О кругах и одиночестве

В голове приятный туман, он на пустой желудок пьет, но состояние даже близким к опьянению назвать не получается. Иногда в неуязвимости есть свои минусы. Долбящая музыка в клубе зато ровно за этим плотным туманом, чуть в стороне и по мозгам не долбит. Три литра коньяка хоть как-то, но все же оказываются полезными. Люцифер вдоль барной стойки идет лениво, почти не обращая внимание на людей вокруг. Может, через пару часов ими и заинтересуется, но точно не раньше. Мелкая девчонка в толстовке с рукавами натянутыми до кончиков пальцев сжимает дымящийся еще грог и почти влетает в него. Грог роняет, тот бьется об пол, забрызгивает ему штаны, забрызгивает и ее штаны. А у нее улыбка блаженно-счастливая вдруг на лице. — Кто пустил несовершеннолетнюю в клуб? — он свой пустой стакан ставит на барную стойку, осматривает влажные по краям самым штанины. — Привет, Люци! И когда он взгляд на нее переводит, она смеется. Смеется так громко, что ему по ушам бьет, а светомузыка по черным цветам бьет, и он видит черные дыры вместо глаз. Она руки с натянутыми рукавами толстовки прижимает к лицу и смеется. Иуда. — Твою… сука, мать. Кто тебя выпустил? И пока он, ошарашенный, смотрит на нее, как на призрак, как на херов призрак прошлого, она буквально подпрыгивает, виснет на его шее и в объятиях сжимает крепко-накрепко. Девчонка легкая, девчонка стала, наверное, еще легче, но он даже не дергается, чтобы ее удержать. — Ты меня бросил, — шипит она в ухо, сжимая крепче в объятиях, шипит почти одержимо. — Отпусти, — почти рычанием. Гортанным, из грудины. — Ты меня бросил, Люци. Разве ты не обещал, что мы с тобой навечно повязаны на девятом кругу? Он от себя ее оттаскивает за шиворот, как нагадившего в тапки котенка, разве что не за волосы. И она рукава ниже по ладоням тянет (хорошо же он постарался, раз она даже здесь мерзнет). Смотрит на него снизу вверх, то ли задиристо, то ли преданно. Хер разберет. Люцифер по карманам пиджака себя хлопает. Ему нужна дорожка, а лучше несколько. Встречу точно приятной назвать нельзя. — Кто тебя выпустил? Она коротко усмехается, пытается сделать серьезный вид, когда у него радужка алым вдруг отдает, когда ее невидимой силой давить что-то начинает. — Ну знаешь. Есть у меня свои контактики. Пакетик находится с третьего раза. Он смотрит на нее и бездумно в десны порошок втирает, заставляя мир стать четче, заставляя свой мозг соображать быстрее, острее, более явно. А потом просто убирает пакетик обратно в карман и обходит ее. Не сегодня. Потом он спустит с нее кожу. Потом она будет вопить и орать, как сильно ненавидит их всех. Потом. У него были другие планы, менять их из-за какого-то духа нет смысла. Девчонка за ним сквозь толпу и даже в лифт умудряется протиснуться. — Ты не можешь так просто уйти. — Я могу все, милая. Ты забываешься, с кем разговариваешь. Она себя обнимает, у него глотка горит по алкоголю, а зубы скрипеть начинают сами. Люцифер заставляет себя чуть разжать челюсти, чтобы не скрипеть. Лифт поднимается медленно, а Иуда, спиной прижавшись к стенке кабины, смотрит на него и взгляд не отводит. — Знаешь, как голова без тебя болит, Люци? Он фыркает. — У нас всех. Ты нам нужен. Ты мне нужен. От девчонки воняет одиночеством. Он бросил-то ее всего на десять лет, а от нее несет одиночеством так явно, что он усмехается непроизвольно. Вот же ирония. От него несет этим одиночеством все его ебаное существование. — Как жаль. Возвращайся в свою яму, Иуда. Скажем, сегодня я прощаю тебе эту выходку. Двери лифта открываются, он размашистым шагом выходит, ей разве что не бежать за ним приходится. — Я никому не говорила, как выйти. Это наш с тобой секрет, Люци. Я пошла просто по твоей дороге. Он разворачивается резко, за горло хватает и со всей силы прикладывает ее к стене. Иуда воет почти по-щенячьи, всего мгновение, а потом снова глазами четко в глаза. — Я второй раз тебя просить не стану. — Не бросай меня. Ты обо мне забыл, ты обо всех нас забыл. Он давит на ее горло, жалеет, что из духов уже не выбить жизнь, потому что это бы сейчас хорошо отрезвило. Рука, держащая ее за горло, мясисто-красным отдает, у него взгляд звериный этот, а она вдруг улыбается тонко, сквозь ткань рукой накрывает его руку и ближе к своей глотке тянет. — Если задушить и разбить голову, то я, может, даже заткнусь. Как думаешь? Или сразу попробуем содрать кожу? У меня же должна быть кожа, правильно? У девчонки во взгляде одиночество. И когда он ее отпускает, понимает абсолютно точно: спустя столько столетий самое страшное наказание в Аду не пытки, не вечный холод, который у нее уже в самой сути заложен. Самое страшное — их хозяин о них забывает. Иуда волосы за уши заправляет, ежится от холода, а в пентхаусе точно под плюс тридцать по Цельсию. И она смотрит на него почти одержимо. Еще немного и будет самозабвенно повторять, что он настоящий, что вот же он. Люцифер идет в сторону бара, как и собирался. Она херит ему весь вечер. Наглая девчонка, к которой он вроде как привык, о которой потом так же быстро забыл, идет за ним по пятам. Бежит за ним, как маленькая дамская собачка. — У тебя тут неплохо. Не Ад, конечно, но жить можно. Он взгляд на нее скашивает молча, смотрит уже темно-карими, почти черными, плоть обугленная уже нигде не проступает. И она усаживается на высокий стул у барной стойки, пока он наливает себе коньяк. — Стильненько. Хотя наша яма мне больше нравилась. И он усмехается себе под нос, несколько крупных глотков делая, так и не поворачиваясь к ней лицом. — Мне стало скучно, — отзывается он коротко. — О, в этом я тебя понимаю. Там и правда скучно, — болтает она и смотрит на него жадно, когда он поворачивается. Их всех к нему тянет. А ее, проведшую с ним рядом так долго, видимо еще и ломает. Прозаично выходит. Он отпивает небольшой глоток, на языке коньяк болтает, лишь потом сглатывает. — И ты туда возвращаешься, — абсолютно серьезно, без улыбок и шуток. — Это мы посмотрим, — хмыкает она, кладет руки на барную стойку и улыбается нагло. — У тебя, кстати, есть какао? Жуть как сильно его хочется!