Из воспоминаний одного художника

Декабрь. Небо заволокли тучи, отчего даже днем пришлось сгорбившись сидеть за столом под светом настольной лампы, делая маленькие зарисовки. Я должен готовиться к сессии, но руки сами тянутся к карандашу, и я не могу им отказать. Тишина в комнате, где от завешанных плакатами любимых музыкальных исполнителей стен отбивается тихий звук коротких рваных штрихов. В голове играет Pink Floyd, и на бумаге вырисовываются до боли знакомые черты лица. Широкие скулы, темные волосы и эти глубокие глаза, на дне которых пляшут в венском танце черти. В комнате кроме меня никого не было, и я позволил себе откинуться на спинку стула, издалека оценивая набросок. Недовольно подняв одну бровь, я выдохнул и потянулся к листку, хватая его за край и запихивая в папку с другими набросками. Спина болела от долгого сидячего положения, и я встал, чтобы подойти к одинокому окну, за которым виднелись голые ветки сонных деревьев, слегка притрушенные снегом. Вдруг дверь в комнату резко распахиваются, и я оборачиваюсь, замирая так же, как замер Тэхён. Он молчит, стоя на пороге, и смотрит мне в глаза, после легко улыбаясь и быстрым шагом направляясь ко мне. Я не успеваю заметить, как уже обнимаю его в ответ, утыкаясь носом в плечо. — Почему ты молчишь? — вдруг слышится приглушенное над ухом, и я отстраняюсь, чтобы снова заглянуть ему в глаза. — Зачем что-то говорить? — спрашиваю я, легко улыбаясь. Он мычит и оставляет сухой поцелуй на щеке, опуская руки и отстраняясь. Мне не хочется ничего говорить. Я лишь смотрю на него, слежу за тем, как он медленно плетется к двери, наконец закрывая ее, как разворачивается, недолго зависая на одном месте, и идет к магнитофону, роется в кассетах и вскоре находит ту, которую включал всегда, когда мы оставались одни. Раздаются первые рваные звуки, что после сменяются на приятную мелодию, и он, улыбаясь и легко двигаясь, подходит ко мне, протягивая руку. Я незамедлительно хватаюсь за нее, и уже спустя секунду он снова прижимает меня к себе. Мы просто молчим, медленно пошатываясь в такт мелодии, порой шепча слова песни и обжигая друг другу кожу. Он возвышается надо мной, мягко касаясь губами шеи, и горячо выдыхает, притягивая за талию ближе. — Чимин… — Смотрит в глаза, снова топя меня в своих черных зрачках, и я тянусь к его губам, целуя и ближе притягивая его за шею. — Я люблю тебя, Тэ, — выдыхаю в губы я, получая в ответ легкую улыбку, что снова заставляет кусать губы. Он прижимает ближе и снова вовлекает в танец, а я лишь влюбляюсь больше, вовсе растворяясь в музыке и его объятиях. Я был влюблен и глуп. Я не видел того, что скрывали его глаза.

***

Поднимаясь по ступеням на последний этаж, я думал о встрече с Пак Чимином. Его история не давала мне покоя, а чувство, что мой преподаватель и простой уличный художник прекратили свои отношения не на самой веселой ноте, разрывая при этом сердце господина Пака, о чем кричали его грустные глаза, вот уже который день подряд меня не покидало. Нужно разобраться с этим. Нужно задеть чужое прошлое, даже если это повлияет на мои отношения с господином Кимом. Думая об этом, я не заметил, как уже оказался на нужном этаже. И вот, старые потертые стены общежития оказались позади, как и маленький кабинет с исписанными маркером партами. Пройдя по коридору, я толкнул деревянную дверь и вошёл в мастерскую, где на меня сразу же уставились три пары глаз моих одногруппников. Задержавшись на мне всего на долю секунды, эти глаза опустились на исписанные маслом холсты. Надо же, парни уже в работе. Так непохоже на них. Сбросив свою сумку на пол, я стал приводить в порядок собственное рабочее место, быстро устанавливая мольберт и находя свой натюрморт среди чужих, чьи авторы ещё не появились в мастерской. Окинув холст чистым взглядом, я потянулся к краскам, но, услышав шум со стороны двери, неосознанно поднял глаза. Это был господин Ким. Поздоровавшись, он подошёл к своему столу, скидывая с плеч длинный пиджак и вешая его на спинку стула. Небольшой берет вслед за папкой с документами и чистой бумагой упал на стол, и в тишине, что прежде нарушалась лишь лёгкими касаниями кистей о холсты, раздались тяжелые шаги. Каблуки его туфель негромко стучали по старому деревянному полу, рисуя в голове каждого ученика высокую фигуру господина Кима, который важно обходил свой класс, оценивая наши работы. Порой он останавливался за чьей-то спиной, реже — говорил что-то, указывая на ошибки, но настоящей редкостью было лёгкое прикосновение к плечу и требовательное «Встань», что вовсе не обошло меня сегодня стороной. Он тут же занял моё место и, с полнимуты осматривая картину, потянулся к кистям. Я прикрыл глаза. Чувствуя лёгкие нотки его парфюма, я снова вспомнил о Чимине. Внутри стало зарождаться волнение, а следом — тревога и сомнения. Стоит ли спрашивать господина Кима о Чимине? Стоит ли ворошить чужое прошлое, если ничего изменить уже нельзя? Вздохнув, я открыл глаза, замирая от увиденного солнечного пейзажа. Руки неосознанно потянулись к сумке, доставая оттуда папку с набросками, мигом её распахивая. Тут же мягкий карандаш коснулся поверхности чистого листа, и маленькие домики с залитыми солнечным светом деревьями на переднем плане стали вырисовываться на бумаге. — Ты смотришь? — Неожиданно раздавшийся голос учителя заставил вздрогнуть и повернуться к нему лицом. Он строго смотрел на меня, а я ничего не мог поделать со своей дрожащей растеряностью. — Да, учитель, — проговорил я, стараясь незаметно закрыть папку. Но его взгляд на рисунки упал прежде, чем я успел что-либо сделать. Ничего больше не сказав, он потянулся к папке, притягивая её к себе. Карие глаза опустились на простые зарисовки карандашом и замерли, увидев среди прочего мой портрет, нарисованный чужой рукой. «Рисую, как могу», — гласила надпись корявым почерком под портретом, датой и подписью. Пак Чимин. И чье-то сердце невольно пропустило удар. — Ты хорошо знаком с человеком, который рисовал это? — поднимая на меня глаза, тихо спросил учитель. — Не так, как Вы, — усмехнулся я. В глазах напротив промелькнуло непонимание. — Он передавал Вам привет, — тут же добавил я. Тэхён снова посмотрел на мой портрет. Его глаза медленно блуждали по обрывистым линиям и штрихам, будто что-то искали, пока тонкий лёд на сердце учителя не треснул. Я уверен, он искал в этом портрете Чимина. Его уникальный почерк. Его запечатанную в рисунке душу. Ещё один тихий вечер. В комнате пахнет сигаретным дымом, что медленно просачивается с общажного коридора сквозь щели напрочь закрытой двери. Под светом тёплой лампы я тянусь к инструментам, тут же хватая нож и небольшой кусочек угля. Пальцы мигом пачкаются в черный, и в тишине слышится скрип кровати, а следом — шорох белых простыней. Я поднимаю взгляд и на секунду замираю. Красивый. Чимин лежит передо мной, утопая головой в перьевых подушках, и легкая ткань простыней местами прикрывает его нагое тело. В полуприкрытых глазах отпечаталась усталость, щеки покрыты румянцем, а на лице лёгкая усмешка. Волосы растрепались по подушкам, и только одна рука неугамонно накручивает прядь на палец. Он смотрит на меня, словно умоляя трахнуть его ещё раз. Я вздыхаю и опускаю взгляд в альбом. Глаза ненадолго прикрываются, и я вновь задираю голову, глядя на Чимина. Какой же ты… — Прекрати себя трогать. — тихо прошу я, скользя взглядом по его фигуре. — Я не трогаю, — приглушенно отвечает он, продолжая накручивать прядь. Я смотрю на него с полминуты, после встаю на ноги и откладываю альбом в сторону. Подхожу к Чимину ближе, не смея разорвать немой зрительный контакт, и останавливаюсь рядом с кроватью, глядя на него сверху. Его глаза горят. Изящные изгибы тела сводят с ума. Кожа блестит. Ах, Чимин, что же ты творишь со мной… Я наклоняюсь, протягивая руку к простыне, и медленно её отодвигаю, открывая вид на покрасневшие бедра. Дальше бреду взглядом к лицу, по пути рассматривая обнаженный торс, и тянусь к его рукам, укладывая их возле головы. Теперь смотрю на него, и сдаюсь. Наклоняюсь ближе, замечая, как трепещут его ресницы, и долго целую в губы, углубляя поцелуй, как только его непослушные руки притягивают ближе. Да... В тот вечер я снова изменил искусству. — Что ещё? — тихо спросил Тэхён. — Ещё? — Что ещё он передавал? — Больше ничего, учитель. Подняв на меня внимательные глаза и вновь опустив их на рисунок, Тэхён усмехнулся. Он протянул мне лист и повернулся лицом к холсту, вновь берясь за кисть. — Ты смотришь? — приглушенно спросил он. — Да, — тихо ответил я, следя за тем, как мягко испачканная в масле кисть вновь легла на холст.