Когда у Куросаки в глотке появляется кусок наждачной бумаги, мешающий глотать, говорить и дышать, Ичиго просто пьёт микстуру от боли в горле, заедая её леденцами от того же, и продолжает
учиться-очищать-спасать-учиться и дальше по кругу.
Когда горло не проходит ни через неделю, ни через две, Ичиго решает идти с повинной к отцу —
если тот ещё не заметил пропажу лекарств — но его останавливает ощущение чего-то очень странного —
шёлкового — и лишнего на языке. У него во рту лепесток. Куросаки пробивает на нервный смешок: харкать лепестками, пока не задохнёшься —
прямо как в аниме, которые смотрит Юзу — страннее и глупее смерти не придумать. Да и причин для этой ханахаки —
цветочная тошнота, Ками, как глупо — не было. Ичиго не любит, его в этом плане никто не привлекает — да, это достаточно
странно, но Куросаки младшего это не волнует.
Когда Ичиго задумывается над тем, кто стал причиной того, что жить ему осталось примерно полгода —
вроде столько давали врачи всё в тех же аниме — он впадает в ступор. Он восхищается и уважает многих, причём каждого настолько по-особенному, что теряется —
всего этого слишком много и хочется побиться в истерике, но ведь нельзя — Ичиго вроде бы сильный и не девчонка. Менос что твориться в этом мире, но Куросаки почему-то откровенно плевать — как-нибудь —
как всегда — справится. Пара металлических смешков голове вернули обычный боевой настрой — Зангетсу всё ещё с ним, но не скажут —
хоть и знают, Ичиго уверен — из-за кого всё это происходит. Потому что Куросаки это не нужно.
Когда лепестки лезут из второго временного посреди урока, смолкает весь класс —
кто-то не знает или не понимает, что происходит, а кто-то просто поражён: рыжий хулиган умеет любить — а Куросаки смахивает своё цветочное проклятье в платок и неспеша убирает в карман, как будто ничего странного не произошло — это
не он только что
кашлял цветами или же делал это
всегда и пора бы уже всем
привыкнуть. После звонка на все вопросы — если они не были проигнорированы — в качестве ответа звучит знакомое: «
Всё хорошо, не беспокойтесь.» Взгляд у парня спокойный, успокаивающий друзей своим наличием: Ичиго уверен, что всё будет хорошо, а значит так и будет.
Когда пару дней спустя приступ начинается во время ужина —
с него так просто не сбежать, а приступ слишком сильный, чтобы спрятать лепестки в кулак — Ичиго впервые пугается. Но боится он не за себя, а причинить психический вред девочкам видом брата, медленно умирающего от цветов, выбравших его в качестве клумбы. Звон пиалы, выпавшей из рук Юзу, приводит Ишшина в чувства настолько, что он быстро,
будто в шунпо, вытаскивает сына в коридор. Карин хватает только на то, чтобы накрыть кучку лепестков полотенцем, пряча их от близняшки, но Юзу успевает заметить, что эти лепестки-чувства все разные. Эта странность заставляет девчушку нахмуриться точь-в-точь брат.
Когда приступ закончился Ичиго подвергся бесполезному допросу со стороны отца, за время которого ведро с лепестками оказывается у сестёр, пытающихся по значению цветов определить, в кого влюбился их брат, но ничего не получается —
почти все цветы означают дружбу и семью и только один влюблённость. Ичиго обещает, что всё будет в порядке и девочки успокаиваются — верят, ведь брат всегда держит слово, которое когда-то дал.
Когда через месяц приступ начинается посреди тренировки на полигоне вайзардов, Ичиго ставит себе новый рекорд скорости в шунпо и убегает посреди спарринга с Исидой, подальше от всех, кто наблюдал за их поединком, надеясь, что никто за ним не последует. Так и происходит: люди печально смотрят вслед, но отвлекают шинигами от нежелающего показывать слабость друга. А Куросаки уже почти что выблёвывает лёгкие вместе с бутонами цветов, измазанных в крови, где-то в ближайшем переулке. У него явно меньше пять месяцев в запасе. Ичиго криво усмехается, вытирая кровь и возвращаясь обратно -
жалко, что обманул сестричек.
Когда Ичиго пару-тройку раз за урок молча вылетает из кабинета, никто уже не обращает такого внимания, но каждый хлопок дверей вызывает видение отхаркивающего бутоны и кровь, задыхающегося парня. Это достаточно противное и ужасающее зрелище, потому что весь вид Куросаки говорит о том, как его это всё достало, однако он ничего не делает, как будто от его бездействия не зависит его жизнь. Будто чувства, убивающие его, неприятны, но необходимы.
Когда проходит три с половиной месяца, Ичиго просыпается от боли и понимает, что если сейчас не встанет, то, скорее всего, задохнётся. Но встать не получается, получается только с грохотом скатиться с кровати, хрипя невнятные проклятья. Прибежавший на шум отец помогает сесть и буквально выбивает застрявшие в глотке бутоны, повторяя это каждые полчаса, даже закрыв на день больницу. Куросаки-старший пытается вытянуть из сына хоть слово, но получает только пару невнятных хрипов.
Когда бутоны лезут в отсутствие отошедшего Ишшина, Ичиго рефлекторно хватается за горло, не пытаясь, впрочем, особо очистить забитую глотку. Поэтому он так и застывает: расслабленное тело с букетом цветов, торчащих изо рта и истекающих кровью. Ужасно, но по своему красиво. И только редкий-редкий пульс —
удар в минуту-две — и отсутствие духовной оболочки доказывают, что парень всё ещё жив.
***
Когда Ичиго открывает глаза после приступа, вокруг него клубами стелется непроглядная тьма, и ото всюду слышится тихий-тихий —
шепчаще-звонкий, отчего-то ядовитый — голос, очень знакомо шепчет извинения, мягкими руками вплетая в, почему-то, длинные волосы алые Хиганбаны. Душный —
лилейно-мёртвый — воздух сжимает человека в крепких —
до потери сознания, но не менее мягко — объятиях, а Ичиго закрывает невидящие —
слепые — глаза и видит картины — яркие пятна с кровавым привкусом.
Доченька, Гонсён, Гонсён, куда же ты собралась?
К красному холму рвать цветы
Когда в комнату входит Рукия, все смолкают. Очередная попытка найти рыжего шинигами провалилась, о чём говорит порванное в паре мест, больше не белоснежное, хаори с подснежниками и мешки под глазами. Души Ичиго нет ни в Сейрейтее ни в Руконгае, но есть Ичика —
яркая, задорная, красно-рыжая, ни капли не хмурая — и все живут дальше, стараясь не искать в девочке другого человека.
Семь стебельков алых, как кровь, семь стебельков
Ровно столько лет моему ребёнку
Когда Юзу выходит на улицу, то видит счастливые ореховые глаза под ни разу не нахмуренными бровями. Её сын похож на её старшего брата чуть-чуть внешне и чуть-чуть внутри —
Казуи нравятся цветы на похоронной клумбе Ичиго и не нравится отчётливо видеть призраков.
Ах, не плачь, не рви цветы Хиганбана, красные, страшные цветы
Когда Орихиме видит рыжие —
очень мягкие — вихры видящего плюсов Казуи и красные всполохи хвоста бойкой Ичики в школе, она улыбается мягко —
как всегда — делится с ними не острой стороной шоколадки и подталкивает со звонком в класс, оправдывая слёзы, стоящие в глазах, жгучестью перца.
Хиганбана, день за днём семь стебельков алых как кровь.
«Семь и два стебельков, красных, как ночь, семнадцать лепестков.»
Когда звучит переделанная —
неправильная — строчка, Ичиго распахивает глаза —
тьма всё ещё рядом — и чувствует прорастающие сквозь тело корни Паучьей лилии. Душные объятия становятся теснее, голос озаряется пыльно-травяным смехом и новыми извинениями, а корни не дают двигаться — если это изначально было возможно в этом месте, Куросаки не проверял — и голос твердит что-то про «не свои чувства» и «забавно-проклятую встречу». Ичиго слышит всё через пелену ослабевающего — Хиганбана же ядовита, да? — сознания и, в последний миг, ощущает лёгкое, будто материнское, чьих-то мягких губ ко лбу.
***
Когда Ичиго распахивает глаза в следующий раз, то заходится в привычном — за последние пятнадцать недель — кашле, пытаясь сесть, по ушам бьёт звонкий девичий визг. Чей-то —
отца — сильный удар по спине выбивает из горла красный ликорис вместе со всей болью в груди и горле в качестве листьев и стеблей, которые нужно вытягивать руками и это не самое приятное в жизни второго временного.
Когда последний цветок падает на пол, Орихиме буквально душит Куросаки в объятиях, опаляя запахом орхидей. Карин и Юзу сейчас нет дома, раз они не прибежали на звуки, но есть Ишшин, сжимающий ребят в руках и роняющий редкие слёзы. Ичиго хрипло смеётся, не в силах поднять рукку или пошевелить ею как-нибудь ещё.
Когда проходит две недели, Ичиго может встать с кровати, но пройти самостоятельно получается только через десять дней после этого, а выйти из дома или из тела —
под присмотром Урахары и отца — ещё через месяц. На духовной оболочке появился рисунок, напоминающий линии-корни краснеющие ближе к шее.
Когда Ичиго царапается о какой-то гвоздь, из ранки выглядывает маленькая черно-красная хиганбана, от прикосновения к которой разрушается всё, кроме Ичиго.
Когда Урахара заканчивает новое обучение в стиле «что-то новое или смерть», помогая контролировать эту — ещё одну — странность — «Благословление мёртвой Госпожи», как говорит торговец — к концу подходит седьмой месяц с первых лепестков, и Куросаки возвращается к друзьям, прерывая рассказ Кейго фразой, которую никто не слышал очень давно:
«Я всё ещё жив.»
