Лолита. P. S

Я схожу с ума. Это все, что нужно знать. Я сумашедший, умалишенный, полоумный. Я несчастный, обречённый, заклейменный. Клеймо моё невидимо для людского ока. Я сам себе его поставил. Сам оклеймил себя, дорогой читатель. О, если бы ты только мог знать, как! Как, черт побери, я несчастен. Как меня разрывает на части, выварачивает наружу, оголяет нерв. Так патологоанатом вынимает органы и взвешивает с точностью до грамма. Вот - печень, без патологических изменений, немного увеличена, скажет он, так как пациент очень любил джинанас и употреблял его литрами. Да ещё и статейку в замшелую газетку напишет. Так, мол, и так, жил человек, и умер от передозировки джинанаса. И печень мою на первую страницу, чтобы люди не повторяли моих ошибок. А после печени возьмётся за почки, тоже скажет пару слов. И обязательно сделает акцент на вреде алкоголя и влияния его на органы. Особенно на мозг. Да если бы он знал, что я его только и пил, ради того чтобы он повлиял на этот самый мозг. Чтобы извилины мои распрямились, и больше никогда не дали мне понять, что такое боль. А сердце? Неужели у такого человека как я есть сердце? Да, мой читатель. Именно! Именно из-за него я - то и познал все лишения и горести моей, и без того никчёмной жизни. Сердце, которое билось и жаждало плоти, молодой, юной, детской плоти. О, мой читатель, как я сходил с ума от одных мыслей о ней. А это самое сердце так и билось о грудную клетку, словно хотело вырваться наружу и лично почувствовать блаженство прикосновений нежной детской ручки, едва покрытой пушком и гладкой, как шелк. Мозг и сердце - вот они, два виновника моей погибели. Моего социального уродства и всякого рода психических отклонений. Вот они - оплот всей гнусости моей души, мои губители. Это они сделали меня таким, каким вы меня знаете. Ах, лучше бы мне не родиться вовсе, и не знать таких терзаний. Моя несчастная мать, если бы она знала, что ждёт её сына, сама бы задавила свое дитя в колыбели, и кончила бы мою так и не начавшуюся жизнь, принесшую мне в итоге так много разочарований. Нет, лучше бы все таки задушила! И сама убилась бы, не выдержав чрезмерного горя. Но, увы. Она оставила меня в живых. Она меня не любила. Да, дорогой читатель. Потому что если бы она меня любила, то сделала бы аборт только узнав о своей беременности, и не обрекла бы меня на неудержимую, ежесекундную жажду к таким, как моя Лолита. Долорэс Гейс. До- ло- рэс. Долли. Лолита. Лола. Моя Нимфетка. Моё милое дитя. Моя названная дочь. Моя любовница. Моя любовь. О, моя Лолита, как же мне тебя не хватает! Как же ты ошиблась, когда убежала от меня. Я не был лучшим отцом и, возможно, не был лучшим любовником для тебя. Но я же любил тебя. Любил! Лолита, как же, ну как же ты бросила меня? Оставила своего единственного покровителя. Нет, ты просто убила меня. Но, на самом деле, я умер намного раньше, в том самом злополучном отеле, название коего как-то связано с охотой; или я умер ещё раньше, когда впервые увидел тебя в белых трусиках на загорелых ногах, лишённых волос, хрупких и быстрых ножках, которыми ты вытоптала мою душу. Лолита! Я умер для тебя, ещё даже не родившись. Ты никогда не обращала на меня должного внимания. Ты была со мной по принуждению, в безысходности, но никогда, ни секунды, ты меня не любила. Эта мысль, Лолита, приносит мне нестерпимую боль даже сейчас, особенно сейчас, когда я прозябаю в этой угрюмой серой комнате, с решетками на окнах, бесконечными часовыми, снующими туда - сюда невидимыми тенями в этой богадельне, торжественно называющийся тюрьмой. Судья, в длинной чёрной мантии, заносит молоточек для рокового удара. Так палач заносит свой меч для исполнения приговора. Как ничтожен этот человек. Вершитель судеб. Но, на самом деле, он обречён нести смерть и горе в семьи людей, не знающих, что такое честь и совесть, совершавших ужасные приступления людей, но все же людей. Нет, не меч, дорогой читатель, главное оружие палача, а страх; это сила, которой он сковывает его. Никакие кандалы не нужны человеку, который боится. Но ему не удастся меня заковать. Нет, я не настолько глуп, чтобы не боятся. Но я и не настолько жив, чтобы умереть. Тишина. В зале идёт засидание. Человек в чёрной мантии, называющий себя судьёй, неведомо кем назначенный и избранный. Этот жалкий человек, с пеной у рта доказывающий мою причастность к этому несчастному случаю. Я говорю несчастный случай, потому, что если бы это был счастливый случай, то я бы убил его с первой попытки, и наслаждался бы победой над этим негодяем, лишившим меня всего. Это он забрал мою Лолиту. Это он нагло украл моё сокровище. Это он - бездушный патологоанатом, который сухо выполняет свою работу и вырывает очередное сердце у очередной маленькой девочки, и даже не удосуживаеться залить его формалином, и как бы законсервировать нежные чувства молодого создания. Он сразу выкидает его на помойку, бродячим псам на потеху. Он даже не зашивает грудную клетку, в которой раньше обитал целый мир, а теперь зияет бесконечная чёрная дыра. Но его постигла участь похуже, чем этих девочек. Я стал его плачем. Это я сковал его. Это я обрушил на него свинцовый ливень, и я же спас его. Я всматриваюсь в эту черную мантию, и не вижу ничего кроме бескрайней тьмы. Тусклый свет, жалкий клочек грязно-серой бумаги, называемой Приговором. Тишина. Холод металла. Судья берет кюретку и делает аборт.