Лишь иногда

      Чезу не нравятся парни. Не в этом смысле. Никогда не нравились и никогда не будут. Но он любит Джона. Всегда любил и всегда будет. Пророс им, дышит им, делает — что угодно, сквозь огонь — рука об руку, и всё такое. Поэтому иногда, лишь иногда, они делают это.       Это ничего. Иногда даже неплохо. Весьма неплохо. И уж лучше так. Значительно лучше так, чем если Джон пойдёт и найдёт какого-нибудь незнакомца, чтобы на него насадиться и истечь кровью. Кого-то, кто захочет действительно его ранить. Снова.       Так что вот они. Это началось с «лишь один разочек», потом стало «всего лишь ещё один». Теперь это «лишь иногда». Но это ничего.       Джон метит следами зубов изголовье и кровавыми царапинами — кожу Чеза. Требует. Всегда требует. Но это тоже ничего. Чез привык. Не то чтобы ему нравилась эта часть. Физически — да, конечно. Ничего так. Иногда даже забавно. Но делает он это не потому.       Он делает это ради того, что следует после. Когда Джон наконец расслабляется. Действительно расслабляется. Падает в изнеможении. Замолкает. Смотрит вверх, встречаясь с ним глазами. И между ними не остаётся больше ничего. Никаких преград. Никакого страха. Это ненадолго, но эти секунды — великолепны. Иногда Чез даже думает, что Джон пытается поблагодарить — за всё — не словами, понятное дело. Говорить вслух пугает его до полусмерти. Но он может сказать так. Этими секундами полной откровенности. Даже если это молчание.       И в эти мгновения, что случаются после, Чез может притянуть его к себе. Втиснуть их тела одно в другое — так, как Джон «никаких грёбаных обнимашек, приятель» обычно не позволяет. И Чез чувствует, как грудь Джона вздымается и опадает в такт его собственному дыханию. Прохладный трепет на горячей коже. Чувствует, как бьются их сердца. И знает, что Джон жив. На самом деле жив. И в безопасности, насколько Джон Константин вообще может быть в безопасности. И иногда, лишь иногда, кажется, что всё и впрямь может стать хорошо.