Нет места

Глюк смотрел на заплечный мешок, тараща глаза всё больше и больше по мере того, как маленькая темноволосая женщина продолжала набивать мешок едой. Её звали… Он поборолся со своими запутанными мыслями и вытянул имя. Карлотта. Кора. Что-то вроде, как-то так. Она заметила выражение на его лице и улыбнулась – солнечной, лучезарной улыбкой, в которую он мог бы легко влюбиться, и на миг она согрела её лицо, разогнала застарелую тоску, тени под глазами и морщинки, оплетавшие лицо прозрачной паутиной, гуще собиравшейся возле глаз и губ, на запавших щеках. - Первым делом, пожалуй, съешь хлеб. Он дольше пары дней не хранится. И одно из этих яблок побитое, но ещё хорошее. Съешь его первым, пока не подгнило… Глюк кивнул, его брови задрались ещё выше, когда она повернулась и снова стала рыться в шкафу с продуктами, и он повторил все инструкции себе под нос, пытаясь закрепить их в своей ненадёжной памяти для последующего использования. Хлеб не хранится. Не дай яблокам загнить. Он закусил губу, опасаясь, что знания капризны, внутренняя стенография перепишет их по собственному усмотрению не поддающимися расшифровке иероглифами. Потом чувство облегчения разогнало тревоги, когда Глюк заметил, как миниатюрная женщина протянула почти полный пакет сушёного мяса, да ещё добавила горсть орехов, высыпав их в бумажный кулёк грохочущим рыжим потоком. Он забредал в похожие места, иногда ночевал в сараях и на сеновалах, иногда преклонял разделённую молнией голову на пшеничном поле, где работал. Как много мест? Как давно он был выброшен из тупомордого серого фургона, набитого ухмыляющимися длиннополыми, к ужасу и ликованию, оставлен в совершенном одиночестве, и свобода предстала в виде зелёных полей, словно созданных для крикета, да удаляющегося шума мотора. Больше одного жалкого урожая. Больше одного года. Насколько больше, он не знал, но мрачные фермеры и измождённые, недоверчивые женщины с неизбежностью слились в единую, обезличенную фигуру, повторявшую одно и то же, снова и снова. Раньше или позже, с сожалением или ненавистью, с горстью монет или градом камней, но всегда, неизменно, одно и то же. - Тебе нельзя оставаться. Не то, чтобы он всегда был тому виной, полосы чужеродного металла, украшавшей его голову, иногда было достаточно для пальца, указующего в сторону дороги, в то время как другая рука тянулась за ружьём, жест сам по себе многозначительный и превращающий прочие в нечто излишнее. Однажды… или более чем однажды? его прогонял Железный Человек, с лицом… с лицами? застывшими и неподвижными, словно тускло мерцающие значки, которые они носили, в то время как глаза горели гневом, сожалением и стыдом. Перемежающееся облако его мыслей дрейфовало, легко ускользая в сторону, и случайно вернулось к самому началу. Это случилось на одном из первых привалов его бесцельного странствия: он обнаружил, что не ел и не может есть мясо. Глюк откусил кусочек предложенного ему жаркого, пикантный аромат дичи оглушил его восставшие чувства с бесцеремонностью старого знакомого, и только смутно припоминаемые приличия не позволили выплюнуть кусок обратно в миску от нахлынувшего испуга. Этого уж он с тех пор не забывал и всегда чувствовал укол вины, пытаясь объяснить людям, достаточно добросердечным, чтобы помочь ему, что не может разделить с ними трапезу. Это постоянно оказывалось мясо: на зерно и фрукты был непонятный мор, но птицы и звери, обитавшие в О.З., не испытывали пока тех страданий, что самая земля, не на одной ферме, где он останавливался в поисках подённой работы, ему поручали разгонять голодных ворон. Работа была незатруднительная, однако выходило так, что стоило хоть одной птице появиться поблизости, Глюк увлекался изучением динамики полёта, способами построения стальных лонжеронов в виде сот, сочетающих воздух и металл, и пока он мечтал, птицы в безопасности кормились вокруг. Было бы не так плохо, размышлял он с сожалением, если бы он понимал смысл вещей, о которых размышлял время от времени. До Глюка дошло, что Клара что-то ему сказала, и он ухватил достаточную часть предложения, чтобы сообразить: она интересуется, куда он отправится дальше. Он улыбнулся и пожал плечами, озадаченный неожиданным блеском её глаз. - Не знаю пока. На Запад, наверно. Или на Юг. Кто-то советовал ему идти на Юг, или нет? Юг. Он дёрнулся и опустил глаза на своё правое запястье, согретое минутным теплом, словно от незаметного касания. - Ты сможешь найти дорогу? – продолжила допытываться она с беспокойством, и хотя он не был точно уверен, была ли эта женщина последней, кто нанял его, или просто из тех, кто, встретив его на пути, испытал жалость, ему захотелось успокоить её, и он широко улыбнулся. - Оххх, ну конечно же. Мой дядя Освин всегда говорил, что у меня компас в голове. И он не соврал – его дядя Освин… или Осмонд… Что-то на «Ос» во всяком случае, точно говорил о нём так, задолго до длиннополых и смутных воспоминаний о сырости и темноте. Глюк только забыл добавить: «… и он всегда указывает на «интересно»». Он неуверенно потянулся, чтобы коснуться её руки, и удивился, почему она плачет. У некоторых людей просто нежное сердце, подумал он озадаченно, и попробовал снова. - Всё хорошо, правда. Я знаю, что не могу остаться. А вы… вы были добры ко мне, - он рискнул с сожалением провести вдоль молнии. – Больше, чем я заслуживаю, уверен. Он заметил, как она резко переменилась в лице, и потому был вдвойне поражён тем, как она оттолкнула мешок, который он всё ещё держал в руках, и обняла его крепко с приглушённым: - …бедный мальчик… Что же с тобой случилось? Но прежде чем он открыл рот, формулируя ответ, хотя не вполне понимал, о чём она спросила, дверь кухни открылась и высокий, костлявый мужчина, пригнувшись, шагнул внутрь. Глюк быстро выпростался из объятий и обернулся, смутившись. - Ох, привет! Я Глюк! А вы, должно быть… мистер… - он сделал паузу, надеясь, что его собственная память или вновь прибывший помогут ему выпутаться. Мужчина на минуту уставился на него, потом поднял подвязанную проволокой оправу на лоб, чтобы потереть усталые глаза. - Айра. Мы уже встречались. Конни снабжала тебя кое-какой провизией на дорогу. И я вижу, что на этот раз всё уже готово, так что ты уже можешь отправляться? В самом деле это был не вопрос, понял Глюк, так что взглянул и заметил, что да, вещмешок был у него в руках, и кивнул. Айра… - Айра и Констанция, теперь я вспомнил! – не закрывал за собой дверь, и Глюк понял это как намёк, что должен выйти в неё. Воздух снаружи был тёплым, солнца так близки друг к другу, что их диски, казалось, соприкасались, и он прикрыл глаза, рассеяно отметив, что продолжает видеть угасающие круги – зелёные, потом фиолетовые, - похожие на знак бесконечности. Повторяющаяся петля. Снова и снова… - …ничего против вас. Но длиннополые постоянно здесь шастают, и… Он оглянулся на пару, стоявшую в дверном проёме, и с благодарностью закинул вещмешок на плечо. - Я понимаю. И вот это… Вы уверены, что можете дать так много? Право же, не стоит… Супруги переглянулись. Констанция посмотрела с вызовом, Айра покорно отвёл глаза. - Мы уверены. Эта дорога приведёт тебя на Запад, - Айра указал на пыльную дорогу с уцелевшими остатками жёлтых кирпичей. – Но когда пройдёшь мимо пастбища, примерно через милю в сторону от старой дороги отходит тропинка. Она приведёт тебя на ферму Андерса, если будешь придерживаться её до конца дня. Им нужно много рабочих рук, чтобы копать. Глюк поблагодарил его. И ещё раз, для надёжности, а потом отправился вдоль по дороге с неожиданным чувством оптимизма. Небо было ясным, дорога прямой, и у него был целый мешок яблок. Но яблоки не хранятся и хлеб может загнить. Довольный, что всё запомнил, он стал насвистывать, удаляясь от ветхого деревянного дома. На крыльце Констанция печально обернулась к мужу: - Он как будто первый раз тебя увидел. Тот с равнодушным видом похлопал её по плечу. - Лапу… ты же видела, он со всеми словно в первый раз встречается. Она глянула на него, уперев тонкие ручки в бёдра. - Если б ты был настоящим мужчиной, то отправился бы за ним. Присмотреть, чтобы всё было хорошо. - Если б я был настоящим мужчиной, тебе не пришлось бы так близко дружить с Оскаром. Но это бы не помогло, и ничего больше не поможет, - мягко возразил Айра. Он повернулся и снова исчез в доме, не оглянувшись. Но Констанция стояла на крыльце, обхватив себя руками, и смотрела на сына, пока тот не скрылся из виду.