Тепло

      Дождь. Нет, ливень. Осенний ливень, который льёт на протяжении шести часов с самого обеда, не прекращаясь ни на долю секунды. Небо затянуто серыми тучами, за ними скрыто солнце, что по прогнозу на сегодняшний день должно было дарить тепло. Но всё произошло как всегда: по телевизору синоптики сказали одно, на деле вышло совсем другое.       Вокруг — люди, облачённые в чёрное. Над их головами — такого же цвета зонты, хоть как-то оберегающие от поднадоевших капель дождя. Кто-то плачет, кто-то просто стоит, опустив голову.       Аомине второй раз в жизни захотелось плакать. Нет, честно, хотелось рыдать навзрыд.        Впервые это было тогда, когда в возрасте десяти лет на его глазах сбили овчарку Чарли. На тот момент она была его единственным другом. И именно тогда Дайки впервые почувствовал, как глаза начинает щипать от того, что он долго не моргает; впервые почувствовал жгучие дорожки слёз, текущие по смуглого цвета для обычного японца щекам.       Они тогда вышли на обычную вечернюю прогулку. Вернее, Дайки выбежал вслед за Чарли, которая, схватив поводок цепкими зубами, быстро шмыгнула в приоткрытую дверь квартиры. Мальчишке пришлось бежать вслед за ней. Ловить непоседу взялись и ребята из дома напротив, а также два взрослых мужика, заметив безуспешно гонявшуюся за собакой по всему двору детвору. И вот, вроде бы Чарли уже поймана, Аомине делает рывок, как его тут же хватают за футболку, оттягивая от проезжей части (Аомине даже и не заметил её). Потом всё было как в тумане: оглушительно засигналившая иномарка, крики прохожих и тех, что помогали ловить Чарли. Но единственное, что Дайки отчётливо слышал в своей голове — скулёж сбитой машиной овчарки. Потом он отходил от всего этого целую неделю.       Так и сейчас: чувствует это щипательное чувство в глазах, которые стремительно наполняются влагой, когда два гроба, в которых лежат тела его родителей, погибших в произошедшей на днях автокотострофе (виновника ещё не нашли, но Дайки клянётся, что как только отыщет эту тварь то заставит расплатиться его по всем правилам и не правилам), медленно опускают в недавно вырытую могилу.       Но Дайки держится. Рядом стоит его муж Рёта и их пятилетний сын Акира, который, на удивление тоже держится, а ведь глазки так и готовы пустить поток слёз по смуглому личику. — Весь в отца!       Почему-то эти слова, сказанные когда-то отцом Аомине всплывают в голове именно сейчас.       Рёта тоже на удивление стоит столько, лишь изредка пошмыгивая носом, крепко сжимая ладонь мужа в одной руке, второй прижимая к себе сына. Для всех собравшихся здесь и сейчас, смерть родителей Аомине Дайки — большая потеря. Особенно для самого Дайки. Ведь как бы эгоистично по отношению к ним не вёл себя Аомине, эти люди всегда оставались для него самым дорогим, что у него есть (со временем этот список пополнил и Рёта с сыном) После того, как похороны закончились, вернувшийся домой Аомине тут же закрылся в спальне, оставив Рёту успокаивать сорвавшегося на плач сына. Внутри была пустота, будто всю душу высосали.       Через какое-то время матрац кровати прогибается под весом чужого тела, и Рёта ложиться рядом и обнимает Дайки со спины. В квартире непривычно тихо. Обычно в ней царит шум и гам, а не гробовая тишина: заливистый смех Аомине-младшего, ласковый постоянный говор любимого омеги и обычный раздражённый голос самого Аомине Дайки. Сейчас же ничего этого не было.       Аомине поворачивается к Рёте лицом. Тот слабо улыбается, и Аомине, не выдерживая, утыкается в грудь омеги лицом, обнимая и руками, и ногами, пытаясь удушиться сладким запахом мёда. А тот в ответ крепко прижимает к себе, сжимая в кулаках чёрную рубашку мужа, чувствуя, как его собственная намокает от слёз Дайки, плечи которого судорожно подрагивают…