Краски

Вечерело. По длинным, узким коридорам гулял сквозняк, попутно заглядывая в приоткрытые двери некоторых комнат. В одной из них на кровати, сложив ноги по-турецки, сидел патлатый черноволосый мальчишка, глядя на тоскливо-серое небо за оконным стеклом. Заляпанное и мутное, в уже начавшей облезать деревянной раме, оно лишь усиливало душившее его чувство меланхолии. Ощетинившиеся голыми ветками, темные, почти что черные деревья, с которых уже давно облетела вся листва, как часовые, почти недвижимо стояли под окнами и уходили вдоль асфальтированной дорожки до самого решетчатого забора. За ним дорога пошире, а уже за ней в белесом тумане сливается в какую-то колючую кашу небольшой лесок. В разгаре ноября весь мир год от года становился каким-то монохромным, тяжелым. Вместе с красками будто уходило все теплое и хорошее, оставляя за собой лишь холод и вечный полумрак. «Было бы неплохо заснуть вместе с природой» Мальчишка зевнул, устало уставившись на безрадостный пейзаж. Дом, в котором он жил, как будто был продолжением этой безликой серости. Темные скрипучие полы. Стены, выкрашенные дешевой серой краской и исписанные сотнями маленьких рук. Полутемные коридоры с редкими зарешеченными лампочками. Учителя со скучающим видом проводящие занятия. Воспитатели, заглядывавшие в комнаты только в крайних случаях. Его звали Никита, и ему не нравилось в этом доме, который на деле походил на отрезанный от мира клочок, со своей жизнью, своими правилами, своей историей и людьми. Он не горел желанием общаться с другими детьми. Часть из них прожила в этом месте дольше него, другая часть появилась позже, но все они жили вместе с домом, будто были его неотъемлемой частью, как стены или потолок. Их все устраивало. А ему здесь было тесно. Мальчишке было скучно. Он ужасно устал от этого сонного состояния, которое навевало на него окружение. Захотелось почувствовать себя живым, как когда-то в более глубоком детстве. Будто все краски и яркость остались там. Там был папа. Его большие шершавые, но очень теплые руки, и не менее теплая улыбка. Небольшой домик на отшибе. Густой мох на скатах крыши. Высокая, сочная, зеленая-презеленая трава. Пушистые деревья. Свист птиц. Стрекотание кузнечиков, от которого в ушах начинает звенеть. Блестящие жуки бронзовки на кустах сирени под окнами. Наверняка, была и мама, пусть он совсем и не помнит ее. Все это и правда с ним было? Вроде бы да. Но это кажется таким далеким, как будто выдернутым из снов. Хороших. Светлых. Какие давно ему не снились. Внутри что-то быстро-быстро бьется вместе с сердцем, хочет вырваться, но никак не может найти выхода. Оно тянет его куда-то, а куда он и сам слабо понимает. Повинуясь порыву, обрывку мысли, он сбрасывает с себя оцепенение и, перевернувшись на живот, заглядывает под свою кровать. Темно. Никита щурится, пытаясь разглядеть груды хлама под ней: какие-то тетрадки, замызганный рюкзак, драная, наполовину пустая коробка с пластилином, какая-то одежда и пыль. Много пыли. Шумно вздохнув, он начинает шарить руками в темноте, пока не натыкается на то, что искал. Подцепив предмет пальцами, он вытаскивает его и поворачивается к стене, осматривая ее. Стены комнаты не слишком отличаются от коридорных: те же размашистые надписи, та же слегка потрескавшаяся краска. Мальчишка подмечает свободный клочок возле подоконника. Внутри нарастает какое-то странное, непривычное волнение. В тишине раздается громкий чпок от снятого с фломастера колпачка. Глубокий вдох. Вслед за движущимся стержнем на стене остается влажная дрожащая линия. Еще одна. И еще. С каждой новой рука становится тверже. Наконец, Никита отстраняется и с замиранием сердца смотрит на свое творение. На недавно голом сером участке теперь нарисовано что-то отдаленно напоминающее красную птичку. В полутьме цвет фломастера кажется более блеклым, чем он есть на самом деле, но это красное пятнышко все равно самое яркое во всей комнате. И от него будто веет теплом. Мальчик смотрит на рисунок с детским восторгом. Он уже и не помнит когда ощущал это чувство в последний раз. Должно быть тогда, в домике на опушке леса. Откуда взялась эта птичка? Где он видел таких? Видел ли вообще? Не важно. Важно, что внутри что-то теплилось и слабо искрилось. Он почувствовал себя лучше. Не похожа? Ну и ладно. В конце концов, кому какая разница?

***

Никита и сам не заметил, как начала меняться его жизнь. Он просто почувствовал, что стало как-то легче. Свободного времени было в избытке. На уроках от них многого не требовали, а если требовали, то всем было как-то наплевать. Из этого правила он исключением не был. На полях тетрадок все чаще появлялись каракули. Сначала он делал их, в надежде вновь ощутить то чувство, которое испытал, глядя на птичку, потом — стараясь придать им узнаваемые очертания. В линиях начала появляться твердость, а рука с каждым новым рисунком становилась все более послушной. Он почти не расставался с красным карандашом, продолжая упорно оттачивать свои навыки. Ему опостылела мрачность. Ему хотелось назад: к яркости и теплу. Хотелось жизни, во всем ее многообразии, а не глухих стен да закрашенных краской окон на лестничных пролетах. У изголовья его кровати скапливалось все больше рисунков. Соседи по комнате не протестовали. Им было, в общем-то, все равно. Разве что, иногда они поглядывали на его уголок с любопытством. Он рисовал на обрывках листов, рисовал в учебниках и на подоконнике, будто пытаясь создать вокруг себя красочный кокон. Проходя по коридору, Никита все чаще косился на исписанные кривыми буквами стены. Кое-где он подмечал плоды народного творчества: небольшие рисуночки, схожие с его первой птичкой. Похоже, не один он задыхается в этом месте. В его голове появилась мысль. Более яркая и менее мимолетная, чем в первый раз. И горела она куда сильнее. До зуда в ладонях. И в этот раз, он точно знал, чего хочет. Добыв через одного из детдомовцев банку краски, он, с наступлением ночи, вышел в коридор. Под неровным светом фонарика на стене начали вырисовываться крупные очертания. Сердце взволнованно стучало, и Никите казалось, что его стук слышит весь дом. Когда его роста перестало хватать, он заглянул в кладовку, которую, как обычно, никто не запер, выволок стремянку и потащил ее в нужное место, пытаясь не перебудить других. Начало светать, когда мальчишка покончил со своей работой. Весь перемазанный в краске, сонный и уставший, но довольный до невозможности. Он много думал о прошлом, о том, как не хватает здесь яркости и тепла, о том, что другим, хоть они и не показывают этого, наверняка тоже хочется чего-то другого, о том, что он хочет поделиться своим открытием с другими ребятами и, может, сделать их жизнь немного лучше. Творчество, рисование, помогло ему обрести себя, так может быть, поможет и другим? Спустя полдня весь дом уже знал о рисунке. В коридоре было чрезмерно шумно и оживленно. Дети с любопытством рассматривали стену, тыкали пальцами в подсыхающую краску, пачкались, но выглядели счастливыми. Хоть на день, но ему все же удалось помочь другим вырваться из череды серых дней. Вечером, возвращаясь в комнату, он украдкой бросил взгляд на свое творение. Большая, почти во всю высоту стены, яркая красно-оранжевая кошка застыла в прыжке, будто пытаясь перелететь через весь коридор одним махом. Задние лапы были испещрены отпечатками детских ладоней, так же, как и пространство на серой стене вокруг них. Тусклый свет все еще горел, и Никита заметил, что кто-то пририсовал перед кошачьим носом большую сине-голубую бабочку. Мальчишка невольно улыбнулся, ощущая внутри искрящее покалывание радости. Его труды не прошли напрасно.