Он не думает

О, нет, он не думает. Он не думает ни о чём. Когда рога задевают раму окна (ох, опять сколы обрабатывать заживляющей мазью), и стекло, холодное и прозрачное, как горная пещера Йети, разлетается осколками по ковру, в его голове ни единой мысли. Ребёнок истошно орёт, хотя Джеймс не делает ничего, чтобы испугать его — не потому что он не на работе, ему просто не до того. Хотя родословная Салливанов даёт о себе знать, и огромная рогатая гора мышц, влезающая в окно, сама по себе зрелище для ребёнка ужасающее. Многолетний стаж тоже делает своё дело — на самом краю сознания-подсознания проносится математически-интуитивный расчёт, что этот детский крик заполнил бы две банки, может, даже две с половиной… Но сейчас это не имеет значения. Имеет значение дверь и рывок, который он совершает через комнату, хлипкая ручка, которую он в порыве чуть не отрывает, но она всё же выдерживает, и дверь открывается. Салли не думает, когда кричит предостережения— «С дороги, прочь, пропустите!» — и мощным жестом откидывает с пути коллегу — запоздало приходит осознание, что это бедолага Джордж, который и так за последние дни натерпелся с 23-19, поэтому секунду Салли тратит на то, чтобы оглянуться и извиниться. Скорость он при этом не сбавляет. Секунда проходит, и ему уже неважно, насколько искренне прозвучало извинение. Он не думает об этом. Он вообще ни о чём не думает. Он раскидывает коллег из других отделов, тех, кто не очень расторопен или недостаточно умён, чтобы сейчас уйти с его дороги, и бежит по опостылевше одинаковым коридорам, маршрутом, которым никогда прежде не ходил — да и зачем страшиле ходить в технической части здания корпорации? Ох, да. Теперь есть причина. Бирюзовая шерсть всё ещё мокрая от гималайского снега, в котором он знатно извалялся. Хотя частично это уже пот, пропитавший густой пятнистый покров — физическая форма у Джеймса отличная, но к таким длительным забегам он точно не привык. Дыхание уже давно сбилось, и горло обжигает каждый вдох, но это такие пустяки, мелочи, ей-богу! Каким-то чудом маршрут оказывается верным, ведь Салливан выбегает прямо к нужному закутку с щитком инструментов на фальшивой стене. У него нет времени разгадывать загадку, которую умница Бу решила за те секунды, что он отвернулся в поисках Майка — он просто цепляет огромными лапищами трубы, на которых висит щиток, и одним резким движением срывает кусок стены. Он даже не замечает, куда откидывает его потом. Он просто не думает. И если во время бега по тёмному коридору в его голове могли появиться мысли о стратегии или хотя бы приблизительном плане, то после того, как уши уловили крик малышки — «Киса!..» — он уже точно не о чём не думает. Он просто несётся, сломя голову, в то место, где какофонией рабочего воя и треска нарастает шум машины, туда, откуда раздаётся пронзительный вопль Бу — и впервые в жизни он пугается детского крика. Но он не думает об этом факте, эта мысль проходит мимо него, неясная, как очертания в дыме, через завесу которого он прорывается. И когда яростный рёв, грозный рык, от которого отпрянули все стоявшие у пульта управления, перекрывает шум машины, Салли мог бы подумать о том, что Бу теперь ещё больше его испугается, а ведь он и так до чёртиков напугал её в тренировочной комнате… Но он не думает об этом. О не думает ни о чём, кроме того, что он успел, он спас малышку до того, как эти гады что-то с ней сделали, что она улыбается ему и не вырывается, что она больше не боится его. Он думает только о том, что она доверчиво тянет к нему свои ручки… …и что им пора убираться отсюда. И наконец доставить малышку домой.