Выдыхай!

      Дима Волков знает Зайцева с детского сада. Хорошенький мальчишка Слава нравился всем без исключения воспитателям, был похож на девчонку и никому хлопот не доставлял. В отличие от Волкова из старшей группы, который норовил устроить драку на пустом месте или свалиться с дерева.       Хорошенький мальчишка Слава вырос в прелестного интеллигентного парня, который окончил школу без единой четверки, ходит теперь в студию классического танца и в музыкалку. Выглядит он и в самом деле как милый кролик: светлые тонкие, как паутинка, волосы с золотистым отливом, огромные русалочьи глаза с прозеленью, пушистые черные ресницы. Вкупе с невысоким ростом, худобой и хрупкой в целом фигурой — точно кролик. Одевается всегда преувеличенно подростково, в узкие джинсы, майки с мультяшками и прочую ебурдень.       Волков, с трудом дотянувший до девятого, своей фамилии тоже соответствует: высокий, жилистый, но подкачанный, забитый татухами до самого горла, коротко стриженный, прокуренный и прожженный. К хорошему мальчику Славе он относится снисходительно, с высоты своего житейского опыта, провожает изучающим взглядом каждый раз, когда тот выходит из подъезда и идет по двору, неслышно ступая ногами в цветастых кедах. Не идет — летит. Волков наклоняет голову набок, сплевывает сквозь зубы между расставленных коленей, отхлебывает холодный пивас, притарабаненный другом Никиткой, и думает, что задница у Зайцева — огонь. Огнище просто. Круглая, сочная, аппетитная. Волков своей бишности не скрывает, но и не выпячивает, поэтому вслух свои мысли никогда не озвучивает, за такое могут и в морду сунуть.       Был бы Зайцев девчонкой, проблем бы не было. Цветочки, прогулочки, поцелуйчики у подъезда, одного кстати, общего для них обоих, и все, можно брать. Но Зайцев, сучонок, свои узкие светлые джинсы натягивает на мужской зад. И вряд ли догадывается, что в Волковских фантазиях он уже многократно оттрахан за гаражами. Зайцев красиво поет. Иногда играет на пианино, и Волков, выходящий покурить на улицу после работы, слушает его импровизации, стоя под открытым окном.       Хамоватый, временами совершенно беспардонный Волков менжевался бы и дальше, если бы родители Зайцева не укатили на дачу, и тот, возращаясь из магазина в сумерках, не остановился рядом с ним. — Есть сигарета? — спрашивает он своим высоким, мелодичным голосом, и Дима поднимает брови в удивлении: — А ты курить умеешь?       Зайцев, хмыкнув, плюхается вдруг ему на колени, выхватывает из пальцев сигарету, затягивается и выдыхает дым прямо в вытянувшееся лицо. — Может, споешь еще для меня свое любимое «о соле мио»? — спрашивает офанаревший в конец Волков. — Если я спою, Волков, то соседи ментов вызовут или гринписовцев, решат, что ты животину какую мучаешь. Родаки мои на дачу же уехали, знал? А у меня сегодня карниз отвалился. Зайдешь прикрутить завтра? — Зайду, — хмыкает Волков, и на удачу, ожидая ответной оплеухи, шлепает вставшего Зайцева по ягодице.       Тот дергается, смотрит через плечо сначала гневно, потом снисходительно, но не отвечает.       А завтра — воскресенье.       Волков снова на лавочке у подъезда с Никиткой и Шуриком, с неизменным «Жигулем» и тлеющей сигаретой. Зайцев, выпорхнув из подъезда в неизменных светлых джинсах и майке с какими-то упоровшимися Микки Маусами, смотрит на компанию мельком, жмется к другой стороне тротуара и зябко пожимает плечами. — Ох уж эти мальчики-зайчики, — перхает Шурик, подавившись пивасом. — Так зыркнул, будто мы бандюганы отбитые. Терпеть не могу таких одуванов!       Волков хмыкает, затягивается, щурится и смотрит вслед Зайцеву, прекрасно осознавая, что хороший мальчик Слава и не прочь быть трахнутым за гаражами в реале, а не только в фантазиях. Он в этом почему-то уверен. Поэтому вечером, прихватив шуруповерт, поднимается на этаж выше и звонит в Зайцевскую квартиру. — Чай, кофе? — спрашивает Зайцев, и Волков отвечает с промедлением: — Чай.       Смотрит на Зайцева, шагающего на кухню, облизывает взглядом стройные ноги в бирюзовых пушистых тапках, худые коленки. Джинсовые шорты коротки настолько, что даже видно немного ягодицы, а сверху, на пояснице под краем майки, татуху — крылья, в рот их ебать. Пока Слава, болтая что-то, заваривает и разливает чай, Волков ухитряется в два движения прикрутить карниз, убрать инструмент в чемоданчик и вздохнуть. — Так, осталось только занавески повесить, — сообщает Зайцев, протягивая ему чашку и влезая затем на стул. — Лови, если что.       Стоя на носочках на подоконнике он тянется к крючкам, грозя свалиться вместе с кисейными белыми занавесками. Волков пялится на плоский живот под подскочившей майкой, на изумительные Зайцевские ляжки, забывая про чай. Подходит ближе, придерживая край воздушного облака, и спрашивает: — Слав, тебе же мужики нравятся?  — Да, — легко соглашается тот. — Ты не знал? — Никто не знал, думаю… А какие именно? — Какой типаж? Ну… Взрослые. Уверенные, сильные, властные даже. — Папочки?       Руки Зайцева замирают где-то вверху, он ставит на подоконник ступни полностью и смотрит на задравшего голову Волкова: — Да. Папочки.       Волков, ухмыляясь уже плотоядно, понимает — либо сейчас, либо никогда. Подходит еще ближе, цепляет карманы джинсовых шорт пальцами и слегка тянет, оголяя ямочки в паху и понимая, что белья под ними нет. — А что, если я расскажу, как мне нравится наказывать плохих деток, которые только прикидываются хорошими?       Зайцев, кажется, перестает дышать, когда губы касаются плоского живота. — Выдыхай! — произносит Волков и, подхватив под колени легкое тело, тащит его к креслу.       Зайцев скулит, когда его руки, сорвав пуговку на шортах, стягивают их до колен, а затем толкают легко обладателя круглой сочной задницы вперед, и тот послушно перегибается через подлокотник. Пальцы Волкова сминают ягодицы, оттягивают их, сжимают, пока широкая ладонь не опускается на левую со звоном. Выгнувшись, Зайцев громко охает, поднимает голову и смотрит на него умоляющими русалочьими глазами. — Еще? — спрашивает Волков, ласково поглаживая разгорающееся под рукой красное пятно. — Еще, пожалуйста, — произносит тот тихо, закусывает губу и тянется за поцелуем.       Однако Зайцев не в курсе как давно Волков, втайне мечтая о нем, хотел оторваться за бессонные ночи под аккомпанемент пианино и дрочку на мальчишеский альт. Поэтому Волков, качая головой и цокая, запихивает в его рот край его же майки, цепляя розовые соски, садится в кресло и шлепает сильнее. Расставляет ноги, утыкая Славу во вздыбившуюся ширинку аккуратным носом, с размаху опускает пятерню и поглаживает раздраженную кожу с удвоенным удовлетворением. Зайцев всхлипывает при каждом ударе, но пачкает обивку кресла сочащейся с члена смазкой. — Это тебе за то, что спать мне не давал! — говорит Волков, надавливая второй рукой на блондинистый затылок. — Капризная детка! Будешь еще так делать? — Нет! Прости меня, пожалуйста, прости! — Ну все, иди ко мне…       Зайцев поднимается, неловко переступает через снятые шорты, становится между его расставленных ног и поворачивается — по просьбе — спиной. Волков, сжимая узкие бедра до синяков, целует горящие ягодицы, чувствует, как кожа под его губами покрывается мурашками и одним слитным движением проводит языком между ними.       Зайцев издает какой-то новый, придушенный звук, Волков раздвигает ягодицы и прижимается губами уже полностью, вылизывая его, как сладкую стонущую сучку. Смачивает слюной тугой вход, проталкивает сразу два пальца наполовину, а до конца Зайцев надевается сам. Внутри мокро от лубриканта и достаточно свободно — готовился, значит, мальчик-зайчик. Знал, что Волков клюнет. — Садись, живо, — приказывает он, расстегивая ширинку и закидывая руки на голову. — Исправляйся! Сделай папочке приятно.       Умняшка Зайцев сосет на редкость годно: с заглотом, давится слюной, причмокивает с удовольствием, а затем, усевшись на его коленях, опускается на член вылизанной дыркой. — Вот так, умничка, — не отрывая взгляда от порозовевших скул, хрипло произносит Волков. — И себя ласкать не забывай.       Зайцев, двигая бедрами, закрывает глаза, проводит по члену тонкими пальцами — он вообще весь тонкий, хрупкий и маленький по сравнению с ним, с Волковым, — и постанывает в такт шлепкам. Волков, запрокидывая голову, глухо рычит на манер проснувшегося тигра. Не выдерживает, сдавливает ребра вздрогнувшего Славы и задает свой темп, вырывая из груди того жалостливые всхлипы. Разворачивает и дотрахивает стоя, пока Зайцев не захлебывается довольно громкими вскриками и не содрогается в разрядке. Волков, падая на колени перед истерзанной задницей, смазывает дорожку спермы по внутренней части бедра ладонью и чмокает немного правее, там, где кожа не покрыта ссадинами. — Волков, — произносит Зайцев. — Ты животное.       Он поджимает губы недовольно, нашаривая под креслом шорты, благодарит за прикрученный карниз и обещает позвонить чуть попозже, вечером, хмурится, но целует на прощанье в прихожке.       Волков, понимая, что это удовольствие было разовой акцией и отношения с мальчиком-зайчиком ему как не светили, так и не светят, выходит вечером на улицу и закуривает. Зайцев, возвращающийся из магазина с пакетом, падает на его колени и перехватывает сигарету. — Карниз криво присобачил, — говорит он, но сдерживается, чтобы не рассмеяться. — Выдыхай! — улыбается в ответ Волков. — Перевесить бы, да? — Да, — Зайцев поднимается, бросает окурок в урну. — А еще детка плохо спит по ночам. Ты же не оставишь ребенка одного?       Волков, шаркая тапками, тащится по лестнице за задницей в светлых джинсах. Из-под них, над ремнем, выступает резинка розовых стрингов. Хмыкая, Волков ныряет под майку горячей ладонью и прижимает Зайцева к своему боку. Надо бы зайти за шуруповертом, но про него они вспомнят немного позже.       Наутро, к примеру.