мыслях самого Хвануна друзьям иногда гораздо проще. – Мы встретились ещё до того, как познакомились с тобой и Гонхи. Это было... Не знаю... Как будто мы просто очень давние друзья, которые понимают друг друга с полуслова и заканчивают друг за другом фразы, но я не почувствовал чего-то особенного. Мы всё обсудили и заключили договор, что если к сорока пяти годам оба окажемся одинокими, то примем судьбу и будем вместе. Но на тот момент у неё был парень, дело шло к свадьбе, а я... Сохо запинается, а Хванун прослеживает его взгляд – на окно их квартиры, где уже не маячит синяя макушка Гонхи, но стоит Ёнджо, держа на руках Санни и, замечая взгляды друзей, машет им его белой лапкой. Терпение пса, очевидно, заканчивается именно в этот момент и он почти успевает укусить хозяина за руку, но оказывается выпущен из объятий раньше. Ёнджо неловко смеётся, Хванун едва удерживается от того, чтобы закатить глаза, но вместо этого всё-таки смотрит на Сохо, что наблюдает всю эту картину за окном с дурацкой влюблённой улыбкой, и почти сразу смущается под внимательным взглядом. Паззл в голове Хвануна складывается, возможно, и ему стоило бы быть чуточку внимательнее. – Но ты до сих пор не признался ему? – Так же как мы с Гонхи не можем понять твою боль, никто из нас нынешних не сможет понять боль Ёнджо. Он был счастлив со своим соулмейтом несколько лет, я видел его тогда, и видел, насколько ему было тяжело всё потерять. И он будет сравнивать, осознанно или нет. Не думаю, что смог бы выиграть в этом соревновании. Серебряное кольцо возвращается на своё привычное место, и кажется, что, закрывая потускневшую красную метку, Сохо снова закрывает свою душу от вторжений извне. Ту небольшую её часть, что решился показать ради наглядности собственного послания. Хванун послание понимает, как понимает и то, что этот разговор должен остаться между ними двоими, иначе не сносить ему головы. Возвращаются они в молчании, сталкиваются на пороге с Ёнджо, который уже собирается уходить, бесконечно извиняясь, что сегодня и так собирался заскочить совсем ненадолго, только чтобы принести игрушки, да и Санни уже просится домой, но он обязательно придёт завтра. Сохо подрывается за ним под предлогом, что забыл зайти в магазин, а он как раз на пути к дому Ёнджо. Хванун всё-таки закатывает глаза. Дома на него снова накатывает пустота, метка на пальце по-прежнему жжёт, и Хванун подумывает тоже начать носить кольцо на мизинце, чтобы скрыть эту ужасную чёрную нить. Если просто прикрыть проблему, то её будто бы и нет? Сохо, конечно, пытался сказать совсем другое, он понимает, но даже от осознания того, что теоретически он ещё может встретить кого-то близкого для себя и полюбить, легче не становится, по крайней мере, пока. Чужой телефон сигналит о входящем сообщении, и Хванун вспоминает о существовании сидящего рядом Гонхи. Тот быстро набирает кому-то ответ и, дождавшись момента, когда оказался замеченным, спрашивает: – Может, пиццу закажем? И посмотрим какую-нибудь дурацкую рождественскую комедию, как тебе план? Его телефон снова звенит, Гонхи снова быстро отвечает. – Тогда давай хотя бы дождёмся Сохо, и посмотрим все вместе. – Сомневаюсь, что он вернётся сегодня. Ёнджо купил новую плойку, сейчас он скажет об этом Сохо, и, ну, сам понимаешь. – Эти чёртовы богачи... – Фыркает Хванун. – И зачем только ему новая плойка, он и на старой почти не играл. – Зато Сохо играл, – выдаёт Гонхи, как будто это нечто само собой разумеющееся, и только Хванун здесь такой глупенький, что этого не понимает. – Ну так, какую пиццу ты хочешь? Я согласен на всё, кроме огурцов. От ответа Хвануна снова отвлекает оповещение о входящем. – Донджу? Гонхи кивает, кусая губу. Выглядит растерянным – почти наверняка, что-то сейчас идёт не так, как он планировал, и Хванун отвратительно чувствует себя в этом виноватым. – Обижается. Мы собирались ещё встретиться сегодня, но я подумал, что ты не захочешь оставаться один сейчас, и... Хванун ненавидит чувствовать себя виноватым. – Слушай, если это только ради меня, то ты не обязан нянчиться. Просто иди к Донджу, с пиццей я могу справиться и сам. – Точно? – Недоверчиво переспрашивает Гонхи. А ещё Хванун ненавидит мешать друзьям быть счастливыми, и если выбор стоит между ним и свиданием со своим соулмейтом, то Гонхи непременно должен выбрать второе, даже если после этого Ун останется один на один со своей болью. – Вали уже. – Усмехается и слегка толкает друга в плечо. – Донджу привет. Возможно, так даже лучше, и Хвануну стоит какое-то, пусть и небольшое, время пересидеть одному. Переболеть. Пытается убедить себя в этом, но оставшись один, снова почти хочет заплакать. Прислушивается к себе. Боль в груди уже не такая резкая, как в самом начале – он может свободно дышать – но совсем не проходит. Если Ёнджо говорит правду, и так будет всегда, то ему этот вариант категорически не нравится. Ему совсем не хочется привыкать к этой боли. Наполовину наряженная ёлка (после побега Хвануна Ёнджо и Гонхи до конца так и не закончили украшение) нависает над ним угрюмой тенью. Вид у неё, как и настроение Хвануна, вовсе не праздничный. Сам того не ожидая, он замахивается как для удара, так, будто эта ёлка и есть его главный обидчик, источник его боли. Но вместо того, чтобы ударить, он лишь цепляется рукавом любимого свитера за жёсткую ветку, красная нить вытягивается в петлю, рвётся раньше, чем Хванун успевает отцепиться, распускается несколько петель, образуя некрасивую дыру. – Уродская громадина! – Шипит Хванун сквозь зубы. – Рождественское Чудо, говорите?! – Вытягивает ладонь к ёлке, показывая своему немому собеседнику чёрную метку на мизинце. – Это, по-вашему, Рождественское Чудо? Слёзы на глаза снова наворачиваются, от боли и теперь ещё обиды за любимый свитер. Он съёживается на тёплом полу, завернувшись в плед так, словно «Только не на диван!» Гонхи кричал не только Санни, но и ему, открывает ноутбук. На сайте с картой рождений и смертей по всему миру отключает опцию «показывать рождения». На серой карте то тут, то там появляются красные точки. Корея, Китай, Германия, Россия, снова Корея. Счётчик не останавливается дольше, чем на секунду. Насколько много людей умирает в мире каждый час, каждую минуту. Каждый из них – чей-то соулмейт, и насколько мал шанс, что именно твой. Почему это должно было случиться именно с ним и именно сейчас. Если бы только был шанс всё исправить. Хванун бездумно пялится на мелькающие на карте красные точки ещё какое-то время и постепенно начинает засыпать, прямо на полу. У него даже нет сил перебраться в свою комнату на кровать. Уже в полусне он думает, что когда Гонхи вернётся, разбудит его, и тогда, может быть...***
Хванун просыпается от звонка будильника, который, он был уверен, на сегодня даже не заводил, раз занятий в универе в этом году уже не будет. Просыпается в своей кровати, ему невыносимо жарко и тяжело от навалившегося на него спящего тела, обнимающего и руками, и ногами – и так происходит каждый божий раз, когда Ёнджо-хён остаётся ночевать у них. – Отвратительно, почему ты такой... – Сонно стонет Хванун, с трудом сталкивая с себя чужую руку, и собственный голос слышится ему словно со стороны, странным эхом – ощущение дежавю? Скорее, недавнее воспоминание, смешанное с реальностью. Он, конечно, постоянно жалуется на Ёнджо в подобном случае, но так чтобы слово в слово и с точностью до малейшей интонации, и... Стоп. Ёнджо оставался у них позавчера, а вчера вечером совершенно точно ушёл домой и возвращаться до сегодняшнего вечера не собирался. К тому же сам Хванун засыпал не в своей комнате, а на полу в гостиной. Он не помнит возвращения Гонхи или чтобы тот будил его, не помнит как переодевался в пижаму и ложился в кровать. Или он просто ещё не до конца проснулся? – Дрыхнете, значит, – упрекающий голос доносится до него раньше, чем в дверном проёме появляется голова Гонхи. Всё такое же эхо-воспоминание. – А у нас, между прочим, последний экзамен через полчаса. Я опаздывать из-за тебя не собираюсь, так что советую пошевелиться. Последний экзамен должен был быть у них вчера, но и тот оказался отменён. На секунду Хвануну кажется, что Гонхи сходит с ума, или он сам сходит с ума, или всё это какой-то странный пранк от друзей. Он снова тянется за телефоном и только в этот момент замечает, что чёрной нити на его мизинце больше нет. На календаре всё ещё 23 декабря, а по голове бьёт осознание: это не дежавю, не сон и не пранк, это всё точно уже происходило. И он знает, что будет дальше.