Хорошие и плохие дни

Стэнфорд начал делить дни на хорошие и плохие, с тех пор, как они со Стэнли отправились в море. Совсем как ребёнок с малым словарным запасом, которому очень важно описать всё происходящее вокруг него. Хорошо. Плохо. Мир превратился в чёрно-белое кино, разбился в дребезги на неровные полоски зебры. Безызвестность и безвыходность душили обеими руками до хрипоты в лёгких, долгого мерзкого кашля, словно ожидая когда уже ладони окрасятся пятнами крови. В хорошие дни тревога не превращалась в дребезжащие в ушах барабанные перепонки и сдавливающую, до хруста рёбер, грудную клетку. Ведь Стэнли не просыпался от собственного крика очередного кошмара. В такие дни они ели устриц с лимоном на ужин, исследовали острова и вспоминали что-то смешное из детства, когда ещё были вместе. В хорошие дни они спорили, чью любимую передачу по телевизору будут смотреть первой, если Форд, сидя рядом, не заполнял дневники. В хорошие дни боль Стэнфорда за прошлое уходила, оставляя за собой выжженную дорожку счастья от происходящего, а сам Стэнли светился не меньше. В плохие дни Стэн тонул в собственном сознании, задыхаясь то ли от нехватки воздуха, то ли от переизбытка увиденного во сне ужаса, известного только ему. Обострялся весь спектр болячек начиная от боли в спине, до тошнотворного привкуса на языке. — Ты должен поесть, понимаешь? — учёный уже устал от криков и ругани в этой постоянной эмоциональной мясорубке беспокойства и страха. Стенли недовольно сдавался от жалостливого «пожалуйста», ведь заталкивать в рот хоть что-либо, когда желудок скручивает от боли, было отвратительно. Из-за этого всего он оставался пассивен большую часть дня, молча лежа на диване перед телевизором или стоя у штурвала в спокойную погоду. Во время больших волн Стенфорд просто не пускал брата в кабину капитана корабля.

***

Окровавленная шестипалая рука упала рядом со Стэном, застывшим в безмолвном ужасе. Звуки превратились в дребезжащую в ушах какофонию криков боли и металлического смеха, пока мясистый длинный язык Сайфера медленно утаскивал оторванную руку себе в зубастую пасть. — Стэнли! Картинка дрожит перед глазами, превращаясь в разноцветные волны, вращающие алые круги из зубов, пальцев, из… Что-то яркое ослепило на пару минут, что Пайнс с силой прижал ладони к глазам. Крики и смех утихли, оставив за собой чьё-то тяжёлое дыхание прямо под ухом. Форд ждал. Терпеливо ожидая, когда брат придёт в норму. Пять минут, двадцать минут, шестьдесят минут? Всё равно. — Когда это уже закончится? — тихий вопрос вырвал учёного из глубокого омута задумчивости. Шестипал забегал глазами по лицу брата, который в свою очередь не совершил никаких движений ни телом, ни глазами, продолжая отстранёно смотреть в одну точку на потолке. Лишь моргание и, медленно поднимающаяся грудь, говорили о том, что он всё ещё жив. — Расскажи, что тебе снится, — так же тихо ответил Стэнфорд, про себя догадываясь о виновнике всех кошмаров. — Не могу, — громким надломленным голосом произнёс Стэнли, всё так же буравя взглядом потолок, пока по виску медленно стекала прозрачная слеза. В эти моменты Форд снова теряет веру во всё хорошее для них обоих в последние годы жизни. Пока не наступит хороший день.