Unrequited

      — А, может, я тебя люблю! — заявляет Клау в разгаре спора в качестве аргумента, но делает это чуть громче, чем стоило бы.       Пятый оборачивается и вопросительно изгибает бровь, молча окидывая сидящую за барной стойкой сестру изучающе-колючим — вовсе не юношеским — взглядом. Так продолжается недолго, пока он с деланным равнодушием не бросает:       — Ты пьяна, Клаудия.       Они сидят вдвоём в гостиной уже добрых три часа, хотя никто из них не планировал проводить вечер таким странным образом. Изначально каждый покинул свою комнату лишь за тем, чтобы опустошить отцовские запасы алкоголя, однако, увидев брата, Клаудия не удержалась от попытки заговорить с ним. Так, слово за слово, небрежная беседа превратилась в унылую попойку, где под крепкий шотландский скотч они обменивались нечастыми репликами, рассуждая о жизни.       Спор начался из-за высказанных Клау опасений на счёт состояния Пятого — её действительно тревожила вечная бледность парня и тёмные круги под глазами, выдававшие его хронический недосып. Конечно, сама женщина выглядела не лучше, но тут хотя бы можно было пенять на затяжную дружбу с наркотиками, употреблять которые она перестала чуть меньше трёх лет назад. Желания бросить пить у неё пока, впрочем, не возникало.       А вот Пятый походил, скорее, на вампира, нежели на наркомана, однако всё равно выглядел довольно болезненно, особенно, если учесть, что к своим "вторым шестнадцати" годам он заметно вытянулся в росте.       «Тебе какая, нахрен, разница?» — всё, что проворчал он в ответ, сидя в кресле и неотрывно глядя на пылающий в камине огонь.       Клаудия всегда немного побаивалась брата: в детстве она находила в нём нечто пугающее из-за его способности появляться из ниоткуда, а сейчас — из-за осознания того, что именно он пережил, и кем стал.       — Я трезвее тебя, mi hermano, — парирует она, и делает большой глоток из бокала, после чего встаёт с места. Пройдя несколько шагов, Клау пытается аккуратно сесть на пол напротив камина, но неуклюже заваливается набок.       — Угу, как же… — Пятый в последний момент успевает схватить её за локоть и удержать от удара головой о паркет. Она поднимает на него мутно-зелёные, густо и не особо аккуратно подведённые чёрным глаза, и широко улыбается. — Ты всё такая же идиотка, ты знаешь об этом? — будничным тоном произносит он, отпуская её.       — А ты — старый, вечно брюзжащий козёл, но я всё ещё тебя люблю, — смеётся Клаудия, внимательно разглядывая его лицо и про себя отмечая, как заметно он повзрослел за последние полтора года.       — Перестань нести чушь, меня это бесит! — Он хмурится и отворачивается, отпивая прямо из бутылки.       — Ой, ну подумаешь, козлом назвала… — отмахнулась она, кое-как опустившись на пол на колени. В поисках удобного положения женщина упёрлась подбородком себе в кулак, предварительно положив локоть на ручку кресла. — Не знала, что ты стал таким мнительным.       — Я не об этом… — тихо произносит Пятый, снова смотря в потрескивающий горящими поленьями камин. — Не говори мне, что любишь. Меня от этого коробит.       — А это ещё почему?       — Да потому что не умею я любить! — наконец рычит он, вновь повернувшись к сестре. — Я вообще ничего хорошего не могу почувствовать!       Клау непонимающе сводит брови к переносице, когда до неё спустя миг доходит смысл этих слов. А затем алкоголь в крови решает дать о себе знать окончательно, причём самым сумасшедшим образом: она чуть привстаёт, поравнявшись с Пятым так, что их лица оказываются в нескольких сантиметрах друг от друга.       — Ну так давай испытаем твою чувствительность… — Обе её руки тут же оказываются на его тощих, но уже довольно широких мальчишеских плечах. — Может, всё не настолько плохо?       Он явно хочет что-то возразить, но Клаудия действует быстро и решительно, прижимаясь губами к его губам. Вначале Пятый не отвечает на поцелуй, однако в какое-то мгновение перехватывает инициативу, отчего её сердце буквально переворачивается в груди. С каждой секундой он целует всё развязнее и глубже, и Клау слабо стонет, почувствовав прикосновение чужой прохладной ладони на своей шее.       Так продолжается до тех пор, пока Пятый железной хваткой не сжимает свои пальцы на горле сестры и грубо не отстраняет её от себя. Он дышит рвано и часто, а в потемневшем взгляде читается гнев пополам с болью.       — Как я и предполагал — ничего, — цедит он, продолжая удерживать Клаудию за шею. — Ты ошиблась.       Она запрокидывает голову назад и сдавленно хохочет, чем вводит Пятого в ступор, и его пальцы разжимаются сами собой. В тусклом освещении комнаты, исходящем от одного лишь камина, кудрявая, смеющаяся Клау кажется ему совсем юной, и только лучики морщинок в уголках глаз выдают в ней взрослую женщину.       Успокоившись, она, шатаясь, поднимается на ноги и поправляет задравшуюся на животе футболку из чёрной прозрачной сетки. Привычная худоба Клаудии видится Пятому особенно угловатой, и он ловит себя на мысли, что сестра всё ещё похожа на подростка.       — Ты чокнутая, — почти что злобно бросает он, вновь прикладываясь к бутылке с алкоголем.       Клау оборачивается, одаривая его напоследок своим обычным томным взглядом с поволокой — тягучим и до ужаса бесстыдным.       — Я знаю… — с нахальной ухмылкой пожимает плечами она. — А ты всегда был и остаёшься бессердечным ублюдком, бро, так что расслабься. Я всего-навсего пошутила.       Прихватив с барной стойки бутылку джина и взмахнув на прощание рукой с татуировкой «пока» на ладони, Клаудия удаляется из гостиной, не оглядываясь. Она поднимается на второй этаж, закрывается в своей комнате, и, прислонившись спиной к двери, тихонечко сползает по ней вниз прямиком на пол.       Клау готова проклинать себя за этот спонтанный, пьяный порыв, но вопреки всему радуется, потому что только сейчас ей хватило духу поцеловать того, в кого она безответно влюблена с самого детства. Впервые дурная репутация непутёвой девки сыграла ей на руку, и можно было не переживать насчёт того, как вести себя с Пятым дальше — он точно не воспринял её выходку всерьёз, и, возможно, уже к утру всё забудет. Как никогда ранее Клаудия рада своему умению смеяться и шутить в любой ситуации: будь то страх, неловкость или даже слёзы, совсем как в эту минуту.       И она улыбается, понимая, что это, наверное, совершенно не свойственно нормальным людям — говорить сокровенное в шутку, чтобы никто так и не понял, что это правда.