позвони, когда перестанешь ставиться героином

Влад со всей дури влетает в кафельную стену, ударяясь об нее спиной. На доли секунды в голове появляется мысль о том, что, наверное, стоит перестать таскать свое тело по всяким блядушникам, или, как принято в обществе, — клубам. Но в глазах начало резко темнеть от боли, словно миллионы игл пронизывают и спину, и безбожно прокуренные легкие, и все, все мысли Айкко вмиг стали улетучиваться. Он, закашливаясь, сипло пытается втянуть воздух. Тьма немного проясняется, и силуэт, обрамленный неоновым светом, становится четче. Влад не хочет на него смотреть, на того, кто втолкнул его в эту убогую комнату, которую даже язык не поворачивается назвать туалетом. И так знает кто. Ровно, как и то, что ему не дадут отсюда уйти без очередных нотаций по поводу вреда и подобной никому не нужной хуйни. Он начинает хрипло и как-то даже безумно смеяться от того, что эти нудные лекции ему читает человек, который является главным барыгой в этом дрянном городе. Истерика прекращается также быстро, как и началась. Все мысли уходят на второй план, когда запястья Влада с силой сжимает адски горячая ладонь, показывая, что вырываться нет смысла. Да и вообще, кто будет, а точнее сможет, сопротивляться в обдолбанном состоянии? — На меня смотри. Да уж, злой Ангел — это пиздец, в полном и абсолютном смысле этого слова. И без того низкий голос становится еще ниже и каким-то дьявольски рычащим. Ненависть и злость буквально застилают глаза Юры, когда он замечает, что его Влад снова проваливается в себя. Рука Перфилова обхватывает шею Айкко и жестко сжимает, прибивая того к стене. Под пальцами судорожно бьется пульс. Это слишком сильно завораживает. Юру охватывают воспоминания того весеннего прохладного утра, когда его Владик, укутавшись в тонкое одеяло, лежал у него на коленях, а сам он водил пальцами по этому самому месту, по татуировке, и как Айкко, ярко улыбаясь в свете ранних солнечных лучей тихим спросонья голосом говорил, что ему щекотно. А сам, щурясь от удовольствия, еще больше прижимался к ласковой руке. Влад неохотно открывает глаза, но смотрит не на Юру. Не хочет. Он упорно, с какой-то даже детской обиженной настойчивостью, вглядывается в слепящий свет уебско-красной лампы до тех пор, пока на глазах от боли не выступают слезы. Нахуй эти недосветильники в туалете? — Влад. Айкко снова зажмуривается, чувствуя, как теплые слезы скатываются по онемевшим щекам. Он выдыхает, понимая, что хватка слабеет, но перед глазами все еще продолжают приятно вспыхивать и растворяться в бездне кроваво-бордовые цветы. Они каким-то образом успокаивают и отдаляют от всей этой паршивой ситуации. — Сколько раз я с тобой разговаривал по этому поводу? Айкко разлепляет веки и уставши смотрит на Юру, но глаза видят перед собой только черноту. Паника резко захлестнула сознание, и, обезумевши, Влад начинает вырывать ноющие руки. Однако реакция чистого Ангела намного быстрее, и Айкко снова бьют о стену, — теперь уже точно не отпустят. — Ты идешь со мной. — Перфилов произносит это, раздраженно скалясь. Ему искренне не нравилось все это, не нравилось бить дорогого ему человека, не нравилось приносить ему боль. А был ли другой выход? Возможно, но Юра в притык не видел его. — Как ты меня заебал. — С ненавистью выплевывает Влад осипшим голосом, молниеносно получая в ответ сильную пощечину. — Не хочешь по-хорошему, — Юра, задумываясь, делает небольшую паузу, — ладно. Ангел резко и с остервенением пережимает парню сонную артерию, с трепетом внутри ожидая, когда Айкко потеряет сознание.