Give me hope and give me doubt Well I loved you then but I don’t love you now I’m a long way from home Low Roar, «Bones»
Черданцев, конечно, всё понял первым. Сложно было сидеть рядом с наэлектризованным, напряжённым, как тетива, Абрамовым и не замечать этих его перестрелок взглядами с ведущим. Порой это было настолько очевидно интимно, что Георгий чувствовал себя третьим лишним. «Как они будут это монтировать, ума не приложу," — подумал он, окидывая взглядом напарника. Утром Ваня, собираясь на съёмки шоу «Где логика?», ещё смог взять себя в руки и унять дрожь, но сейчас, сидя на неудобном высоком стуле, он ёрзал и не мог найти себе места. Одно дело — знать, что вы со своим недобывшим-передругом можете случайно столкнуться где-то в павильонах, буркнуть случайное приветствие и разойтись, как в море корабли; и совсем другое — сидеть в метре от него и пытаться не выдать себя. Георгий посмотрел на Ваню с плохо скрываемым недоумением — тот только что скаламбурил какую-то чепуху про то, что юмор разогрелся, звякнув кнопочкой на манер сигнала микроволновки. Затем привлёк к себе внимание во время того, когда Винокур упомянул, что хотел бы поехать в Америку со своим стендапом — Черданцев попробовал спасти ситуацию, вырулив околополитическую шутку в более мирное русло, ведущий это направление подхватил, ловко завершив представление Винокура и Топольницкой, пока внутри Ваниной черепной коробки забегала, подняв лапки, стайка паникующих таракашек. Поэтому, когда, обсудив всех остальных игроков, Азамат поинтересовался, что нового у Абрамова, Ваня сдуру ляпнул — «Цикорий пью». В попытках хоть как-то обыграть собственный промах, он продолжил нести чушь и ахинею, но только загнал себя ещё глубже. Игра обещала быть напряжённой.***
В первом же перерыве в съёмках Абрамов буквально убежал с площадки, несмотря на протесты гримёров, и заперся в туалете. Он зыркнул в отражение небольшого зеркала над умывальником — на него оттуда смотрел затравленный зверь с горящими глазами и блестящим от испарины лбом. Ваня прислонился к холодной кафельной стене и обхватил голову руками — они по-прежнему тряслись, как у старого алкоголика. Ему совершенно ни к чему сейчас эти разыгравшиеся эмоции, ни к чему эта дурацкая ностальгия. Ваня рвался на части, пытаясь удержать этот взрыв внутри себя — он буквально ощущал, как по его коже разбегается сетка трещин, сквозь которые пробивается ослепляющий свет. Он яростно зарычал, до боли вцепившись в собственные волосы. Ему нужна была трезвая голова, а не колошматящие мозг воспоминания пятилетней давности об этих руках на его шее и запястьях, об этом запахе, пропитывающем простыни и его рубашки, об этом голосе, шепчущем ему на ухо такие грязные вещи, что от стыда и возбуждения горело всё, что может гореть. Иван сгорал в себе, и никак не мог потушить пожар. После того, как «Парапапарам» ушли из Высшей лиги, он долгое время лечился от депрессии, о которой не знала, но догадывалась его жена. Кое-как, спустя несколько месяцев приёма препаратов и консультаций, он, вроде, встал на ноги. На какое-то время, когда в его жизни появились дочери, Ваня даже смог отвлечься и посвятить себя им. Его принцессы, его маленькие ангелочки, они давали ему надежду на то, что он сможет стать нормальным, обычным, таким как все. И лишь каких-то блядских десяти минут мотора было достаточно, чтобы вышибить из него всю выдержку. Он собрался — телефон, запихнутый в карман джинс, уже нагрелся от количества звонков, поступивших за последние минуты. Открыв ледяную воду, он набрал полную пригоршню и плеснул себе в лицо, наотмашь, как пощёчину, и ещё раз, и ещё, пока кончики пальцев не побелели от холода. Ваня снова посмотрел на себя в зеркало — испуг из блестящего взгляда никуда не делся, волосы растрепались, пудра смылась с лица, открывая синяки под глазами. Абрамов встряхнулся, как собака после мытья. Он сможет. Он вытерпит. Ради дочек, ради жены и ради собственной нормальности.***
Всю оставшуюся игру Ваня тупил. Ваня не мог простить себе этого, но он безбожно тупил даже в элементарных вопросах. И продолжал нести несвязную чушь про Месси в Мособлдуме, Гребень судьбы и всё в таком духе. Каждый раз, когда он, казалось бы, собирался с силами и начинал нормально играть, Азамат на него смотрел. Это только со стороны казалось, что взгляд его был обычным — но, о да, он помнил его, ещё со времен Вышки, этот ленивый, чуть усталый взгляд с адской перчинкой на донышке, которую мог разглядеть только тот, кто знает, что она там есть. И эта долбаная перчинка колола ему горло. Однако, на какое-то время он всё же собрался и поверил в себя. — Ну здесь уже логика, на самом деле, — Азамат старательно-показательно нахваливал Ваню за правильный ответ. — Логика, внимание… — И опыт, — вставил Абрамов, пристально уставившись в глаза Азамату. Быстрый правильный ответ внезапно придал ему каких-то ментальных сил, сломленная гордость очнулась и воспряла, окрыляя. Он не дастся так просто, ой, не дастся, он ещё поборется. И, казалось, Азамат сам не ожидал такого напора — засмотрелся в ответ, замолчал, ухмыляясь уголком губ и стискивая в руке карточки. Ваня чувствовал себя победителем, радуясь своему превосходству. И не слыша, что под ним схлопывается капкан. — Внимательность, опыт… сексуальность здесь не при чём, — резюмировал Мусагалиев, подло подмигивая. Пиздец. Внутри Вани что-то оборвалось и ухнуло прямо в пятки. Он перевёл взгляд на карточки, выскользнувшие из рук Азамата на стойку и изо всех сил сыграл мимикой практически нечитаемое «ебать ты неуклюжий долбоёб братишка». Хотя сам при этом чувствовал, что ему только что с размаха переломили позвоночник.***
— Ванька, ты это, соберись, что ли, — Георгий первый заговорил с ним, когда гримёры в очередной раз принялись усердно закрашивать несходящий румянец на Ваниных щеках. — Ты какой-то сам не свой, ей-богу. — Прости, Гера, что-то переволновался, — пробормотал Абрамов в ответ. — Ничего, мы, вроде, даже выигрываем пока. Но ты это, не раскисай, договорились? Ваня посмотрел перед собой — Азамату поправляли микрофон, он суетился и перешучивался со звукарями, изредка окидывая взглядом студию. В очередной раз подняв голову, он встретился глазами с Ваней. Как же ты заебал, господи, ёб твою мать. «Пошёл нахуй» — медленно артикулируя, одними губами произнёс Ваня сквозь улыбку. Азамат улыбнулся ему в ответ и отвернулся. Ваня готов был поставить сто баксов на то, что он его понял. — … витаешь где-то, эй! Вань! Да что с тобой? — Прости, отвлёкся. Я много пропустил? Черданцев укоризненно посмотрел на него и махнул рукой, мол, ничего с тебя не взять. Однако, когда девочки-гримёры покинули их, комментатор наклонился к Ване поближе. — Вы хоть после съёмок поговорите, что ли. А то напряжение между вами можно ножом резать. — В смысле? — В коромысле! Два дебила, господи спаси. «Интересно, все комментаторы такие проницательные, или мне, сука, везёт?»***
Неизвестно каким чудом, но они выиграли. После окончания съёмок Иван, скомкано попрощавшись с Черданцевым, оставил в офисе Камеди тяжеленную гирю и, на ходу истерично застёгивая пальто, не попадая пуговицами в прорези, практически побежал к выходу. Путь его пролегал сквозь павильон, в котором уже отключили свет и потихоньку убирали оборудование. Ваня обернулся через плечо — рабочие напомнили ему каких-то очень важных насекомых, молча и деловито управлявшихся с проводами и стойками; это сравнение его немного позабавило, и он расслабился, отпуская ситуацию. Отвлёкшись, он не заметил, как к нему из-за угла скользнула тень. Приблизилась, мёртвой хваткой вцепилась в холодное запястье и утянула вглубь площадки, за лабиринт аппаратных и костюмерных, куда-то в очень узкое место с царапающимися, занозящими стенами, оббитыми некрашеным ДСП. Ваню впечатали в такую стену, — она чуть пошатнулась за ним, не будучи рассчитанной на такую грубость по отношению к себе, — затем чужие крепкие руки вцепились в обшлага пальто и встряхнули несчастного стендапера. — Хватит ли у тебя смелости повторить то, что ты сказал мне пятнадцать минут назад, только вслух? — зашипели у него над ухом, обдавая висок тёплым дыханием. По коже побежали непрошеные мурашки. — Это ты меня просишь за базар ответить? Может, ещё стрелку мне забьёшь, как в школе? — Абрамов, ты берега попутал совсем, что ли? — Отвечать вопросом на вопрос — это так по-скотски, Азамат. Загадочный (теперь уже нет) собеседник отстранился, чуть ослабляя хватку. Ваня стряхнул его руки с себя и одёрнул одежду. Ему нужно было восстановить своё достоинство и ни в коем случае не думать о том, что у него встал. — А, то есть внезапно уходить с радаров, не попрощавшись и закидывая меня везде в чёрный список — это в порядке вещей, прилично и даже не по-скотски, хорошо, я понял. — Кто-то из нас должен был это сделать, — они говорили шёпотом, боясь быть услышанными кем-то из персонала. Ваня нервничал, не увидел ли их кто-то вместе, не будут ли их искать, даже заозирался вокруг, не подглядывает ли кто — чужая пятерня ухватила его за подбородок и развернула обратно, чуть ли не сталкивая мужчин нос к носу. — Какой же ты ссыкло, — выдохнули прямо в лицо Абрамову. Тот наконец-то разглядел в неверном свете приглушённых софитов профиль Азамата — он заметно… нервничал? — А ты считаешь, что у нас было будущее? Не с нашими семьями, не с нашими работами и не в этой стране, дружище. — Можно было хотя бы поговорить. Словами. Через рот и в уши. — А это что-нибудь изменило бы? — Господь всемогущий, — пальцы сползли с подбородка на шею, чуть стискивая её. Ваня едва сдержал стон. — Если бы ты только знал, как ты меня бесишь. — Если бы ты знал, как мне всё равно, ты бы расплакался. — Врёшь, — вторая рука обхватила его чуть выше поясницы и прижала к чужому телу. Чужие губы почти коснулись его носа, опаляя горячим воздухом с запахом мяты и кофе, — ты никогда не умел врать, Абрамов, никогда. Тщательно сдерживаемый до этого момента взрыв вышел из-под контроля. Голову заволокло туманом, как после дешёвого алкоголя, ставшие ватными ноги подкосились. — И что с этого? — на выдохе прошептал Ваня, вздёргивая голову, концентрируясь на каждом слове. Вместо ответа чужие требовательные губы вжались в его собственные, сминая их в грубом поцелуе. Ваня, теряя точку опоры, отчаянно вцепился руками в предплечья Азамата, царапая ногтями плотную ткань пиджака, захлёбываясь от нахлынувших эмоций. Пожар от взрыва бушевал в нём, застил глаза, шумел в ушах, заставлял сердце биться в немыслимом рваном темпе, пропуская удар за ударом. Азамат настойчиво терзал его рот, проталкиваясь языком сквозь сжатые зубы, прикусывая и посасывая нижнюю губу, выбивая из его груди жалобные вздохи и постанывания. Он оторвался от Вани также внезапно, как и набросился. Ваня, ошеломлённый напором, было потянулся за чужими губами, но не смог их перехватить, и теперь, с чуть прикрытыми глазами, тяжело дышал, как рыба, выброшенная на берег. — И что теперь ты мне скажешь, глупый мальчишка? — возможно, это звучало бы угрожающе, если бы не выдававшие возбуждение хрипотца в голосе и упирающийся в бедро член. Абрамова колотило — его сковала паника, он не знал, что делать; он хотел, чтобы это продолжалось, и боялся этого, как смерти. Его развернули к стене, прижимаясь со спины — одна рука с шеи поднялась выше, зажимая ему рот, вторая поползла вперёд, оглаживая живот сквозь незастёгнутое пальто и пробираясь под него, требовательно ощупывая бёдра и ширинку. Перед Ваниными глазами заплясали радужные круги. — Ну же, не молчи, дурачок, — влажные губы коснулись его уха, горячий язык прошёлся по краешку, зубы прихватили нежную кожу, ощутимо прикусывая — Ваня замычал, не в силах вырваться, царапая подбородок о грубую стену. Он растворялся в душном, накаляющемся воздухе, разорвав последнюю ниточку, связывающую его с адекватностью. Не было ничего и никого вокруг, только вездесущие губы и пальцы, сводящие с ума секунда за секундой. — Ты же ничего не забыл, правда? Ты же помнишь, как я трахал тебя прямо в гримёрке после финалки? Ох, боже, как ты стонал, я до сих пор завожусь, когда вспоминаю это, и то, как ты сосал мне после корпората, как в первый раз, ох, какой же ты был горячий… Ваня поплыл. Тёплый, ласковый и такой грязный шёпот вырубал рубильник за рубильником в его голове. Бац — и полетели искры, гася свет над портретом старшей дочери. Бац! — и потухли воспоминания о младшей. Бац! — и черты лица красавицы-жены померкли в сгущающемся мраке. Он расслабился, откидываясь назад, вжимаясь в ответ, вздрагивая от сильного укуса в плечо чуть повыше ключицы. Он помнил, он это никогда не забывал, это как наркотик — один раз попробуешь, и улетаешь в беспросветную бездну, из которой нет спасения, сколько не держись потом в трезвяке. Ваня никогда не пробовал ничего запрещённого, но он почему-то был уверен, что кокс на вкус как сладко-солёная смуглая кожа одного конкретного человека. Или горький, как его сперма. Пальцы вжикнули молнией джинс и, дёргано спустив их, пробрались под бельё, обхватывая каменный стояк и оглаживая его, проходясь большим пальцем по головке. Ваня заскулил, подставляясь под грубую ласку, вымаливая, выпрашивая чего-то большего, господи, пожалуйста, смилуйся над ним, грешным и убогим. Он потёрся своей задницей о пах стоящего сзади и хихикнул, услышав чужое сдавленное «ооооох». Свет вокруг погас, все ушли, они остались вдвоём, но даже если бы вокруг них собрался Олимпийский, они бы в один голос послали всех нахуй, продолжая терзать друг друга. Рука Азамата рвано прошлась несколько раз по члену Вани и снова сползла с него, больно ущипнув за бедро и двигаясь назад, крепко обхватывая ягодицу. — Ты же хочешь этого, да, мальчишка? — снова прошептал Азамат, нежно проглаживая средним пальцем между ягодиц, щекоча и раззадоривая. Ваня кивнул ему, едва сдерживая слёзы. Левой рукой мужчина обхватил Ваню под грудью, прижимая его руки к телу, правая поднялась к его рту. — Тогда оближи, будь паинькой. Ваня покорно приоткрыл рот — два пальца скользнули по губам одними кончиками, обводя контур, — подался вперёд, обхватывая губами первые фаланги, обвёл их языком, вырисовывая восьмёрки, обсасывая, как самый вкусный на свете леденец, зажмурившись от удовольствия. Горячее сбивчивое дыхание щекотало ему волосы на затылке, ещё больше раззадоривая, подстёгивая, подталкивая к грани. Вокруг стало совсем нечем дышать. Через несколько секунд пальцы выскользнули из его рта, оставляя две влажных полоски на его щеке — Абрамов разочарованно вздохнул, и тут же через секунду зашипел, почувствовав прохладное касание к анусу. Пальцы чуть притронулись к нему, обвели кольцо напряжённых мышц и бережно скользнули внутрь. — Тихо, тихо, — успокаивающе зашептали сзади, — ты же не хочешь, чтобы нас услышали? — Нет, — всхлипнул Иван. — Вот умница, — грубый и резкий толчок пальцев внутри заставил Ваню стиснуть зубы, чтобы не завопить. — Хороший мальчик, терпеливый. И что, стоило ли твоё терпение этого? — новый толчок прошил его насквозь, будто током. — Скажи, стоило? Азамат ломал. Крошил все стены, так тщательно выстроенные на его пути, перебивал кости одну за другой с упорством и точностью хирурга, подчинял себе и не отпускал. Перебарывал, побеждал и щедро отдавал свою милость побеждённому, вынужденному стелиться под него, вымаливать и радоваться любому проявлению внимания со стороны его ебейшего высочества. Ваня почувствовал, что снова проваливается в эту мясорубку, но не мог даже внятно сформулировать ни одной мысли, чувствуя длинные горячие пальцы в себе, каждое их движение туда-обратно, задевающее простату, такое болезненно-сладкое, расплёскивающее нездоровую эйфорию по всему телу. Он снова подчинялся этим умелым рукам, он тонул в этом голосе, и вокруг не было ни соломинки, чтобы ухватиться. Движения ускорились, Азамат чуть согнул пальцы, чтоб чувствительнее касаться нужной точки — Ваня закрыл глаза, глубоко дыша открытым ртом. Забытые ощущения накрывали с головой — как же ему их не хватало, кто бы знал, — и он размяк в чужих руках, расслабился и поплыл по течению. Такие сладкие и желанные, губы касались его шеи, влажно целуя, опаляя каждое касание адским огнём, рвущимся наружу из лёгких. Азамат ослабил хватку и, сжалившись над терзаемым любовником, сполз второй рукой к его члену, медленно проводя по нему от яичек до головки и обратно. Даже этой лёгкой ласки хватило для того, чтобы внезапно нахлынувший оргазм захлестнул Абрамова с головой. Он даже не успел ничего сообразить — вскрикнул, судорожно сжал пальцы на бёдрах Мусагалиева, и мелко задрожал, изливаясь прямо ему в руку. Отдышавшись спустя некоторое время, Ваня ощутил, как реальность холодными щупальцами, исполненными страха и боли, подбирается к нему. Тёплая ладонь гладила его по животу, он почувствовал, как Азамат тяжело дышит, уткнувшись носом в его затылок. Раньше его это умиротворяло, но сейчас на него накатывал новый приступ паники. — Это… неправильно… — прохрипел Ваня — голос не слушался его, как и замлевшие руки, которыми он попытался подтянуть спущенные до середины бёдер узкие джинсы. Через секунду он ощутил, что мужчина отстранился от него, и чуть не упал, потеряв точку опоры. Кое-как вернувшись в одетое состояние, он развернулся к шершавой шаткой стене спиной и прислонился к ней. Во рту стало кисло. Он поднял голову и встретился взглядом с Азаматом — тот стоял, сцепив пальцы, и выжидал чего-то. Высматривал в нём. Ваня расправил плечи. — Это неправильно, — повторил уже громче, твёрдым тоном. Мусагалиев кивнул и отвернулся, смотря куда-то в сторону и вниз. Ване показалось, что он услышал «Останься» тихим дрожащим шёпотом, но он не был уверен, реально ли это, или же воспалённое, расхристанное воображение подсовывает ему то, что он хочет услышать. Так хочет. Азамат поднял голову и посмотрел ему в глаза. Ваня взгляда не выдержал — привыкнув к темноте, он увидел в нём плохо скрываемую боль. Надо же, даже хирургу бывает больно. Он сорвался с места, прежде чем успел осмыслить, что делает, и очнулся уже на улице. Осень в Москве наступила рано — накрапывал лёгкий дождик, несильный ветер забирался под пальто, проходясь влажным холодом там, где ещё недавно блуждало огненное дыхание. Ваня обернулся, и, никого не увидев, бездумно двинулся вперёд. — Неправильно, неправильно, неправильно, — повторял он, как заведённый, смаргивая и глотая глупые слёзы. Ноги сами несли его в знакомый бар неподалёку отсюда. Домой он в этот вечер не вернулся.***
No listen now, don’t walk away I’ve got nothing more to say Can you see it in my dying face You’re acting like I care Now is there anything that I can do If there was would we be singing 'Cause, you’re a part of me and I’m a part of you 'Cause, you’re a part of me and I’m a part of you
,