Похвала тени

В первую их встречу она держится особняком; так, как обычно держат себя знатные дамы с черепаховыми гребнями в волосах. Штаны военного образца висят мешковиной на худощавом теле. Тока знала эту форму, носила такие же когда-то: двойной шов, пару потайных карманов, заклёпки по бокам для оружейной сумки. К этим штанам прилагалась такая же жилетка с нагрудными карманами, абсолютно неудобная и душная — её почти никто не носил. Но она — юная супруга брата — стояла в полном облачении, во всеоружии и без эмоций на бледном лице. Тока внимательно её изучает, пока не сталкивается с ней взглядом. Ничего не происходит. Никаких взрывов, озарений и судорожных вздохов. Они обе максимально спокойны, сердце не заходится галопом и не рвёт грудную клетку. Никакой любви с первого взгляда — и со второго, третьего, пятого или десятого. Никакой любви. Никаких чувств. Ничего. Тока замечает едкость чужих глаз спустя минуту беспрерывного созерцания, и, в принципе, её это нисколько не удивляет. Можно было бы свести это на усталость от войны, на общую неудовлетворённость, но искать оправдания не приходится. — Мито неважно себя чувствует, — доверительно говорит брат, когда первый отряд выдвигается в путь. Сама она во втором — следующем — отряде, где девять грубоватых мужиков и место капитана со всеми привилегиями. Кровь закипает, в ушах стоит беспрерывный шум, будто уходишь с головой под воду в диком ручье. Вокруг витает запах наступающей битвы: крови, пота, полироли. Густой дым валил откуда-то издалека, донося вонь горелого мяса, дорожной пыли, подгнивающих ран... В Токе пробуждается азарт. Она готова идти в бой уже сейчас, чтобы раствориться среди безжалостных шиноби. Чтобы одним движением перерезать вражескую глотку, разломить череп и пустить кому-нибудь кишки. Война — это то, чем они все живут. Дышат каждодневными битвами, лишениями, яростью. Просыпаясь, они не думают о сладости переспевших слив; они вспоминают, заточили ли на сегодня кунай. Ребёнок рождается и становится воином; детство неумолимо исчезает в вихре беспрерывных сражений. Они все перешагнули эту ступень, как перешагивают свежие трупы на поле боя. К такому раскладу привыкаешь где-то на заре третьего года — в четыре уже наступает глубокая старость, потому что приходится копать могилу родным. Своих родителей Тока не помнила. Грубое отцовское лицо стёрлось из памяти, как сажа с рук. Мать же она не видела вообще; знает только, что та родила её в поле близ вяло журчащей реки. Хаширама не раз рассказывал, как рыл землю руками, чтобы достойно похоронить тётю после внезапного нападения. Её матери просто не повезло, такое случается, нечасто, но каждому пятому отрубает голову острым мечом. Так и сейчас — Тобирама сдержанно сообщает, что первый отряд потерпел поражение. Их перебрасывают на исходный рубеж, где царит полная мясорубка. Схватываются, как в последний раз — отчаянно и зло; Тока звереет за считанные секунды и наносит удары с особым ожесточением. Противник падает наземь, за ним следующий, а потом Тока перестаёт считать. В себя уже приходит, когда наступают сумерки — плечо трогает крепкая рука напарника, на которой очень не хватает пары пальцев. — Уймись, всё кончено, — говорит он спокойно, не боясь случайно получить в лицо. На самом деле, ещё есть, кого добивать, но этим займётся специализированный отряд. Обувь неприятно сырая, пропитанная кровью, мажущая стопы в отвратительно бурый цвет. Снова придётся замачивать несколько раз, возможно, шить новую, если ни черта не отмоется. Тока делает почётный круг и собирает оружие, которое успела потратить в ходе битвы. Мертвецам оно теперь всё равно ни к чему, а им может весьма пригодиться. На обратном пути её подзывает Хаширама. Его пыльное лицо выглядит неожиданно молодым, но уставшим, осунувшимся. В глазах сияет влажный свет — Тока замечает подпалённые ресницы и белый шрам у переносицы. — Сегодня я сказал, что Мито плохо, помнишь? — Спрашивает он, и продолжает, не дожидаясь ответа. — Не совсем так, сестра, я частично соврал. Она теперь не одна, появился повод переживать, не спать ночами. Он глупо смеётся и смотрит прямо в глаза. Тока понимает: супруга брата понесла. Странные чувства наплывают внезапно, как лёгкая волна огромного океана. Среди них несогласие со своей дальнейшей участью. Почему-то ей кажется, что сегодняшний день стал переломным. Хаширама не подводит: хватает за плечи, где на одном из них сохранился кровавый отпечаток напарника; идёт где-то сзади и не морщась поливает кисть вонючим отваром, говорят, антибактериальным, и приглушённо говорит: — Сестра, стань её тенью. Я могу доверить Мито только тебе одной. Как-то раз во время тренировки Тока сильно, до чёрных точек перед глазами, приложилась головой. Сейчас она чувствовала нечто подобное.

***

О юной супруге брата мало кому известно, и этот факт не является для Токи неожиданным. На тайной свадьбе настоял, как ни странно, сам клан Узумаки. Хаширама не противился, потому что ему было всё равно. Он безбожно опаздывает на церемонию бракосочетания, забывает все клятвы и под конец пачкает нарядное кимоно невесты красным вином. Это единственный провал, который он допускает в своей жизни. Следующий наступает тогда, когда он оказывается не готов. Во всех смыслах. От Мадары приходит краткое послание, в котором размашистым почерком даётся понять о мальчишке Сенджу, схваченным в плен. До сего момента они умудрялись держать оборону и обходиться без заложников. Грань незаметно размазывается, как закат по небосклону. Тока отстранёно подмечает, что завтра будет ветрено. На террасе гуляет сквозняк, ледяные половицы неприятно холодят ступни. Она целых четыре месяца исполняет роль личной охраны для госпожи Сенджу. Это был фантастический кувырок назад с крутой лестницы, по которой она взбиралась всю жизнь. Наблюдая за тем, как чужой живот растёт, как перешиваются одежды и наливается нежно-розовым оттенком некогда выбеленное лицо, Тока думает, что время утекает сквозь пальцы, как скрипучий песок. Хаширама ушёл на западный фронт сразу же, как стало понятно, что они отдают бразды правления Учихам. В день отбытия он долго смотрел на Мито, и в его глазах читалась тоска, горечь, и, возможно, потрясение от столь резких перемен. Тока тогда только кивнула брату, и лишь потом допустила мысль, что тот мальчишка мёртв. Наверняка его насиловали перед смертью, может, не раз, а несколько; наверняка об этом же подумал Хаширама — и перестал на секунду грезить мечтами. Они рассыпались чужим прахом где-то на дальних берегах. Тока слышит шорох позади себя, неспешно оборачивается. Стоящая Мито, с церемониально сложенными руками на тугом круглом животе, внимательно следит за тем, что происходит во дворе. Старая служанка развешивает выстиранное бельё, пока помощница выбивает футоны от пыли. — Очаровательная картина, не правда ли? — Вопрошает Мито чуть погодя. Её голос бесстрастен, ровен, точно она ни к кому конкретному не обращалась. — Я бы сказала, что посредственная. Мито промолчала. Все попытки завести светскую беседу терпели крах. Тока просто не велась на провокации, хотя до безумия хотелось отпустить себя. В такие моменты она остервенело тренировалась в том самом поле, где когда-то появилась на свет, и после этого накатывало облегчение до лёгкого головокружения. Река с прозрачными водами давным-давно высохла — только очертания берегов остались. Но даже так можно было уловить запах сладкого мха и горькой полыни. Недалеко от этого места разрослись липовые рощи — Хиширама их любил. Тока же любила древнюю иву, которая ещё цвела у их дома. Совсем девочкой она бегала к ней и пряталась под тяжёлыми гроздьями, пока братья не находили и не начинали смеяться от всей этой возни. Сколько времени прошло с той поры? Кажется, будто минула целая вечность. Солидный возраст наступает на пятки — через год Токе будет тридцать. Дожить до такой цифры равносильно небывалому успеху: её с этим достижением поздравил даже Тобирама, когда она в очередной раз пришла в себя после ранения. Заживало оно плохо, гноилось недели две, воспалялось и истекало сукровицей. Восстановление выкинуло её в гражданку почти на полтора месяца. Это казалось адом, но сейчас, находясь в поместье брата, рядом с его беременной женой, среди слуг, уюта и тепла, Тока испытывает настоящую досаду. Ей хочется всё бросить, развернуться и пуститься в путь. Сказать на прощание что-то в духе заматеревших мужиков, оказаться в эпицентре постоянных сражений. Ощутить слабость в теле, забыться, потерять себя. Раствориться в красном мареве, чтобы после заново найти. Тока чувствует проблеск чужого интереса — они в молчаливом спокойствии стоят примерно с час, и это абсолютно неприемлемо по меркам этикета. Мито вяло приподнимает уголки губ. Она всё понимает, думает Тока, хорошо это. Говорить не хочется, но она произносит. — Поднимается ветер. Лучше вернуться в покои. — Вам решительно не идёт эта серьёзность. Данная черта убивает в вас всю эмпатию, вы, несомненно, пусты, — говорит Мито, поглаживая свой оби, точно подбирая слова. Тока смотрит на белеющее полотно из развешенного белья: оно идёт волнами, трепещет и разлетается, как колода карт. Стремительно темнеет; откуда-то сбоку послышалось боязливое стрекотание цикад. — Наверное, вы правы. Но только в том, что во мне мертва эмпатия. Она идёт вам больше, чем кому-либо ещё. Мито, почему-то, не отвечает.

***

Когда наступает шестой месяц, что-то неуловимо меняется. Напряжение звенит стальной струной. Тока чувствует его задолго до того, как войти в комнату. В ней царит полумрак и тишина. Сидящая Мито, не поднимая головы, протягивает мятое письмо с рваными краями. — Прочтите, здесь. Тока берёт потрёпанный лист, раскрывает и теряет дыхание. Неразборчивый почерк Хаширамы узнаётся сразу. Глубокие штрихи виднелись то тут, то там, словно он давил на карандаш со злостью. Общий смысл доходит после того, как Тока ловит себя на разглядывании одной строчки непозволительно долгое время. — Это письмо предназначалось мне. Зачем вы перехватили его? — Спрашивает она с плохо подавляемым раздражением. — Как жена, я имею право знать, что с моим мужем, — ровно отзывается Мито и, наконец, поднимает голову. Сейчас, в неярком освещении, Тока замечает россыпь медных веснушек на фарфоровом лице. Замечает и маленький шрам под губой, и длинные светлые ресницы, и прожилки золотого в миндалевидных глазах. Она теряется неожиданно для самой себя. — Мои соклановцы гибнут, как несчастные мухи в летний сезон, пока я тут нежусь под ласковым солнцем. — Не мне вам объяснять, что таковы правила. Вы в положении. — Беременность — не инвалидность, — обрубает Мито и поднимается. Тяжёлый живот теряется под свободной тканью, словно его и нет. Она выглядит так же, как и тогда, у раскинувшей свои ветви ивы, перед вражеским наступлением. Току откидывает на полгода назад — она видит собранную Мито в военной жилетке и штанах не по размеру. С пенящимися волнами едкого моря в глазах. Что-то ломается; прямо в эту секунду рушится какая-то потайная стена. Тока вспоминает улыбающегося брата у реки. Потом реки не стало, но брат продолжал улыбаться. Он крикнул: — Солнце садится! — И исчез. Сейчас оно тоже садилось. Блюдце медленно катилось к горизонту, словно его толкали невидимые руки. На них опускается позолоченный купол. — Война не бывает без жертв. Вы сами такой же стали, когда согласились на роль сосуда. Мито бледнеет, потом краснеет и злится. Лисьи черты проявляются отчётливее, глаза наливаются нездоровой краснотой. — Дрянная, нахальная девка. Это был апогей. Они кричат друг на друга до хрипа в горле, на чистом упрямстве тянут канат на себя, а потом всё резко обрывается. Тока ощущает бешеную пульсацию в висках, сердце заходится галопом. Что это? Десятый взгляд, двадцатый? Первый поцелуй отдаёт горечью. Мито крепко оплетает руками, прислоняется ближе, ведёт носом по рассечённой щеке. Тока чувствует круглый живот, трогает его ладонями, нежно целует подставленный подбородок. Ловит взглядом дрожащие рыжеватые ресницы, зажмуривается сама, выдыхает. Это похоже на удар ножом — быстрый, сильный. Болезненно тянет в груди. На один тщедушный момент Тока жаждет, чтобы брат не возвращался. Пускай останется среди своих липовых рощ, с тайными записками от Мадары, хранимыми под сердцем. Солнце сядет, уйдёт эпоха, кончится война. И им больше не придётся становиться жертвами, не придётся идти по головам. Развеется пепелище на другом берегу. Косой луч алого стреляет в угол, рассекает комнату надвое, скользит по осколкам разрушенного купола. Они остаются на светлой стороне, отдавая мраку возможность взять реванш.

***

Длинные волосы разметались по нагретому настилу. Солнечные блики запутались в прядях: Тока зарывается в них пальцами, подносит к лицу кровавую ленту. Её ведёт. От Мито пахнет парным молоком и мёдом — совсем скоро она разрешится от бремени. Неделю назад с фронта пришло письмо. Писал Тобирама. В своей скупой выдержанной манере он сообщал, что ряды шиноби редеют и им требуется подкрепление. Значит, время пришло. Тока сурово тренирует ребят, которых в обществе принято называть 'учениками', и возвращается далеко за полночь. Не переводя дыхание она лупцует забытый на улице футон, и насыщается только тогда, когда тот уделан просто в ничто. Южный ветер заносит её к Мито. Они спят в обнимку каких-то жалких три часа, а на рассвете Току закорачивает. Она лижет чужое лицо, как собака, и это действие кажется ей настолько извращённым, что смех застревает в спиральной глотке. Погожий день. Долгожданное умиротворение. — Поспи ещё немного. Я посторожу твой сон, — шепчет Мито, и на её губах играет искренняя улыбка. Тока проваливается в дрёму. Ей снится журчащая река.

***

Деревня разрастается. То поле, которое было диким, уже скоро будет полностью застроено. Ширятся границы, стираются безлюдные места. Мито из-под козырька ладони наблюдает за идущей стройкой храма. Видеть врагов в мирном облачении — странно. Учиха работают так же, как и остальные: честно, ответственно, надёжно. В ногах путались дети. Они галдели и смеялись, что-то говорили и неразборчиво ругались. Один мальчик крикнул: 'Смотрите, солнце в зените!' И все подхватили и заорали 'Ура!' Их с Хаширамой сыну этим летом исполняется пять. Он совсем ребёнок. Мито рассеяно подмечает, что характером он пошёл не в них. Даже не в Тобираму, который взял его под ученическую опеку. В кого-то другого, болезненно знакомого. Западный фронт завершился полным разгромом Учиха и окончательной победой Сенджу. Они вернулись золотой осенью, когда ледяные ветры всё чаще нагоняли пожухлые листья. Мито ушла к себе сразу же, как только Хишарама вложил в её ладонь кулон. Специальный кристалл, ручная работа — Тока делала его в течение всех тех месяцев, пока находилась подле Мито. — Это для тебя. Ты не жертва, ты жрица. С тебя начинается чистый лист. Посмотри вокруг. Видишь? Дети сажают цветы, их руки в травяном соке, а не кровавых разводах; они даже не знают, что такое кунай, представляешь? — Воодушевлённо говорит Хаширама спустя время. — Я попросил Тобираму найти колодец. Если судьба будет к нам благосклонна, то во́ды той реки снова забурлят. Будет лучше, ведь берегов много. Только жизнь одна. Близится закат: накрывает розоватым полотном треугольники крыш. Мито надевает кулон. Просвечивает небесно-голубой, и блики играют на гладкой груди. Немо хвалит тень, оставаясь позади.