Разбудить цербера

Дочитать эссе, или не эссе, не знаю, как точно назвать это произведение, я не успел. Ответ от военных пришел быстро и удивил нас. Вот сколько раз мы представлялся сей момент, когда будет налажен контакт с иными мирами, и вот, кажется, мы дожили до этого великого времени и не соображаем, что делать дальше. Я как дурак пялился на ответ военного представительства. Такое впечатление, что это только отписка: мол, никто этой частотой на планете не пользуется, и в данном случае на ваш запрос отвечаем, что нет, сигнал пришел не совсем с Земли. Что значит, не совсем с Земли? Я глянул на координаты. Это район Бермудского треугольника. Затем открыл сохраненный сигнал. «Мыслю, следовательно, существую». Возникла версия, что сигнал послан из будущего. Почему? Откуда такая безумная мысль? Да, мы знали, в ту бермудскую экспедицию удалось собрать много интересных сведений. Аномальные электромагнитные излучения. Еще что-то. — Ну? — голос Мориса вывел меня из ступора. — В смысле? — Вояки умыли руки и помахали нам этими руками. Что делать дальше? Они переложили всю ответственность на нас. — Вот это меня и напрягает. Казалось бы, они должны заинтересоваться, поднять бучу. Отчего такое безразличие? М? Я прошел на свое место. На мониторе висела расшифровка сигнала. Мыслят они, ага, как же. — Считаю, — неуверенно заговорил Морис. — Военные что-то знают. То есть они ожидали подобного ответа. — А зачем тогда скрывать? — Это ж военные. Наверно, когда-нибудь был издан приказ, говорящий о том, как действовать в подобной ситуации. Приказы не обсуждаются, а исполняются. — Ну да, есть за ними такой грешок: не думать, а исполнять. Но нам от этого не легче. Раз мы сегодня дежурные, то давай договоримся о том, что доложим стоящим выше. Ответ от военных мы имеем, результат дешифровки есть. Что дальше, Морис? — Тим, сейчас три часа ночи. У меня мозги квадратные, думать не хочется в этом направлении. Шеф утром придет, вот сам пусть и решает. — Ну, а ты чтобы на его месте сделал? — не унимался я. — Я бы предложил вернуть послание. Слова «мыслю, следовательно, существую» ретранслировал бы на той же частоте. Как тебя такой вариант? — Неплохо, — ответил я. — Но тебе не показалось странным, что пришельцы знают об этом философе, который изрек данный афоризм? — Показалось? Я пока не нашел разумного объяснения, кроме того, что ребята из иного мира просто перехватывали наши радиосигналы, где и выловили популярное высказывание. — Почему сигнал идет из Бермудского треугольника? — Там находится их ретранслятор или дырка в пространстве, через которую они говорят с нами. — Параллельный мир? — Не исключено. В общем, мы должны отправить обратно радиосигнал и посмотреть на ответ. Если придет опять тот же афоризм, то мы имеем дело с радиоэхом. Тут Морис задумался и ушел в себя. Три часа ночи! У меня тоже мозг становится квадратным. Я даже ощущаю, как его острые углы упираются в черепную кость. — Короче, если ответ придет вполне эмоциональный, человеческий по нашим меркам, то можно говорить о внеземном разуме, с которым можно наладить контакт. А то ведь мы смотрим на мир через свою оптику, забывая о разности менталитетов. Усталость и растерянность — эти два слово характеризовали мое состояние. Я порывался позвонить начальнику. Поднять его с постели среди ночи, рассказать о сенсации. Но, возможно, никакой сенсации и нет? Откуда сомнения? Я не стал звонить. Утром, все утром. Чтобы не уснуть, да и отвлечься от мыслей о внеземном разуме, продолжил читать то произведение. … Он, приняв свиток от секретаря, повелел ввести пленника. Стражники привели худого в грязной одежде человека, который понуро держался. Не походил он на смутьяна, на бунтаря. Что-то здесь не так, решил Пилат Понтийский и начал расспрос: — Говори, кто ты и откуда? — Меня зовут Иисус, игемон. Я родом из Назарета. — Род занятий. — Я странствую. — Бродяга? Ты говоришь, бродяга? Значит, бездельник. А знаешь ли ты, бездельник, что это является преступлением? — Знаю, игемон. Пилат удивился. Он ожидал, что назаретянин будет отнекиваться, но он сразу признал вину. Что ж, лениво подумал прокуратор, возможно, это ему зачтется. И прокуратор повелел: — Посмотри на меня. Иисус поднял глаза. Все же безумец, решил Пилат. Слишком спокоен и отрешен был взгляд бродяги. В зрачках не читался страх, будто не схватила его стража, будто и не провел он ужасную ночь в темницы. Так ведут себя только те, чья совесть чиста или те, кто безумен. — А если знал, почему продолжал, как ты говоришь, странствовать? — повысил голос прокуратор. — А разве бродяжничать — это плохо? — прозвучал тихий наивный вопрос. Пилат не удивился. Он ожидал подобный ответ. Либо он издевается над властью кесаря, либо он действительно слаб умом. Прокуратор задал следующий вопрос: — Подговаривал ли ты людей разрушить храм? — Нет, игемон. Я лишь говорил, что сам разрушу храм и в три дня построю новый. — Интересно было бы посмотреть на это зрелище. Разрушить храм один ты не сможешь. Как и отстроить новый храм в три дня. Сил не хватит. Ну, если, конечно, какой-нибудь игрушечный храм. Ты это понимаешь? — Да, игемон. — Так о чем ты говорил людям там, на площади? — Я говорил о новом храме. — Что есть новый храм? — Храм новой истины. — Новой истины? Откуда? Разве может быть иная истина? — Нет. — Так я прикажу дать тебе пятнадцать плетей и выпроводить за пределы Иерусалима, чтобы впредь не ступала твоя нога на эту землю, чтобы впредь не смущал ты людские умы. Твои слова пропитаны глупостью. — Это не глупость, игемон. — А что же? Что есть истина? Что за храм новой истины? Что это такое? — Это новое царство. — Царство? — Пилат насторожился. Он перевел взгляд на секретаря, и тот понял молчаливый приказ и удалился. Стражники оставили пленника один на один с прокуратором. — А куда ты, бродяга, денешь власть великого кесаря? Ведь власть его вечна. — Ее не будет. — А что же будет? — Будет чистая власть? Не будет власти великих кесарей, не будет власти богов и иных идолов. Чистая власть, лишенная божественности и величия, настанет. Она и только она естественна, ибо произрастает из человека, от нашей природы. Пилат опустил взгляд на подол одежды Иисуса. Она была недвижима. Ноги оратора не дрожали, да и голос его звучал спокойно, без надрыва. Прокуратор поднял уставший взгляд на замолчавшего проповедника и вымолвил: — Это и есть твоя истина? — Да, игемон. — Так знай же, назаретянин, никогда не придет твоя истина. Никогда! Слышишь?! — Голос прокуратор дрогнул, мысли его смешались: кто перед ним? Безумец? Да, он. Только безумец мог с такой легкостью произносить сие слова, что открывали прямую дорогу к смерти. — Ты слышишь? Власть божественных кесарей вечна. Римская империя вечна. — Нет, игемон. Не будет божественных кесарей, не будет Рима. Он не вечен. — О, безумец, — тихо простонал Пилат. Он готов был поклясться, что сам сейчас сойдет с ума. Прокуратор прикрыл глаза. Голова раскалывалась, то ли от жары, то ли от речей бродяги. Будь ты проклят, Иерусалим! — Молчи! — открыв глаза, крикнул прокуратор. — Что ты имеешь против божественных кесарей? — Я не верю в их божественность, — ответил спокойно Иисус. — Ибо бог умер. Я не против власти, я против ее обожествления. Если власть у кесарей, зачем им бог? Чтобы дать понять людям, что сила их чиста и правильна. Но сила сама по себе. Она не нуждается в оправдании. Скоро придет время, когда наконец-то люди покончат с иллюзией божественности. Прокуратор, сделав знак пленнику замолчать, громко хлопнул в ладоши. Появился секретарь. Он развернул чистый свиток, чтобы записать приговор. — Прокуратор Иудеи Пилат Понтийский рассмотрел дело назаретянин, что именует себя Иисусом, и признал следующее. Иисус не подстрекал к разрушению храма иерусалимского, но сеял смуту в умах, разнося семена ложного учения о так называемой чистой власти. Власти без кесарей, власти без бога. Иисус высказался против любой божественности, назвав сие заблуждением. По сему, дабы прекратить смущение в народе, подвергнуть выше означенного Иисуса из Назарета наказанию плетьми и высылкой из Иерусалима. И впредь запретить ему появляться в Иерусалиме под страхом смертной казни. Пилат распорядился увести пленника. — Все, — сказал он секретарю. Пилат остался в одиночестве. Голова продолжала болеть. Прокуратор поднялся с места и направился в сад. Ему захотелось отдохнуть в ажурной тени деревьев и, слушая журчание воды, он смежил веки и ненадолго забылся. Ему приснилось, что, идя по тропинке, он почувствовал, что кто-то следит за ним — крадется по пятам. Он остановился. Обернулся. Никого. Он был один на один с дворцом. Тяжело шагая, Пилат продолжил путь. Затем, расположившись под тенью дерева, закрыл глаза и забылся. Но кто-то находился здесь, кто-то неусыпно следил за ним. Прокуратор открыл глаза и увидел человеческий силуэт. — Кто ты? — спросил прокуратор. — Я тот, кто вечно с тобой, но кого ты не замечаешь. — Кто ты? — повторил Пилат. — Я тень твоя. — Зачем ты здесь? — А ты зачем? Я же вижу беспокойство в глубине зрачков. Голова раскалывается от боли. Тебя беспокоит он, Иисус. — Отнюдь. Ты знаешь, сколько безумцев проходит через мой суд? Так вот, он один из множества. — Но скажи, ведь он прав. Есть чистая власть. Власть кесаря — грязь. Власть бога — грязь. Люди, зачем вам играть в богов и божественность. Отбросьте это как ненужную вещь. — Сгинь. — Смешно сие говорить тени. — Тогда молчи. — Сбрось все условности и будь собой. В огонь церемониал, традиции и маски. Будь собой. — Молчи! — Будь собой… Будь собой… Будь собой… — эхом прозвучало в голове прокуратора. Он очнулся. Теперь перед ним стоял человек, самый простой из плоти и крови. Он застыл в поклоне, ожидая милости. — Говори, в чем дело? — тихо приказал Пилат. — Первосвященник Анна, прокуратор, ожидает вас. — Пусть явится. — И когда тот явился, Пилат спросил холодно: — Чем я обязан вниманию со стороны Священного Синедриона? — Прокуратор. — Анна поклонился. — Нас волнует судьба бродяги по имени Иисус. — Что ж, могу тебе сообщить: дело его я рассмотрел. Ему назначено наказание плетьми и высылка из Иерусалима. — Слишком мягкое наказание. — Мягкое? — удивился Пилат. — А что ты хочешь для безумца, который произносит речи о чистой власти, смущая народ? — И ты, прокуратор, со спокойным сердцем отпускаешь его? Неужели тот бродяга прекратит дерзкие речи? Не думаю. Он продолжит разжигать огонь недолжного в умах многих. — Да кто пойдет за безумцем? — Другие безумцы, и они станут угрозой власти божественных кесарей. Народ темен, прокуратор, его легко сбить с истинного пути. Или ты не слышал, что есть у Иисуса последователи. Дюжина. Неужели ты, о великий прокуратор, с безразличием отнесся к сему. Ведь бродяга смущает нашу паству. — Дюжина людей не поколеблет власть божественного кесаря, но твои опасения за паству я разделяю. Что же ты предлагаешь? — Распни его. — Есть три преступника, приговоренные к распятию. Четвертым будет Иисус. Но приближается день вашего святого праздника — исхода из Египта. В честь праздника я могу помиловать одного. Кого? Назови имя. — Отпусти Варавана, прокуратор. — Ты не ошибся? Повтори имя. — Вараван. — Я умываю руки, ибо не повинен в смерти безумного бродяги, но освободить вора и убийцу это слишком даже для власти кесаря. — Отпусти Варавана, прокуратор, — как заговоренный произнес Анна. На этом они и расстались. Пилат, повелев опять привести Иисуса, приказал на этот раз развязать ему руки и оставить один на один. — Знаешь ли ты, назаретянин, что один из твоих последователей предал тебя? — Нет у меня последователей, игемон. Есть лишь те, кто внимательно слушал, но я спросил их: кто я вам? Они отвечали разное, но каждый обожествлял. А предавшего меня зовут Иуда. Он слабый человек. — Ты жалеешь его? — Я не сострадаю ему. Прокуратор удивленно поднял бровь. Мелькнула тень мысли, будто тень от крыла гигантской птицы. — Я слышал, бродяга, твое учение учит состраданию. — Игемон, многие слышали речи мои, но никто не понял. Сострадание — удел слабых. Если я и говорил, то учил быть сильным. Тень гигантской птицы застыла. Она закрыла лицо Пилата. Это судьба бесшумно, пролетая над Иисусом, замерла, словно по велению божества. Но назаретянин не верит в судьбу, решил прокуратор. Он сосредоточенно всмотрелся в лицо безумца и понял смысл тени — это беспокойная мысль. Мысль о чем? Быть сильными — вот что растревожило. Неужели, Анна прав, и с виду безобидный бродяга плетет заговор против Священного Синедриона. — Назаретянин, — тяжело выдохнул Пилат. — Первосвященник Анна требует твоей смерти. — Лицо Иисуса осталось бесстрастным. Ни одна эмоция не коснулась его, ни единый мускул не дрогнул. — Ты понимаешь, что я сейчас сказал? — Да, игемон. Первосвященник хочет моей смерти, но только свою смерть он найдет в моей гибели. Я не гневаюсь, не проклинаю его. Гнев и проклятия — удел слабых духом. Прокуратор оставил без ответа реплику. Его взволновало иное: если состоится казнь, то те люди, называвшие себя последователями назаретянина, будут мстить. Они внесут смуту в человеческие умы. — Я не могу остановить казнь, — произнес Пилат. — Но я обещаю сократить твои мучения. В первый раз лицо пленника оживилось. Прокуратор прочитал в нем удивление и мольбу: не делай этого, игемон, зачем? Неужели, сам себя спросил Пилат, ты не видишь, что я спасаю тебя? Я сокращаю, твои мучения, выказываю милость, ибо все ж считаю тебя виновным, но виновным только в безумии, потому как не ведаешь ты, что творишь, не отдаешь отчета своим словам. Иисуса увели. План созрел быстро. Надо примешать к еде и питью пленника медленный яд. Он сократит мучения на столбе.