Жизнь продолжалась...

      — Ну что, Мусор, каково это знать, что твоё драгоценное Небо, босс — мёртв? Что ты не смог его защитить? — с усмешкой поинтересовался Занзас, завалившись в кабинет с таким лихим выражением лица, будто самолично только что отправил всех врагов на тот свет. У него всегда был такой вид с тех пор, как он смирился, что боссом ему не стать и придётся минимум сотрудничать с Десятым. Эта маска ломалась у него в присутствии лишь одного человека, которого тот воспринимал слишком близко к сердцу и которого больше не было…       Реохей хмыкнул невесело в ответ:       — Ты знаешь, каково это, не хуже меня, — заметил он, пытаясь расслабиться в большом глубоком кресле. Вот только… не получалось. За несколько дней прошедших со дня похорон Тсунаёши, ему никак не удавалось расслабиться. Всё время перед глазами было белое, мёртвое лицо босса, лучшего друга, Неба… Он умер, его убили, его больше не было, и осознание этого уничтожало изнутри самого Реохея. Он и сам был мёртв, потому что Тсуна был для него и путеводной звездой, и смыслом жизни, и целым миром, как и для любого из хранителей. Потому что без неба не было ни дождя, ни грозы, ни урагана, ни облаков, ни тумана, ни солнца. Ничего не было.       Конечно, так лишь казалось из-за боли и пустоты, поселившихся в душе, в разуме, в теле, из-за чего не было ни сил, ни эмоций, ни желаний. А ведь жизнь-то — если так можно было назвать теперь его существование — продолжалась. Реохей не знал, где находились его товарищи, не знал, живы ли они, разве что, кроме Хаято, который торчал в штабе. Но зато он знал, что не время было расслабляться. Бьякуран не собирался останавливаться на достигнутом, а они обязаны были защитить если не мир — куда им теперь это, без неба-то — то хотя бы своих людей, остатки Вонголы, прятавшейся по тайным убежищам. Надежды на победу? Они умерли вместе с Тсуной. Он бы не простил им это, конечно, но иначе они не могли. Они, то есть он, мог только механически исполнять обязанности, долг. Эта причина и привела его в тайный штаб Варии.       Раньше за возможность попасть сюда пришлось бы повоевать, но теперь… его пустили без вопросов. Даже не стали провожать. И он беспрепятственно попал в пустой кабинет Занзаса.       Ждать… пришлось недолго.       Вместо ответа босс отряда убийц молча поставил ему под руку, на журнальный столик, бокал, наливая в него виски. И себе налил, разумеется, тоже. И только тогда спросил:       — Выпьешь со мной? За Саваду? — голос Занзаса дрогнул, что не укрылось от внимания Реохея. Он присмотрелся к боссу Варии и сразу понял, что лихой внешний вид на этот раз был лишь бравадой, необходимой, чтобы скрыть истинное положение вещей. Нет, Занзас казался таким, каким был всегда, и подчинённых это наверняка устраивало: босс был в бодром расположении духа, значит, волноваться не о чем, значит, шанс на победу был…       Наверное только те, кто близко знали его стали бы присматриваться. И обнаружили бы… глубокие тени, залёгшие под глазами, раннюю седину в волосах, помятую, несвежую рубашку, в которой явно спали, трёхдневную щетину, да и вообще общий запущенный, неухоженный вид. И дело было вовсе не в войне.       Для хранителей не был секретом тот факт, что Тсунаёши спал с Занзасом. Нечасто, и вряд ли они имели друг к другу какие-то серьёзные чувства, но отношения у них были. Об этом знала даже Кеока, которая отчего-то — и Реохей понимал, от чего — не только прощала мужу измены, но и сама частенько отправляла его в Варию. Просто они, два босса, срывали друг на друге напряжение нервов, накопившиеся отнюдь не положительные эмоции, не опасаясь, что партнёр пострадает. Когда-то они просто дрались, и этого хватало. Как драки перешли в страсть, наверное, никто, кроме них и не знал. Реохей только видел последствия, молча, без вопросов, залечивая трещины в костях, кровоподтёки и… засосы.       Теперь, когда Тсуны не было, он видел и другие последствия той связи. Они отражались болью и безысходностью в алых глазах Занзаса. Реохей это видел и… осознавал, что какие-то чувства между этими двумя всё же были…       — Выпью, — ответил он на заданные ранее вопросы, забирая стакан с любимым пойлом босса Варии. И, честно признаваясь себе, Реохей понимал, что хотелось не выпить за упокой или в память, хотелось напиться до поросячьего визга, состояния, когда собственного имени вспомнить не можешь. Хотелось забыться. Компания Занзаса в этом нелёгком деле казалась подходящей.       Они пили в тишине. Порцию за порцией. Ведь дела могли подождать, а слова были не нужны. И всё же, босс Варии нарушил молчание, тихо спросив:       — А ведь для тебя он был тоже кем-то более значимым, чем просто боссом или другом, да?       И было что-то в этом вопросе невообразимо сложного, того, из-за чего простой и трудный ответ застревал в горле, а на глаза наворачивались слёзы. Реохей сглотнул, невидяще уставившись в бокал с виски. Где-то внутри, в солнечном сплетении, рождалось странное ощущение, то ли тошноты, то ли боли. Оно мешало дышать, оно мешало мыслить… И возвращались, казалось, уже оставленные в прошлом эмоции.       Он ведь успел пережить смерть Тсуны, успел смириться, успел подумать, что не вправе смотреть на собственный пистолет с вожделением самоубийцы. Он успел решить, что будет делать, как дальше жить…       Хаято назвал его бесчувственным, съездил ему по физиономии, потому что во время похорон он стоял над гробом так, будто умерший ничего для него не значил. Реохею было всё равно, он сумел справиться с эмоциями тогда, напомнив и Гокудере, что стоило держать себя в руках, потому что иного Тсуна не одобрил бы.       Да, тогда он справился с эмоциями, но теперь… Теперь Занзас, чёртов ублюдок, всего одним вопросом умудрился снова их разбудить, словно задев внутри что-то живое, что ещё осталось в нём, что-то болезненно нарывающее. И теперь оно, это что-то, воспалилось, распространяя то ли по телу, то ли в душе неизлечимые, смертельные миазмы невообразимой муки. Внешне оставаясь спокойным, даже равнодушным, внутри Реохея трясло. И на ответе это сказалось:       — Он был моим небом… — напомнил он внезапно осипшим, непослушным голосом. А Занзас словно того и ждал, словно видел целую бурю эмоций, что раздирала его изнутри, раз наклонился к нему и, едко ухмыльнувшись, уточнил:       — Только небом?       Реохей глянул на него исподлобья и тут же отвернулся. Не в силах был видеть безразличный и даже безжалостный взгляд босса Варии, так легко вытаскивающий из глубин души то, что он отрицал даже перед самим собой много лет.       — А он знал об этом, знаешь? — насмешливо продолжал Занзас. Реохей чувствовал его проницательный взгляд на себе. Взгляд, от которого хотелось закрыться, спрятаться, сбежать. Он пробирал до мурашек и видел насквозь. — Знал, почему ты женился на подружке сестры сразу, как только та согласилась стать его женой. Знал, почему ты старался как можно реже появляться на званых ужинах его семейства. Знал, почему ты с таким мазохистским удовольствием залечивал на нём мои укусы… — со вкусом закончил вариец.       — Замолчи! — не выдержав, рявкнул Реохей. Занзас рассмеялся низким, чуть хриплым хохотом, от которого мурашки бежали по телу, и хотелось вмазать по наглой морде со всем экстримом, как раньше, как тогда, когда он врезал ему за измену Тсуны сестре…       Закрыв глаза, Реохей постарался взять эмоции под контроль, дышал глубоко, размеренно, как на тренировках по боксу, которые давным-давно забыл.       — Он мёртв. Всё равно мёртв. Это… уже не важно, — выдохнул он судорожно и совсем тихо закончил: — И не было важно.       Занзас снова хмыкнул, поднимаясь с дивана, чтобы внезапно опуститься перед Реохеем на корточки. Забирая из его рук стакан и отставляя на столик, босс Варии обхватил пальцами его подбородок, заставляя смотреть в свои глаза:       — Ты прав. Он мёртв. Но мы ещё живы, — произнёс Занзас, прежде чем властно, но в то же время осторожно коснуться его губ своими.       Реохей неосознанно ответил на поцелуй, не сразу понимая, что произошло. А когда до него дошло — замер. Занзас тут же отстранился, но смотрел в глаза. И не было в его очах насмешки более, была лишь ничем не прикрытая тоска. Та же тоска, которая рвала душу и разум самого Реохея. Та же невыносимая тоска, которая требовала забытья. Он видел её, словно отражение в зеркале, видел то же желание наплевать на всё и совершить что-то безумное, что-то, что заглушило бы чувства, что-то, последствия чего были бы просто неважны. А что он мог? Убить себя или пойти мстить он не имел права по многим причинам. А вот переспать, изменив жене, с кем-то, кого ещё совсем недавно хотел убить, не чтобы отомстить за сестру, а из ревности к… Небу. Переспать с тем, в ком ныне видел отражение своей боли…       За следующим поцелуем он потянулся уже сам, вцепившись в плечи босса Варии и падая на него, когда Занзас потянул из кресла на себя.       Реохей целовал напористо, кажется, пытаясь то ли сдержать, то ли высвободить всю накопившуюся боль вот так, через страсть. И Занзас поддавался, легко, отвечая, зарываясь в волосы солнца Вонголы, прижимая его к себе, оглаживая сквозь батистовую сорочку рельефные бока, впиваясь ногтями в плечи. И в боли, общей, одной на двоих, рождалось желание.       Губы, будто бы сами, соскользнули с губ, прочерчивая влажную дорожку торопливых поцелуев к скулам, и от скул — к уху. Зубы прикусили мочку, оттянули, и Занзас нервно выдохнул, выгибая шею, подставляясь тому, кого ещё пару недель назад называл насмешливо и снисходительно щенком. И Реохей пользовался податливостью, несдержанно кусая за ухом, больно, до крови, потому что руки дрожали от переизбытка эмоций, потому что воспалённые событиями последней недели нервы требовали выхода. И не только у него.       Ткань трещала и лопалась по швам от нетерпеливых попыток сдёрнуть её, как лишнее, мешающееся. Возбуждённые члены, стиснутые узкими брюками, тоже требовали свободы и получили её, когда раздражённый Занзас, замучившийся воевать с ремнём хранителя Вонголы, просто спалил его. И пламя Ярости вырвалось на волю, лишь подзуживая и без того огненную страсть, и пламя Солнца, словно отозвалось на зов, не чистого, но небесного огня. Они смешивались, испепеляя остатки одежды и распаляя и без того разгорячённых хозяев ещё сильнее.       Реохей давил на тело босса Варии своим весом, кажется, пытаясь срастись с ним. И всё никак не мог оторваться от шеи Занзаса, наливавшейся кровоподтёками очень быстро. Босс Варии закрыл глаза и тянул хранителя Вонголы за волосы больно, чуть не вырывая их, кусал обнажившиеся плечи, раздирал когтями спину в кровь, щипался, сжимал коленями, кажется, до хруста костей. Причинял боль, как будто мстил за ту агонию, что уничтожала его душу. И Реохей отвечал тем же. Как оголодавшие звери, они терзали друг другу плоть зубами, когтями. В боли физической они пытались заглушить душевные муки. И выгибались на встречу друг другу так, как тонущие цеплялись за солому в надежде выжить.       И не было лишних слов и долгих прелюдий. Реохей просто спустился болезненными засосами к паху подозрительно податливого Занзаса, а после, укусив внутреннюю сторону бедра, посмотрел вопросительно ему в подёрнутые пеленой вожделения глаза: спрашивал, кто первый. Тот только хмыкнул и тут же забросил одну ногу Реохею на плечо, с вызовом глянув на него. Мол, давай, если не струсишь.       Реохей не струсил. Смазка? Контрацептивы? Подготовка? Да им на всё было плевать! Больно? Хорошо, так было даже лучше.       Член проталкивался в задницу Занзаса медленно, его болезненно сжимало стенками пульсировавшей прямой кишки, невыносимо тянуло уздечку, казалось, готовую порваться. Но он упорно давил, тараня чужое тело, разрывая на части, как казалось. Босс Варии дышал тяжело, загнанно, пытался расслабиться, до хруста рёбер сжимая его в объятиях от боли.       В нос резко ударил железистый запах — они не перепутали бы его ни с чем — и дело пошло легче: Реохей не был уверен, чья это была кровь, но это ему было и не важно, если она отлично исполняла роль смазки.       И всё равно первые фрикции дались нелегко. Пот скатывался по лицу и телу, ягодицы и бёдра тянуло от напряжения, в висках стучало то ли пульсом, то ли мыслью о том, что мёртв. Занзас, не расслабившись толком, подмахивал бёдрами, хоть и слабо, насаживался, мычал что-то нечленораздельное. Выгибался, закатывал глаза и скулил. Сначала едва слышно, но, кажется, легче не становилось, и звук нарастал, как набат приближавшейся неизбежной судьбы. И сжимался, просто от боли, всё сильнее впиваясь в кожу спины Реохея, цепляясь ногтями за малейшие неровности, и тянул за них, тянул, не понимая, что это шрамы, не понимая даже тогда, когда пальцам стало влажно и скользко, не от пота, от крови. И орали оба, не понимая, кто именно из них кричит и от чего. Не были уверены, что вообще чувствуют собственные тела. Удовольствие? Его они тоже не чувствовали. А может боль физическая и была для них удовольствием в тот момент.       Реохей натягивал Занзаса снова и снова, мучая его и себя, не чувствуя бёдер от бешеного темпа, не чувствуя пальцев, от силы, с которой вцепился в босса Варии. И орал, орал, чувствуя, как горлу подкатывал комок, сродни тошноте. Ему казалось, что он сейчас или кончит, или его стошнит, или он так и умрёт. Занзас под руками выгибался до такого хруста, что казалось, сам себя сломает. Изо рта его помимо крика, сочилась слюна. А он всё мучил его и мучил, и никак не мог кончить, ощущая болезненный стояк, но не удовольствие от движения, а боль. Силы заканчивались, но он и этого не ощущал, снова и снова вколачиваясь в чужое тело. Ему казалось, сбавит темп или остановится — умрёт.       У обоих сводило судорогами до защемления одни мышцы, немели — другие, выворачивались и хрустели суставы у Занзаса, разодранные им старые шрамы на спине у Реохея невыносимо щипало от солёного пота, но они продолжали двигаться, просто не в силах остановиться. И не кричали уже, выли, в голос, в унисон, хрипели, скулили. И это, чёрт возьми, приносило удовольствие! Удовольствие и забытьё!       Сам не замечая этого, Занзас стал обмякать в объятиях хранителя Вонголы, боль пронзала его, разрывала, но и скапливалась где-то в паху, и помимо неё он стал чувствовать… как взрываются ощущениями нервные окончания, электрическими импульсами ощутимо посылая по позвоночнику в мозг, в затылок, какие-то сигналы. И каждое движение, каждое действие Реохея вызывало отклик. Хотелось сдохнуть, хотелось, чтоб это не кончалось, хотелось кончить, хотелось, чтобы всё оказалось сном, кошмаром больного воображения. Вот только боль он чувствовал, вот только не кончалось. И жгучая смесь пламени Ярости и Солнца, залечивая одни раны и оставляя другие, ожоговые, лишь усиливало ощущение. Он потянулся руками к члену, и, задев пальцем головку, случайно, заорал от внезапного удовольствия так, что тут же… сорвал голос, подавился, но закашляться ему не дал Реохей, сжав одновременно стояк и горло. Занзас судорожно хватал воздух, на инстинктах пытаясь вдохнуть, но не мог, перед глазами темнело, кровь стучала в затылке. А внутри просыпались инстинкты, ещё не сдохшие инстинкты самосохранения. Они требовали сопротивления и разрядки, потому что яйца сводило болью, а ощущения подсказывали, что так он не кончит. От того, собрав остатки сил и воли в сжатый кулак, он сделал над собой усилие и опрокинул Реохея на спину.       Тот осознал это, когда почувствовал, как саданулся затылком о пол, а сверху навалился всем телом Занзас. Его трясло крупной дрожью, он пытался, но не мог с первого раза опереться на руки и приподняться, чтобы соскользнуть с окровавленного члена и каким-то неведомым образом перевернуть самого Реохея на живот, вдавливая в пол щекой. Но всё же сделал это. И, воспользовавшись эффектом неожиданности, неловко, едва не сорвавшись, засадил хранителю Вонголы сразу на всю длину по самые яйца. Тот завопил не своим голосом, чувствуя, как его прострелило острой болью от задницы до макушки, боли, которая не стихала. А попытавшись на инстинктах прогнуться в спине, сжиматься в попытке уйти от ощущений — внезапно понял, что кончает. И заорал, не слыша себя, не слыша, но чувствуя, как Занзас с хрипом тоже кончал, ударяя горячей струёй, казалось, а может, так и было — в открытую рану. Всё кончал и кончал, рухнув на него, пачкаясь в крови из лопнувших шрамов на спине, и дышал, просто дышал, пытаясь восстановить дыхание и не замечая, как перед глазами окончательно потемнело.       Мир вокруг качало и вертело, как лодочку в шторм. Удовольствие накрывало волнами с головой, то отступая, то накрывая с новой силой, взрываясь бурей ощущений и эмоций, выжигая, казалось, каждый нерв во всём теле. Их трясло. Но боль ослабевала и пламя, бушевавшее вокруг них от эмоций, гасло, оставляя после себя лишь холод, пустоту, неприятно тянувшие раны и усталость. Сил шевелиться не было, думать — тоже. И это было величайшее блаженство: просто лежать, чувствуя чужое дыхание, слыша биение двух сердец…       И сколько они так провалялись, в полузабытьи — никто из них не знал. Но время беспощадно шло, и осознание вместе с силами возвращались. И Занзас, скатываясь с Реохея, сначала сел, скрипнув зубами от боли, а затем и встал, поднимая и хранителя Вонголы.       Потом, после душа, после попыток долечиться, воспользовавшись пламенем посмертной воли, после бесполезных потуг привести себя в порядок, они снова пили. И немало бокалов виски спустя — заговорили. Легче ли им стало? И да, потому что накопившиеся эмоции они выплеснули, разделив на двоих, и нет, ведь боль никуда не делась.       Но, всё же, Занзас нашёл в себе силы сипло, едва слышно из-за сорванных связок, поинтересоваться:       — Ты ведь пришёл по делу?       — Завещание, — всего одно слово произнёс Реохей в ответ, передавая объёмистый конверт, залитый по старинке сургучом с печатью в виде римской десятки. Занзас вскрыл её мгновенно, откладывая документы в сторону и вчитываясь в письмо, быстро пробегая взглядом по строчкам. Он стоял в тот момент и… что-то такое было написано там Тсуной, что даже босс Варии пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы не стена, возле которой он и стоял. И судорожный вздох на грани слышимости от Реохея не укрылся.       Он знал, что там, в конверте. Не всё, но… знал. Занзасу предстояло взвалить на себя обязанности босса Вонголы. Не десятого, как он хотел когда-то, но одиннадцатого. Ему предстояло продолжить войну без надежды на победу. Или…       — Занзас?.. — позвал Реохей, когда увидел, как дёрнулся в подобии улыбки уголок рта того. Босс Варии смял письмо в кулаке, сжигая пламенем, прикрыл глаза и тихо выдохнул:       — Ублюдок, даже сдохнуть без плана не мог…       Когда он открыл глаза — на Реохея смотрел уже не человек, раздавленный гибелью кого-то большего, чем просто босса, а настоящее решительное, властное и непокорное Небо, не Варии, Вонголы.       — Готовься, Мусор. Мы ещё повоюем… — неприятно ухмыльнулся он. Ухмыльнулся так, будто предвкушал расправу над врагами, месть, будто… в нём воскресла надежда.       Реохей скептично хмыкнул, но воевать — был готов. Всё-таки ему больше ничего не оставалось. А чувства… Чтож, чувства, в том числе тоску и чувство вины, он снова преодолеет. В конце концов, Тсуна не одобрил бы иные варианты, да и новый босс, кажется, не собирался позволять ему расслабляться.       Жизнь продолжалась…