Придурок

Зимние вечера не радовали Турин теплой погодой — температура колебалась около семи градусов, дожди шли чаще, чем вылезало из-за низких серых туч солнце, а тренировочный газон открытого поля представлял из себя одну большую зелёную лужу. И вместе с погодой плыло и настроение, но если кто-то мог это смахнуть на затянувшуюся осеннюю депрессию, когда хочется только завернуться в плед с кружкой чего-то горячего или стаканом горячительного, то у унывающего Федерико на это были причины, причем, как казалось накрутившему себя итальянцу, достаточно весомые. Миралем его игнорировал. Серьезно. Просто избегал любого общения, при малейшей попытке прикоснуться, даже по-дружески, просто потрясти за плечо, шарахался, словно от тени отца Гамлета, ругался под нос на боснийском. Или на люксембургском, кто его разберет. На вопросы отвечал односложно, чаще «нет» или «отвали». Даже взглядам не позволял пересекаться. И, ладно бы, если бы общение ограничивалось только с ним, тут уже Бернардески себе мозг бы сломал, но добился ответа о том, что он сделал не так. Так нет же, буквально вчера Миралем ни с того ни с сего наорал на Пауло, который чуть неудачно на тренировке дал боснийцу пас и попал мячом в живот. В обычное время они бы максимум с этого посмеялись, ну Дибала бы извинился, ну проигнорировали — но только не сорванным голосом рык Миралема о том, что у аргентинца глаза в том месте, которым он член садится. Ошарашенный и оскорбленный Пауло не нашелся сразу, что ответить, а потом, уже после тренировки, подошёл к Бернардески, спросив: — Феде, что за херня? Что у вас произошло? — Э. я сам не знаю, — почесал тогда затылок Федерико, — вроде в том и проблема, что ничего. Мы не общаемся. — А какого?! — Не знаю… — Значит так, хватай эту истеричную суку за руку и тащи в любое тихое темное место. И выеби так, чтобы или думал впредь, что говорит на людях, или не мог говорить вообще. Недотрах, блять, у человека. — Да… Но в тот же вечер Бернардески не подошёл. Расчет был на то, что если он действительно «выведет из строя» лучшего полузащитника перед важной игрок в лиге чемпионов, по голове его не погладят. Исполнение «супружеского долга» решено было оставить на следующую тренировку. А потом случилась та самая игра. «Ювентус», как обычно, ни за что не боролся, потому что везде успел. Федерико был в старте, как и внезапно собранный Пьянич, но итальянцу не случилось сыграть сегодня полного матча. За голом Роналду Бернардески наблюдал уже на скамейке. И вот, радостный момент, запасные встают от восторга, а Феде замирает в нерешительности, во все глаза смотря на празднование гола. В горле словно завелась кошка, которая теперь изо всех сил пыталась когтями доскрестись до души. «Нет, придурок, это ничего не значит!» — внутренний голос с интонациями боснийца пытался привести мозг в чувства, пока глаза во всю глядели на то, КАК обнимались Роналду и Пьянич. Как босниец обхватил его лицо руками. «А мне он так никогда не делает!» — другой внутренний голос решил противоречить «здравому». Наверное, здравому. «Ну и что? А ты голы не забиваешь так!» «Но…» «Успокойся и не суди по первому движению. Это же просто празднование. Ты точно так же обнимал любого другого. Миралему он не нужен, он же не дурак. " Махнув головой, Бернардески запоздало сел назад на скамейку. Он смог убедить себя не горячиться попусту, правда весь оставшийся вечер его глодала мысль — «Окей, Роналду не нужен, а он сам-то нужен?» *** Из-за этих мыслей Бернардески едва ли смог сомкнуть глаз ночью, вдобавок новорожденный сын просыпался с завидной периодичностью каждые полчаса. Когда уже Федерико решил, что по нему можно начинать сверять часы, наступило утро. На тренировку молодой нападающий приехал в просто ужасном настроении, зевающий и растрепанный. Пауло теперь уже не рискнул подходить и к нему, только лишь хмыкнув и отойдя подальше, под защиту Марио. И правильно, только его «советов» ещё не хватало. А вот Миралем, вечный герой вечных личных страданий итальянца, напротив, был бодр, свеж и разговорчив. Он весело поздоровался, извинился перед Пауло, пожал руку Де Шильо, в общем, успел поговорить со всеми… кроме Федерико. И снова голос здравого смысла, схватив здоровенную подушку, огрел нападающего по голове: «Да угомонись же ты! Просто подойти и спросить не вариант?» И то верно. Когда Пьянич присел, переодевая тренировочную форму, Феде дождался, чтобы никого рядом, кто мог бы помешать, не было и подошёл к нему. — Эй, привет! — ноль внимания, — Ми-ира! — только после того, как нападающий буквально замахал пятерней перед лицом полузащитника, тот поднял не него глаза. — Чего тебе? — Ну для начала — привет. — Привет. И на этом же закончим. — Нет… — Феде, ты мне мешаешь. Меня тренер просил подойти. Бернардески покачал головой. Очередная отмаза? Что за идиотизм, он не может просто спокойно поговорить со своим любимым человеком о том, почему, черти вас во все дыры дери, тот его игнорирует. — Уходишь от разговора? Мир, да что, ч… — Бернардески, — итальянца окликнул знакомый хриплый голос. От Маурицио как обычно за километр пахло табаком, в раздевалке в момент стало нечем дышать, — Отпусти мне Миралема, не стой у человека над душой. Федерико резко обернулся, а потом буркнул что-то типа «извини», отошёл от боснийца, который с готовностью подбежал к Маурицио. Он почувствовал себя невероятно чрезвычайно сверхтупым, в голове так и звучал голос Миралема: «Вот же придурок!». Правда, даже таких слов Бернадески уже давно не слышал. И это заставляло всё больше задумываться. Тренировочное поле было мокрым, даже, кажется, мокрее, чем всю прошлую неделю, но уже спасибо, что ничего не лилось с неба. Федерико зябко передёрнул плечами. После краткого инструктажа началась разминка. Нелюбимый всеми, особенно вратарями, кросс Миралем бежал где-то впереди и… тихо переговаривался с Криштиану. Феде не хотел себя накручивать, сосредотачиваясь на тренировке, разминая руки и ноги, но на душе усиленно скребли кошки. Когти бы им пообламывать, засранки. Но уже позже, во время тренировочного матча Пьянич, как решил Феде, поскользнувшись на газоне, со всего маху влетел в звёздного нападающего и, звонко смеясь, обнял его за шею. Тут уже у Федерико словно сорвало крышу. Не объяснив ничего, только, кажется, на автомате буркнул: «Надо поговорить», он схватил боснийца за запястье и потянул куда-то в раздевалку. — Эй! Феде, отпусти! — Миралем активно вырывался, пытаясь высвободить руку. В раздевалке Бернадески не остановился, направляясь куда-то дальше, открывая попадающиеся двери. — Отпусти, блять! — кажется, Миралем уже пытался разжать его руку своей второй, вцепляясь короткими ногтями в тыльную сторону ладони. Итальянец лишь сильнее сжал пальцы. — Мне больно, придурок! Ещё одна серая дверь, и Федерико толкает внутрь боснийца, вжимая спиной в полку. Сверху едва ли не посыпалось с десяток старых мячей в сетке. Дверь захлопнулась. — Вот теперь поговорим. И никакой, сука, тренер не помешает! — Отвали, ни о чём я с тобой говорить не буду! — Миралем совершил попытку оттолкнуть его от себя, но Бернадески всё же был и сильнее, и на десяток килограмм тяжелее. — Что это было сейчас? — голос звучал твёрдо, но и взгляд Миралема напротив, освещённый одной лампочкой без абажура, был так же твёрд. — Отвали! — рыкнул Пьянич, и Феде в последний момент едва успел перехватить направленное в его собственный пах чужое колено. — Почему ты меня избегаешь? — Да потому что у тебя сейчас ребёнок, жена! Я тут, блять, каким местом? — зашипел Миралем, упираясь руками в плечи Феде. В глазах сквозило какое-то отчаяние, — Ты ей время уделяешь, постоянно в сетях, вы вместе, и так и должно быть… Говорить что-то было бы глупо, ты бы ведь просто так не отпустил. Я и хотел всё это закончить так. Быстро и безболезненно… Федерико был ошеломлён. Так вот оно что… И всё это было, чтобы просто отпустить эти «отношения»? Поэтому сам Пьянич всё время молчал, избегал его, и сам ходил хмурый, потому что наверняка это не было легко. Чёрт, как же глупо. И он вёл себя глупо, и ревновал глупо. Нет, ну точно придурок. — Всё, доволен, получил ответ? А теперь отпусти меня, долбоёб комнат… Федерико не дал боснийцу договорить заслуженные оскорбления. Снова резко вжав его в стеллажи со спортинвентарём, Бернадески накрыл чужие мягкие губы немного отчаянным поцелуем. Миралем что-то замычал, пытаясь одновременно и укусить, и оттолкнуть строптивого итальянца. — Никогда! — эмоционально заявил Бернадески, смотря прямо в карие глаза. — Что бы я ни делал, с кем бы я ни проводил время, я любить буду только тебя! — говорил так искренне, как мог, чувствуя, как громко бьющееся сердце своими толчками сбивает навалившийся за всё это время груз недомолвок. — Феде, ты придурок! — всё так же хмыкнул Миралем, но уже не сопротивляясь. Руки с плеч перенёс на шею и босниец уже сам накрыл чужие губы своими. А что Бернадески? Бернадески был счастлив слышать эти «придурок», «долбоёб», просто слышать, чувствовать тепло чужого тела, контраст холодных рук на своей шее с горячими и колючими от щетины щеками Миралема. Он мягко отстранил Пьянича от полок во избежание падения чего-нибудь на голову, и тут же прижал к стене, вжимая Миралема голыми лопатками в холодный бетон, потому что его футболку давно отбросили куда-то под стеллаж. Миралем ощутимо вздрогнул и вжался плотнее в Федерико, запуская руки под его футболку. Поцелуй снова долгий, глубокий, где, кажется, борьба языков была одним из способов высказать эмоции, переживания последних молчаливых дней, потому что язык тела и поцелуя скажет всё гораздо точнее, интереснее, а главное, приятнее. Федерико опустил руки на чужие ягодицы, поспешно стягивая с Пьянича штаны для тренировки — и было, куда торопиться, в помещение в любой момент мог зайти кто-то из персонала, да и банально их могли «потерять». Спешка к месту, поэтому большую часть прелюдии пришлось опустить. Штаны вместе с бельём отправляются на пол. — Только, Аллаха ради, аккуратнее. Мне в старте выходить, — Пьянич отстраняется от стены, чтобы отвернуться к ней лицом. — Мне тоже, — хмыкнул Бернадески, поглаживая ягодицы боснийца. — Ты… всё равно нихера не делаешь, — буркнул Миралем и тут же получил шлепок по мягкому месту, тихо зашипел, утыкаясь лбом в бетон. Естественно, Федерико не припас себе никакой смазки, пользоваться пришлось старым дедовским способом — он протянул руку и провёл пальцами по горячим, влажным от поцелуев губам Пьянича. Миралем буркнул: «Всё приходится делать самому», и, облизнув широко их языком, взял пальцы в рот, старательно обсасывая их и стараясь скосить взгляд на итальянца. Федерико прошипел меж плотно сжатых зубов, когда Пьянич с абсолютно шальным взглядом прикусил, а потом, отстранившись, мягко коснулся кончиков пальцев, словно поцеловал. В голову тут же полезла картина стоящего перед ним Миралема на коленях, но отнюдь не в молитве, а в гораздо более откровенном, запретном занятии. — Хватит, — хриплый высокий голос показался забавным, Миралем тихо хмыкнул, сильно прогибаясь и прикрывая глаза в ожидании не самых приятных ощущений. Влажные пальцы скользнули таки меж ягодиц, проникая глубже, растягивая узкие стенки ануса. Аккуратно, но в спешке, поэтому Миралем иногда сильней вздрагивал и сжимался от болезненных ощущений, называя Федерико, как обычно, придурком. Когда же Бернадески другой рукой водит по его члену, чтобы хоть как-то расслабить боснийца, Миру только и остаётся, что следить за дыханием и стараться не издать ни одного звука, что мог бы выдать их. Зато дела пошли явно лучше. — Хватит! — в момент, когда Миралем уже готов был разорваться от ощущений, он резко отмахивает ласкающую его руку и сквозь зубы стонет: — Давай уже! — Уверен? — на всякий случай уточняет Феде. — Уверен, блять! Давай уже! — повторил. Издеваться над возбуждённым донельзя Миралемом было бы забавно, но не в такой ситуации. Сжав чужие бёдра, Феде, пробно проведя возбуждённым органом меж них, толкнулся, предусмотрительно заткнув Миралему рот. Пьянич громко замычал, вцепляясь ногтями в чужую руку. — Тише, тише, — успокаивающе гладит Бернадески боснийца, двигаясь медленно, но долгими и глубокими толчками, стараясь лаской отвлечь Мира от болезненных ощущений. Пьянич сжимался, старался дышать, постепенно расслаблялся, снова упираясь руками в стену, и тогда Бернадески приступил к более активным действиям. Постепенно маленькая кладовка наполнилась негромкими стонами, вздохами и шлепками кожи о кожу. Миралем чувствовал, как у него подкашиваются ноги, как он едва ли может на них держаться и сдерживаться от того, чтобы не застонать в голос. Он мычал, кусая то свои губы, то руку Феде. Бернадески, чувствуя, что ещё немного, и Пьянич упадёт, резко вышел и развернул его к себе лицом, подхватив под бёдра и снова вошёл. — Чёрт! — воскликнул босниец, откидываясь назад и вцепляясь ногтями в плечи Феде, царапая их до белых полос. С десяток движений, и уже Бернадески не выдерживает, вздрагивая от нахлынувшего яркого оргазма. Рука ложится на член Миралема и через пару движений он стонет от удовольствия. В глазах темно, Феде успевает кое-как поставить боснийца на ноги, но вместе с ним оказывается на полу. Широкая усталая, но довольная улыбка озаряет лицо боснийца. — Ну, вот и поговорили. Федерико заливисто смеётся. Несколько минут на передышку, Феде помогает Миралему одеться и потом дёргает ручку двери. Наверняка их уже потеряли, сейчас придётся получать нагоняй от тренера… Ручка не повернулась. Дверь так же не открылась. Футболисты переглянулись. — Феде, ты придурок!