Попроси

Паша так и не понял, когда они остались одни. Стопки коньяка исчезали одна за одной, а Юра только и знает, что подливать да улыбаться пьяно, предлагая на брудершафт. Тогда Личадеев и огляделся, желая выцепить свою Анечку вопрошающим взглядом, мол, спаси-помоги, но ни Анечки, ни кого-либо другого рядом не было. Только пьяный Музыченко, протягивающий к нему свою рюмку. — Не, Юр, не. Музыченко протягивал не только рюмку, но и свою дохуя тупую влюбленность, которая Пашу ни капли не устраивала. — Договорились же. — Я же тебе не поебаться предлагаю, — Юра обиженно хмурит брови, прерывая чужую реплику почти на середине. — Потом предложишь. — Предложу. Сто грамм все-таки испаряются из его рюмки без посторонней помощи, и Паша сразу подливает им обоим, отставляя почти пустую бутылку «казахского» подальше, чтобы никому не пришла идея пить прямо из горла. На глубине души еще теплилась надежда просто посидеть, без пьяных выяснений отношений и тупых подкатов: Юра же взрослый человек, в конце концов, должен понимать слово «нет» с первого раза. Конечно, стоило учесть, что это «нет» было завывающим скулежом под влажные поцелуи в шею, но ведь он тогда остановился. Правда, опять же, только после того как Паша уперся своей ладонью ему в лицо и с силой отпихнул. — Нахуй рюмки, а, — скрипач неловко встает, сразу вжимаясь поясницей в край стола, чтобы словить момент равновесия. Самое страшное, что он тогда ничего не сказал. Сначала вылил всю свою душу, успевая на одном дыхании рычать что-то про снос крыши и целовать задыхающегося Личадеева, а потом просто натянул улыбку на лицо. Будто с ее помощью его можно будет отличить от побитой собаки. Паша тоже ничего не сказал. А как сейчас — выпил. Просто закинул в себя очередную порцию алкашки, пытаясь переварить только что случившееся. — Бля, это все? — в Юркином голосе слышалось искреннее сожаление, когда последняя капля оказалась в его стакане. Если бы Паша не витал в облаках, то заметил бы рядом с собой точно такой же стакан с тем же коньяком. В ответ ему оставалось только кивнуть, после чего сразу зарыться пальцами в растрепавшуюся челку. — Спорим, что нет? — Юра, бля, это моя квартира. — Я уверен, ты жидишь. Спорим! Это уже был не вопрос и уж точно не предложение. Констатация факта. Паша не был против. Можно было бы сказать «как всегда», но с некоторых пор идеи Музыченко нравились ему все меньше и меньше. — На желание. — Ясен хрен, — когда под аккомпанемент этих слов в уголках Юрковых глаз появляются веселые морщинки, внутри начинает разрастаться тревога. Пока Юра занят поисками, Пашка берет стакан в руки, делает глоток и подпирает голову ладонью. Наблюдать за этим довольно забавно, потому что Анечка сказала сегодня утром, что у них осталась одна бутылка горячего, и что это ее дико раздражает. Было решено распить, пригласив парочку друзей. Ну, друзья у них воспитанные, а воспитанные люди с пустыми руками в гости не ходят, и все принесенное было выпито в первую очередь. Когда на стол становится литровый виски, Паша перестает дышать. «Это неправильно, Юр. Мне это нахуй не сдалось и тебе тоже», диалог всплывает в голове сам по себе, будто он вот-вот откинет коньки и «вся жизнь перед глазами проносится». «Не нравится мне это. И ты мне не нравишься. Мне Аня, блядь, жена моя, нравится». «Я не попрошу, Юра, очнись. Мы женатые мужики, у тебя ребенок, прекрати хуйню нести, пожалуйста», после «пожалуйста», которое прозвучало на порядок более жалко, чем должно было, все закончилось. Музыченко смотрел на него будто родитель, которому ребенок заявил, что никогда больше не будет спать, потому что спать — скучно. Как и родители, Юра знает, что ребенок рано или поздно уснет, потому что это само собой разумеющееся, в то время как ребенок твердо уверен в том, что способен не спать всю жизнь, если захочет. Пусть Пашкин взгляд устремлен прямо в стол, его все равно понимают, указывая пальцем туда, откуда виски и был взят. Палец смотрит прямо за спину и немного вверх, на кухонные шкафчики, куда Смирнова в самом начале «праздника» убрала одну из бутылок, чтобы не мешалась. — Я же говорил. — С твоим нездоровым чутьем на бухло пора что-то делать. Не думал податься к служебным собакам? — улыбка на губах нихрена не веселая, нервная, и смешок ей под стать. Юра только показывает язык, корча рожицу. — И? — Что — и? А, бля, точно. Желание. Нихрена непонятно, троллят его сейчас или нет, потому что Музыченко — чертов клоун, а еще засранец, и если первую свою профессию он получал в институте, то последнюю — с самого, мать его, рождения. Юра откидывает волосы назад, приглаживая их, а потом внезапно одергивает свои брюки вверх. Паша понимает зачем, когда в следующую секунду он становится перед ним на колени. — Юра, нет. Но Юра не слышит его. Точнее, слышит, поэтому и тяжело вздыхает, когда кладет ладони на Пашкины бедра, но не слушается. — Попроси меня отсосать тебе. Паша зажмурился, шумно выдыхая и резко мотая головой. — Ты меня заебал, Паша. Личадеев и так замер, как кролик перед змеей, но сейчас его начинает пробирать дрожь. «Пашенька», — вот, что должно было прозвучать, а в глазах напротив не усталость и раздражение, а мольба и просьба. Стоило ему открыть свои, как он уже не смеет отвести взгляд. Протрезветь получилось почти окончательно. — Выполняй желание. — Юра, — кажется, ему даже моргать не нужно. Паша просто смотрит в чужие глаза и чувствует себя совершенно потерянным в их темноте. — Отсоси мне. Музыченко и так заставлять не надо, он с готовностью тянется к ремню, ширинке и пуговице, расстегивая с такой ловкостью, будто готовился к этому всю свою жизнь. «Не дай бог нас увидят, если нас увидят, нас увидят», — Паша и не собирается говорить подобные глупости вслух, только про себя тараторил, отбивая ритм каждого цикла пальцем по столу, пока не пришлось упереться в него, чтобы приподняться и позволить стащить с себя джинсы с бельем на пару. Юра не церемонится. Сразу проводит по вялому члену языком, помогая себе тем самым взять его в рот, начинает выписывать медленные круги им же, кончиком стараясь пролезть под крайнюю плоть. Личадеев задушенно охает, откидывая голову назад и до белых костяшек сжимая край стола. Боже, какой же пиздец. У него стремительно начинает вставать, и никто из стоящих на коленях не скрывает, насколько доволен ситуацией. Паша даже чувствует вибрацию от стона, но правило, негласно поставленное минуту назад, соблюдает — не отводит взгляда. Жует нижнюю губу и смотрит из-под ресниц на натянутые вокруг ствола губы, на возведенные брови и сжимающие его колени руки, пока влажный язык на члене пытается повторить несколько избитых порнушных приемчиков. Юра заслуживает значка за ударный труд, потому что в памяти не всплывает ни один минет лучше этого. Впрочем, в памяти вообще ничего не всплывает, только Юрин блядский взгляд снизу и дразняще медленный темп. «С-у-к-а», — произносит Паша одними губами. «Я знаю», — отвечают ему глазами и плавным движением впускают член в глотку на всю длину. Чего точно не хочет знать Личадеев, так это как к этому готовились. Совершенно ненужные сейчас левые мужики, что касались Юры, что проводили с ним время, сейчас всплывают в голове как возможные «тренировочные манекены», и от этого становится катастрофически хуево. Блядь. Пора хотя бы самому себе признаться, что в чем-то Музыченко действительно прав. Изо рта вырывается тихий стон, и Пашка все-таки позволяет себе прикрыть глаза, немного съезжая на стуле. Необходимо было срочно занять чем-то вторую руку, иначе она тут же опустится на Юрин затылок, или загребет его длинную челку в кулак, задавая ритм самостоятельно и без сожаления оттягивая пряди. Приближающийся оргазм заставляет осознать, что он все-таки тянет за волосы, только свои, жестко сжимая их в кулаке. «Блядьблядьблядь», — стон застывает в глотке, когда Юра вжимается в его пах носом и проглатывает всю сперму, после чего нежно облизывает головку, чуть ли не посасывая, как соску. Он не спешит отстраняться: целует оголенные бедра, стараясь не касаться их колючими усами и щетиной, трется скулой о Пашкино колено и все еще выглядит немногим лучше побитой собаки. — Ты мог просто промолчать, — шепчет, утыкаясь носом в собранные на бедрах джинсы. Паша зло дергает за ремень штанов, заставляя Музыченко как минимум отстраниться. — Ты мог просто пойти на хуй. — Ты бы не согласился, — Юра вальяжно усаживается на чужие бедра, пока их полностью не закрыло нижнее белье. — Я и так не был согласен. — Конечно. Когда Паша своим животом чувствует чужой стояк, то окончательно сдается: перестает хмуриться или вообще выражать как-то свое недовольство, просто в раз обмякает на стуле. Юра напротив совершенно невозмутим. Просто сидит, даже бедрами не пытается двигать, чтобы уделить хоть какое-нибудь внимание своему члену, сидит и не дышит, боясь спугнуть. В руках совершенно машинально оказывается стакан с недопитым коньяком, и Паша залпом осушает его, жмурясь от чересчур резкого вкуса спирта и вжимая нос в свое же плечо, а потом просто притягивает Юру к себе и целует, жадно толкаясь языком в его рот.