И тебя съедят

Бледно-розовая жвачка надувается в небольшой пузырь, который Чанель тут же лопает зубами. У жвачки вкус и запах клубники, а в воздухе – и Чанель чувствует это кожей, - пахнет сталью и опасностью. Совсем немного. Для всех остальных это простой запах тел, пролитого на пол алкоголя, женского парфюма, паленых бровей неудачливого бармена, пытавшегося поджечь абсент и подпалившего брови. Прожекторы то и дело норовят ослепить и сбить с толку, но Чанель, в общем-то, слишком к ним привык. Он видит, он чувствует. Легкая хлопковая майка с принтом, поверх нее совсем короткая темная куртка с подвернутыми рукавами; руки в карманах, на запястьях браслет из красных бусин и сложенный в несколько раз платок, на больших пальцах, просунутых в шлевки джинс, по массивному кольцу; на смуглой шее тонкая серебристая цепь с жетоном. Взгляд в никуда, но где-то совсем рядом. Он тоже видит, он тоже чувствует. Рядом с ним пахнет кожей, сухими травами и, кажется, бергамотом. Перед ним в слинге – «Падение миссионера». Белый ром, персиковый ликер, сахарный сироп, ананас, лайм и мята. Еще несколько листьев мяты лежат рядом на блюдце из прозрачного черного стекла. Чанель облизывает губы – клубника сменилась соленым привкусом, а у основания языка жжет мята. Когда его наконец замечают, Чанель выходит из бара. Каю же кажется, что тот парень, что стоял у стены, просто растворяется в свете скользнувшего по нему прожектора. -Ты его видел? – бармен – Лухан по вычурному бейджику, - облокачивается на стойку рядом с Чонином, щупая подпаленные брови. Чонин задумчиво кивает, обводя листья мяты по зубчатым краям: -Ага. Зачем стоять у стены, когда здесь такой классный бар? Ну, раз музыка дерьмо… Лухан устало улыбается, пиная стойку со своей стороны, а затем указывает на чониновского «Миссионера». -Не поверишь, но это – единственный коктейль, который я люблю готовить. Хотя бы потому, что для него не нужно ничего поджигать, - хмурится, заметив ухмылку Кая, - Ну подумаешь, брови подпалил. Этим укуренно-упитым дамочкам лишь бы выпить, и класть на мастерство сжигания сахара. Кай миролюбиво поднимает руки: -Да не кипятись ты. Лучше скажи, почему мне совсем не понравился тот парень с клубничной жвачкой. Лухан оглядывается и нервозно ведет плечом, заметив выглянувшего с кухни официанта. Наклоняется к Чонину, понижая голос до достаточно громкого шепота. Цепочка на его шее глухо ударяется об слинг с наполовину выпитым «Падением миссионера». Лухан рассказывает. Этот парень со жвачкой появился примерно в одно время с Чонином, так себе, ни рыба, ни мясо, вечно торчит у стены, а на зазывания и приглашения отшучивается каким-нибудь особо жестоким способом. Его вообще редко замечают, разве что когда он сам подходит к бару и просит намешать что-нибудь с водкой цитрон, вроде «Суки на пляже» или «Брокер шутер». Никогда не напивается или не выглядит пьяным, и, вобщем-то, слава богу. -Пугающий он, - признается Лухан, глядя, как Кай цедит коктейль через трубочку, - Не внешне, а вот так, на практике. Лухан молчит несколько секунд, даже не глядя в сторону подзывающего его клиента. Кай к визгам сбоку тоже не прислушивается. Приоритеты были расставлены еще до того, как бармен вообще начал говорить. -И, знаешь, я не особо верю в это, но и совпадением это назвать сложно. Он крутился некоторое время с нашим Бэкхёном. В общем, Бэка не находят уже почти месяц. -А он не переехал никуда? – Чонин, в общем-то, тоже сильно в этом сомневается, как и Лухан, скорчивший кислую, хуже лимона, мину. -Кай, ты же знаешь Бэка. Он бы о своем переезде на весь город орал, если бы это случилось. -Он ненавидел Сеул. -Бинго, - Лухан, наконец, отмирает, и бочком-бочком отходит к клиентам, - Ты, в общем, в дело не слишком вдавайся. Но и будь поосторожнее. Как и все. Сехун находит его сам. Сам Сехун на другом конце бара, на кожаном диване. Перед ним бокал с недопитой текилой, выключенный телефон лежит экраном вниз. Чанель – где и всегда, у стены. Сегодня у него мятный «Дирол», легкий кардиган и простая майка. За барной стойкой Лухан отчетливо слышит тревожные шепотки, ватными подушками облепляющие пространство. Кай тоже их слышит – и впитывает, потому что иначе нельзя и не получается, да и интересно, в общем-то, бывает послушать полупьяные сплетни. Сегодня почти никого нет – то ли всему виной понедельник, то ли отсутствие хоть сколько-нибудь интересной развлекательной программы. У бара только те, кому действительно есть дело до разговоров, поэтому Лухан работает чуточку усерднее и коктейли делает самые изящные. Они говорят, что нашли пропавшего некоторое время назад бармена. Ведь нашли почти сразу же после пропажи, но долго молчали – то ли из страха, то ли в интересах расследования, то ли потому, что народ распсихуется, и бар закроют. Говорят, нашли в дорогом отеле, куда ни одна прислуга без стука не сунется, где в коридорах и в носу ковырять нельзя, не попадя в камеру. В спальне, сидя на полу и аккуратно положив голову на кровать. Много крови, ноль признаков борьбы или даже отпечатков – только бэкхёновские. Говорят, у него даже рисунок на кончиках пальцев очень красивый. Ему перегрызли горло. Только горло, больше ничего не тронули. А еще говорят, что камеры в коридоре никого не засекли. Сехуну не обязательно слушать болтовню за стойкой, он все знает. Он поправляет воротник мотоциклетной куртки, убирает непослушные пряди с волос и идет прямо к стене, где в лучах прожектора почти растворился Чанель. Лухан читает по губам Чонина: «И тебя съедят». Разве что кричать об этом уже поздно. Лухан ссыпает в хайбол крупные кубики льда, незаметно оглядывая зал. Все вроде бы по-прежнему – даже Сехун сидит на том же месте, где сидел в прошлый раз. Чанеля нет, и, наверное, это не так уж и необычно. Чонин неподалеку, ждет свою кокосовую колу. Малибу стекает по ледяным кубикам, оседая на дне. Следом в дело идет кола. -Думаешь, это случится еще раз? Чонин говорит тихо, не захочешь – не услышишь. Как он так умеет Лухан не знает, а потому молчит до тех пор, пока от стойки не отходит очередная щебечущая стайка. -Не знаю, не хочу об этом думать, - коктейльная ложечка едва слышно звенит об стенки хайбола, - Надеюсь, все обойдется. А ты? Кай пожимает плечами, облокачиваясь на стойку локтями: -А черт его знает. Было бы неплохо, если бы все раскрылось и разрешилось. Не хочу, чтобы бар закрыли из-за какого-то маньяка. Лухан невесело усмехается, толкая к Чонину коктейль. Хайбол плавно скользит по мраморной стойке, и мягко врезается в ладонь Кая. -Бэкхён… -Нехорошо вышло. -Да уж, не очень, - Лухан кончиком пальца трет переносицу, нервно встряхивает кистью, - Я не понимаю. Не почему даже, а как этот волк, оборотень, людоед – не знаю, как обозвать, - умудрился слинять? Будто испарился. -А может, так и было? Лухан болезненно хмурится: -Чонин. Серьезно. -Да я, в общем-то, тоже, - Кай разводит руками, - Может, там есть потайной выход? Пожарная лестница? Вентиляция? Брови у Лухана отрасли совершенно легко и аккуратно, так что теперь и хмурится он красиво и отчасти мило. Складывает губы в твердую линию, мотает головой, упирает ладони в бока. -Нет, Чонин. Все проверили. Дело могут закрыть из-за недостатка улик. А с уликами там действительно беда. Каю не хочется ни спорить, ни верить. Он просто неопределенно качает головой и отворачивается, пытаясь найти Сехуна где и обычно, но там лежит только смартфон экраном вниз. Когда Лухан возвращается к Каю, его уж нет ни в за стойкой, ни в баре. Говорят, Сехуна нашли в парке, прислоненным спиной к дереву. Расслабленное лицо и поза, будто спит, зато горло разорвано, да и кровь еще сочится. Вокруг снова ничего подозрительного, даже утренние бегуны умудрились обойти место стороной, в отличие от горемычного охранника с радикулитом и тросточкой, который, едва заметив кровь, схватился за сердце. Кай гладит корпус забытого Сехуном смартфона кончиками пальцев, пока Лухан отыскивает на полках бурбон, шотландский виски и апельсиновый биттер. Биттер не находится дольше всех, а когда находится – бутылка разбивается, а темно-оранжевая жидкость растекается по полу. -Брось, - отмахивается Чонин, - Я вообще не пить пришел. Лухан хмурится, набрасывая на лужу половую тряпку и отпихивая под шкаф несколько крупных осколков. -Ну платить-то за разбитую бутылку придется мне, - Лухан отбрасывает челку с глаз, оглядываясь. Кроме Кая пока никого. Такой же, как и за день до этого, будто и не уходил, да и за столиком, где сидел Сехун, до сих пор стоит недопитая «Эволюция» в литом подстаканнике. Лед давным-давно растаял. Интересно, почему бокал не убрали. -Так ты зачем? Чонин поводит плечами. Морщит нос, принюхиваясь к расползшемуся по бару запаху апельсинового биттера, выдыхает – бергамот. -Мне интересно, - честно, - Кто пропадет первым. И когда сподобятся найти этого загадочного. Лухан усмехается, придавливая носком ботинка несколько осколков. Хрустит почти как лед в стакане – примерно так же, как если бы в наполненном доверху хайболе с «Эволюцией» начали шевелить коктейльной ложечкой. -Наверное, это самое увлекательное шоу, которое ты видел. Под утро той же ночи Лэй сам подсаживается к Чонину. Тонко улыбается, легко склоняя голову на бок, скидывает на пол сумку и просит Лухана приготовить абсент сауэр. У него мокрая челка, лезущая на правый глаз, слегка размазанная подводка. Лухан незначительным движением указывает вправо – там, вроде как, танцевальная площадка, на которой Кай, в общем-то, и побывать еще не успел. Ужасное упущение. -Танцуешь там? -Вроде того, - Лэй прислушивается к шуршанию абсента и сахарного сиропа в шейкере, устало прикрывая глаза, - У нас что-то вроде Hunters, только… изящнее. -Ты изящная версия Рано? – Кай смеется, а Лэй кивает, отчасти даже гордо. Абсент сауэр стекает по дробленному льду в роксе и болезненно отсвечивает зеленым на бледных руках Лухана. Лэй довольно щурится, наблюдая за завивающейся лимонной цедрой. Когда по дальней стене проскальзывает свет прожектора, Чонин выхватывает взглядом фигуру в белом плаще, а Лэй отстраненно улыбается. От кожи Лэя – сладко-соленой на вкус, - пахло цитрусовым гелем для душа и каким-то совсем легким одеколоном. Теплая кровь просачивалась сквозь пальцы, сжатые на разорванном горле еще несколько секунд спустя. Он помнит, как грело ладони вырванное из груди сердце – совсем мягкое и, вроде бы, живое, даже когда Лэя – Исина на самом деле, как написано на водительских правах, - в общем-то, в живых уже нет. В квартире Исина уютно и, наверное, было бы немного одиноко, если бы в угол не забилась испуганно шипящая кошка. У кошки шерсть тоже ужасно мягкая и блестящая, глаза разные – левый голубой, правый зеленый. Наверное, кошка Исина жутко любила. Лухан молчит, сложив руки на столе и уткнувшись носом в сгиб локтя. Кай молчит тоже – просто потому, что так надо. Он разглядывает рисунок на ладонях, осторожно трогает глубокие царапины от кисти и почти до предплечья, сонно морщится и мотает головой из стороны в сторону. -И Лэя тоже он?.. Лухан пожимает плечами, не поднимая головы. Мимо, молчаливым перекати-полем, проходит, шурша шваброй, уборщица. -Все так же? Качнув головой, Лухан все-таки меняет позу – перекладывает руки и упирается в кисти подбородком, глядя на Чонина из-под свалявшейся челки. -Нет, - голос шероховатый, как наждачка, - В его собственной квартире. Он даже сопротивлялся – под ногтями нашли частицы чьей-то кожи. Грешным делом подумали на кошку, но ее пронесло. Теперь будет жить у меня, бедолага. Пауза. Скрип передвигающихся стульев. Чонин судорожно вздрагивает, когда металлические ножки царапают мраморный пол. -Его-то за что?.. Кай разводит руками и, выдохнув, запускает пальцы в волосы. Прислушивается. Звенит дверной колокольчик. Голос низкий, совсем незнакомый, новый. Только глаза у Лухана расширяются – не то от испуга, не то от удивления. Он выпрямляется и, отведя взгляд в сторону, тоже прислушивается. Чонин не оборачивается – просто догадывается, кто вошел. -Хён?.. – пауза, - Да быть того не может. Я только вечером говорил с ним по телефону. Кай находит взглядом застекленную дверь и чуть подается на стол, пытаясь разглядеть отражение. Замирает. -Перегрызли горло?.. Чунмену? Он даже в бар этот никогда не ходил. Прежде чем Кай осознает, что вскочил со своего стула, едва не перевернув стол, ему кажется, что он видит в отражении насмешливую улыбку. Лухан поднимает взгляд: -Это ведь ты, да? -Эй, ну успокойся. Лухан не может успокоиться, хотя чувствует, что это, наверное, было бы выходом. Он слепо шарит ладонями, пытаясь нащупать лицо или хотя бы шею, чтобы сдавить пальцами горло, но находит лишь воздух, холодный и затхлый. -Ведь будет только хуже. Он, кажется, ослеп. Голова тяжелая, стоит расслабится – бессильно упадет на плечо и будет мотаться, как едва пришитая голова тряпичной куклы. Да и вместо мыслей не то вата, не то тряпки, запутанные и вязкие. -Или больнее. Пахнет бергамотом – или так только кажется. Когда включается свет, Лухан видит только совершенно темные глаза, в один момент ставшие всем. Горло раздирают крепкие острые зубы, по плечам, вместе с кровью, скользят мягкие теплые пальцы. Лухан чувствует свой пульс, слышит пульсацию крови в ушах, но совсем не чувствует боли. Факт – только темные глаза и слабый запах бергамота. -И тебя съедят. Чанель сидит у барной стойки, наклонив голову чуть на бок и внимательно наблюдая за новым барменом. На бейджике – таком же глянцевом, как и у Лухана, написано «Чен», а профиль, едва подсвеченный тусклыми барными лампами, у новенького до зубного скрипа знакомый. Чанель усмехается, но ничего не говорит, даже когда бармен останавливается прямо напротив него. -Воды? Удивленно моргнув, Чанель упирается взглядом в дурацкий бейджик, и растерянно кивает. Затем, будто опомнившись, выпрямляется: -«Вергилия»? -Можно и «Вергилия». Чена нет долго, зато скоро появляется Кай. Чанель замечает его у дверей, провожает взглядом до стойки, а затем легко улыбается, разворачиваясь полубоком. Кай удивленно приподнимает брови. -Мы знакомы? -Визуально. -Уже хороший знак, - Чонин улыбается, совсем слегка натянуто, но ощутимо раздраженно. Чанель в ответ пожимает плечами: -Может быть. К привычному аромату бергамота тут же примешивается еще множество – пахнет сразу и персиковым ликером, и клубничной жвачкой, и мятой, и кокосовым молоком, и апельсиновым биттером, резко – полынью и кориандром, неуловимо – совершенно незнакомым одеколоном, легким, терпким. Глаза у Чанеля почти такие же темные. Сквозь хруст разрываемых мышц и надломанный звон ломающейся ключицы едва слышно биение собственного сердца и грубые, тяжелые вдохи и выдохи. Стоит поднять голову – там, напротив, - легкая улыбка с наклоном головы, бесстрастный взгляд, теплые ладони с тонкими пальцами, сжимающие плечи до секундной тупой боли. Кожа эластично тянется и, наконец, рвется. В груди, кажется, дыра – наверное, и сердца там уже нет, только пародия на. Ко лбу прижимается что-то тяжелое, холодное. Грохот – и не слышно уже ничего, кроме ввинчивающегося в виски крика. -Ну и делов вы тут натворили… Чен, вздохнув, садится на корточки напротив и трогает кончиками пальцев стекающую к его ботинкам кровь. Мотающийся по полу хвост белого фартука тут же становится красным. -Выбирать особо не из чего было. Чанель пытается встать, но ботинки противно скользят по плитке. Левая рука безвольно повисла вдоль туловища – уже и не больно, вроде бы, но лишиться работоспособности не самое лучше событие за последний месяц. Приподняв голову Кая за волосы, Чен задумчиво заглядывает ему в лицо. Усмехается, кончиками пальцев стирая с бледнеющих скул капли крови, бросает взгляд на лежащий рядом с Чанелем пистолет. -Дотянешь до скорой? – Чанелю, в полголоса. -Естественно. Чанель прикрывает глаза, вытирая лицо здоровой рукой. Осторожно касается разорванной кожи на шее, едва сдерживает болезненный стон. Прислушивается – Чен еще не ушел. -Где там «Вергилий»? И обезболивающего. Лошадиную дозу.