Только попробуй умереть сегодня

Жан делает глубокий вдох и закрывает глаза. Прочные тросы подхватывают его тело с привычным скрипом. Секунда, чтобы сосредоточиться. Три доведенных до автоматизма надреза — метр в высоту, десять сантиметров в ширину. Выдох сквозь зубы. Приземление на нетвердые ноги. Гигантское тело медленно обращается в пар. Когда-то он был человеком. С тех пор, как Жан вступил в разведкорпус, нет ни единого дня, где он не ненавидел бы себя за это решение и эту слабость. Чертов Марко Ботт, не подозревая того, загнал его в хитрую ловушку, выход из которой лишь смерть. Но Марко нет рядом. Какого черта, Марко? Марко, впрочем, на вопрос этот никогда не отвечает. Потому что Марко больше нет. Жан понял это не сразу, но лишь тогда, когда остался совершенно один на деревянном крыльце их старой казармы. Том самом, где они часто проводили залитые рыжим закатным солнцем вечера. Жан думал тогда, что знает Марко уже тысячу лет. Знал, что он любит отварной картофель, но ненавидит пиво и соревноваться, все равно так искренне устремленный служить королю и отечеству, что страшно порой этим злил. — Почему бы не признать наконец правду? — Жан спрашивает и потягивается всем телом. — Или ты просто хочешь казаться лучше других? — С чего бы? — Марко хмурится. Он не любит, когда Жан говорит в таком тоне. Каждая веснушка на его страшно серьезном лице выражает искреннее негодование. Жан улыбается. — В полицию идут для того, чтобы набивать свой желудок хорошей жратвой подальше от этих тварей, — говорит он легко, не юля. В сущности, думает он, нет ничего зазорного в том, чтобы мечтать о жизни спокойной и сытой. Это не означает, что он мерзавец и трус, не способный бороться. Отнюдь, Жан несомненно боролся бы, будь хоть на йоту уверен, что в этом есть смысл. — Если ты так считаешь, это не значит, что и все остальные тоже, — Марко огрызается, Жан лишь сильнее тянет губы в улыбке. Он никогда не умел быть угрожающим по-настоящему. Позже, по иронии скованный крыльями свободы, Жан не раз прокручивал в голове тот разговор и ненавидел себя за него все крепче и крепче. В сущности, нет никакой разницы, по каким причинам Марко так рвался в Королевскую гвардию. Марко был бы жив, если бы успел туда попасть. Жан боится признать, что скучает по нему. Еще больше Жан боится признать, как сильно его ненавидит. Его торчащую челку, его дурацкие веснушки, улыбку и маленькую ямочку на левой щеке. Жан помнит все. Помнит его взгляд и его шепот в тот самый первый вечер, когда Марко мягко, под руки оттащил его от Эрена Йегера. — Эй, приятель, полегче. Не обращай на него внимание. И то прикосновение к рассеченной в кровь скуле, такое невесомое, что Жан теперь сомневается, было ли оно настоящим. — Ох и отделал он тебя, — говорил тогда Марко, не взирая на задетую гордость. Прямо, как умел только он. — Тебе не стоит так задвигать боевую подготовку, если ты и правда хочешь в военную полицию. — Заткнись, я тоже ему вмазал, — Жан мигом ощерился. Марко улыбнулся снова. Сердце по-дурацки пропустило удар. Он был прав. Марко был прав всегда. — Ну конечно, — Марко тихо смеялся. Жан верил, что этот смех принадлежит лишь ему. — Я и тебе могу вмазать, раз умный такой. — Не сомневаюсь. Жан прислушивается. Тишина. Такая же скорбная, пахнущая смертью и ожиданием. Прямо как в тот страшный день, когда он последний раз видел Марко живым. В Тросте. Целую вечность назад. — Знаешь, Жан, — сказал Марко тогда, когда спасение выглядело чудом. — Я думаю, ты, на самом деле, отличный лидер. — Ты что несешь? Головой ударился? — Жан зло огрызнулся. Он храбрился тогда в своей привычной броне из сплава показной смелости и такой же гордости, готовый выть от того, насколько сильно не хочет здесь умирать. — С чего ты вообще это взял? — Ты только не обижайся, ладно? Но ты… — Марко замялся. То ли искал нужные слова, то ли и правда боялся сильно задеть. С каждым годом Жану все сильнее начинало казаться, что этот парень был изначально слишком добр для всего творящегося вокруг дерьма. — Ну?! Что я? — В общем, ээ… Я думаю, что на самом деле ты не очень-то и силен, — Марко смущенно потер затылок. — и поэтому ты отлично понимаешь, каково придется слабому. — На что ты намекаешь? — Жан вспыхнул. Может, он и не отличался никогда самоубийственной самоотверженностью, но и слабаком никогда не был. — Погоди, нет, ты неправильно понял, — Марко помотал головой, улыбнувшись так, как всегда улыбался только ему. — Я хотел сказать, что это позволяет тебе в точности оценить ситуацию. В результате, ты всегда знаешь, что нужно сделать. Теперь понимаешь, о чем я?.. — Только попробуй умереть.  — Что, прости?  — Только попробуй сегодня умереть, придурок! Губы Марко были сухими и горячими. Жан целовал его, не думая, что делает это в последний раз. Жан любил его. Должно быть, с той первой улыбки. Но так и не нашел в себе сил и смелости признаться ни в одну из тех странных, неприглядных ночей, в подлеске за учебным корпусом, как в бреду, когда руки несмело изучали на коже красноватый узор следов от ремней. Первый и последний раз — он обещал себе. И нарушал общение снова и снова. — Жан, — Марко едва дышал. В голосе робкое требование. Объяснись наконец. Но без ответа.  — Молчи, — Кирштайн шипел на него, кусал за губу до соленого привкуса во рту. — Молчи, кому говорят, — кусал шею, плечо до багровых следов. Лишь бы никто не услышал их. Лишь бы не пришлось говорить правду. Жан так и не узнал, как он умер. Лишь один раз, мельком взглянув на неподвижное тело, не нашел в себе смелости, рассмотреть его, сосчитать веснушки на застывшем лице, точно боялся убедиться, что это действительно он, Марко Ботт, командир 19 отделения, 104 кадетского корпуса, парень с дурацкими веснушками, которые Жан так и не смог сосчитать. — Два шестиметровых с запада! — чей-то голос. Жан вскидывает голову, прислушивается. Только вступив в разведкорпус, ослепленный местью и болью, он твердил себе снова и снова, что это было лишь его решением. Его выбором и его большой ошибкой. Однако теперь, столкнувшись с преследующей его смертью лоб в лоб, Жан уверен, что все, что сделал и успеет сделать прежде, чем эта бесконечная война сожрет и его тоже, лишь попытка сделать его, Марко, жертву не напрасной.  — Не спи, Кирштайн, тот, что справа, твой!  — Понял! Снова. Глубокий вдох. Губы коротко касаются холодной стали клинка. Жан обещает себе и ему, что однажды собственными руками закончит эту войну.